Классный журнал

Звонок не разбудил. Я проснулся минутой раньше.
— Лебедев? — Неизвестный решил пропус­тить формальности.
— Так точно! — рявкнул я. Отвечать глупостью на грубость не всегда эффективно, но в 8:20 и этого хватило. Пауза. Еще одна.
— Мне сказали, что вы подойдете.
Я понял, что мне надоело.
— Вас обманули.
Я аккуратно положил трубку и закрыл глаза.
«Жил человек рассеянный на улице Бассейной…»
Через минуту он позвонил снова. Мне не нужно было отвечать, и тогда ничего бы не случилось. Но я ответил, и все случилось.
— Андрей, здравствуйте! — Голос звучал уже не так уверенно, но по-прежнему принадлежал человеку за пятьдесят, привыкшему ставить вопросы чаще, чем отвечать на них.
— Ваш телефон дал мне Виктор. Вы понимаете, о ком я?
Витя Сергеев, когда-то сокурсник, а теперь защитник нашего мирного труда в правоохранительных органах, иногда сватал мне работенку. Так что да, я понимал, о ком он, и решил подтвердить это вслух.
— Мое дело… весьма деликатного свойства…
— Как, видимо, и ваше имя.
— Рокотов. Рокотов Дмитрий Игоревич. — Смесь волнения с раздражением, в пользу волнения. — И простите за ранний звонок, но дело весьма…
— Деликатное, это я понял.
— И срочное! Вы не могли бы приехать ко мне в Комарово?
И тут я совершил вторую ошибку. Надо было сказать, что не мог бы. Или мог бы, но не в Комарово. Но я так не сказал. Празднование дня рождения растянулось со вторника, и это был неплохой повод взять себя в руки. Так что я просто записал адрес: Лесная, 12.
— Там после развилки направо…
— Разберусь.
Конечно, разберусь. Ведь разбирался же я во всех этих чертовых наследствах и проклятых дележках коммуналок. Так что Лесную, 12 уж как-нибудь найду. Я посмотрел в мутное трюмо. Андрей Лебедев, 32 года, нотариус. К горлу, что называется, подступило.
Рвоту ошибочно считают признаком болезни. На самом деле это здоровая реакция здорового организма. С возрастом подверженная злоупотреблениям печень все реже отзывается подобным образом. Но сейчас все получилось, и я счел это хорошим началом дня.
«Надевать он стал пальто — говорят ему: не то.
Стал натягивать гамаши — говорят ему: не ваши…»
Я вышел из дома незаметно, но был замечен. Два немолодых уже солдата вермахта приветственно подняли бутылки с минералкой. Вчера я угощал их сигаретами и перекинулся парой слов. Массовка «Ленфильма». У нас на Некрасова они снимали Берлин 44-го. Я спросил почему. Они сказали, что так часто бывает. Сказали, что Смоктуновский Гамлета тоже не в Дании играл.
Мой «жигуленок» не стал мстить за многодневную грязь и завелся. Я миновал автобусы киношников, немецкую самоходку и местных ротозеев. Всю жизнь я живу на этой улице. Некрасова она стала после революции, но название приживалось неохотно. В детстве я то и дело слышал ее прежнее имя — Бассейная. Маршак, сам того не ведая, подарил мне прозвище. В третьем классе стал я Рассеянным. Стоит отметить, что если что-то и не входило в список моих недостатков, так это плохая память. Впрочем, клички редко даются по заслугам. Как известно, атомные бомбы, сброшенные на Японию, величались Малыш и Толстяк.
«Побежал он на перрон, влез в отцепленный вагон…
Сел в углу перед окном и заснул спокойным сном…»
Литейный, дальше по Кировскому. Удивительно поздняя осень. Прохладно, но ни слякоти, ни снега. И на том спасибо. Я проехал границу города, а затем и бывшую финскую. Лисий Нос ткнулся в Сестрорецк, слева блеснул залив. Низкое солнце сдержанно поиграло с листвой. С той, что осталась. Комарово обещало быть минут через двадцать.
«— Это что за полустанок? — закричал он спозаранок.
А с платформы говорят: это город Ленинград…»
Комарово. Престижное место. Ученые, писатели, артисты. После войны им позволили творить под присмотром в этой «ленинградской курортной зоне». С тех пор большинство отцов-основате­лей поселка упокоилось на маленьком кладбище, здесь же, у Щучьего озера. Выданные партией и правительством дачи переходили по наследству, продавать их чужакам возбранялось. К профессору консерватории не мог по-соседски заглянуть взяточник из облторга. Пока не мог. Мало кто сомневался, что рано или поздно эти ребята придумают обходной маневр.
Я встал перед шлагбаумом комаровского переезда. Грузная обходчица в линялом рыжем жилете на секунду показалась из домика и снова юркнула в тепло. Осталось нас двое. Я и вырезанный из автопокрышки лебедь. Летом он служил клумбой. С неадекватной истерикой промчалась электричка.
«Это что за остановка — Бологое иль Поповка?
А с платформы говорят: это город Ленинград…»
Я миновал станцию, почту и библиотеку. Незлобно залаяла псина. Так, для очистки собачьей совести. И в детстве, и потом в Комарово всегда жили какие-нибудь друзья родителей или друзья друзей, так что бывать мне здесь приходилось. Лесная улица, кажется, была самой дальней. Такой она и осталась. А нужный мне дом оказался дальним и на ней. Алла Пугачева в очередной раз поведала мне, что «все могут короли», а радиостанция «Юность» — что в Ленинграде полдень. Я заглушил двигатель и выбрался наружу. Комаровские заборы — это условность, деликатные штакетники по пояс. Трехметровый забор Рокотова условностью явно не был. При этом калитка была открыта. Я двинулся к дому.
Хозяин встретил меня на крыльце. Он сидел, прислонившись к дверному косяку. Дмитрий Игоревич был старше, чем по телефону. Голос взрослеет последним. Тренировочный костюм облегал когда-то крепкое, но теперь слегка расплывшееся тело. Густые седые волосы, светло-серые глаза, подбородок, который принято называть волевым. Лицо не аскета, но и не пьяницы. Для своих лет он выглядел довольно прилично. Насколько вообще прилично может выглядеть труп.

Статья Петра Фадеева опубликована в журнале "Русский пионер" N 40. 
Новый номер уже в продаже.
Все точки распространения в разделе "журнальный киоск".