Классный журнал

Екатерина
Истомина

Хочешь быть «Чайкой» — дрессируй в себе слона

Моя детская мечта — это самая настоящая, твердая, пламенная, а не новогодняя театральная сцена. Много лет я пыталась одолеть сначала музыкальные подмостки. Но терпкий балетный мир не оказал мне милости: итак, лучшей моей ролью историки и сегодня считают партию Главной Больной Мартышки в спектакле «Доктор Айболит». Что же, не получилось стать Матильдой Кшесинской, я стану Верой Комиссаржевской! Если человек, особенно маленький человек, решил служить искусству, то леденца у него не отнять.

Профессор Виктор Коршунов, ныне генеральный директор Малого театра, как раз набирал театральный  класс — при московской школе № 232, что на Трубной улице (среди прославленных учеников этого заведения числится Роман Абрамович, но тихий и кроткий миллиардер — это важно подчеркнуть — велеречивых театральных курсов не заканчивал). Виктор Коршунов всю долгую твердую жизнь отдал неторопливому Малому театру: под древними софитами он переиграл всех лютых бояр и огненных металлургов. Именно в Малом театре его оболочкой стал крайне ясный кожаный пиджак: тертый в артис­тических боях, жатый на передовых, натруженный на партийных профсоюзных фронтах. Товарищ Коршунов принимал наши вступительные экзамены в том кожаном пиджаке, который смотрелся столь грозно и независимо, что и сам уж мог бы выносить вердикт, без позиций профессора. Для Виктора Коршунова пиджак был ровно как зеленая лампа для Ильича.

На просмотре я читала сначала басню Крылова «Квартет», потом — «Баню» Михаила Зощенко, а затем еще романтическое стихотворение Бориса Слуцкого «Лошади». Меня приняли в класс. Начался драматический путь к драматической мечте.

— Э! Э! Стоп, обратно! Разве  именно так ведет себя в природе слон, Истомина?! — кричал профессор Коршунов, выбрасывая свою твердую мозолистую кисть боярина-металлурга вперед, к воображаемой вековой рампе. Актерские этюды, эскизы, зарисовки из жизни животных являются начальными упражнениями в важнейшем разделе «Актерское мастерство». На драматическом пути к драматической мечте мне приходилось изображать многих представителей теории эволюции кропотливого Дарвина — от голодных молчаливых мокриц до похотливых зябликов.

Я думала, что основатель русской актерской психологической  школы Михаил Семенович Щепкин вообще в своей жизни не видел ни одного слона. Но это трагическое незнание вовсе не помешало Михаилу Семеновичу блистательно сыграть Шейлока в «Венецианском купце» Шекспира и Фамусова в «Горе от ума».

— Э! Э! Стоп, обратно! Разве  именно такая у слона дикция, Истомина?! — титанически надрывался профессор Коршунов, красиво приклеиваясь кожаным пиджаком к высокой спинке стула. Советские народные артисты, особенно из наиболее бурых и неподвижных классических театров, всегда держались так, будто их все время снимает на обложку журнал «Экран и сцена». Даже если в этот момент они рысью выбежали в аптеку за корвалолом.

Я думала, что мое искусное слоновье мычание и не обязано иметь определенной четкой дикции. Здесь, скорее, важен образ, звук, мелодия, какие-то очевидные, но при этом невероятные краски. Зачем же следовать чрезвычайно смутному пути точного подражания природе? Ведь театральный спектакль — это вовсе не копия жизни, это же самостийное, самоценное событие.

— Истомина! Разве именно так слон звенит хоботом, обретя боевую подругу жизни?! Сходи хоть в зоопарк! Я-то планировал поставить тебя в паре с Женей, который сейчас репетирует бегемота! И неплохо, надо сказать, работает! Сочно! Выпукло! Как метко, как хорошо! — Профессор Коршунов всегда вовремя собирался домой.

Я думала, что в привычной и просторной жизни рядового африканского слона нет места каким-то профсоюзным отношениям. Слон все-таки довольно свободное существо — в отличие от многих актеров Малого театра и не только. Но как же его, слона, мне точнее сыграть? Как передать эту свободную непоколебимую грацию, как же показать, сколь тонкой и чувственной может быть эта толстая сморщенная кожа, как же выразить, какими чуткими могут быть эти дряблые многометровые вязкие уши?

«Катя, — много раз говорила я се­бе, — хочешь быть чеховской “Чайкой” — дрессируй в себе настоящего слона. Путь к шекспировской Офелии лежит через такую этюдную голодную мокрицу. Обжигай горшки!»

К зимним новогодним праздникам мне доверили играть эпизодического драматического пингвина: сам профессор Коршунов, не снимая наваристого пиджака, заверил данное распределение. А желанная роль слона досталась другой девочке.

На сцене я тепло переваливалась с ноги на ногу, надувала клювом красную губу, приседала, показывая, как арктический пингвин скользит со снежной горки. И это был не любительский новогодний утренник, это были осмысленные театральные подмостки.

После Нового года я продолжила борьбу за роль слона, ведь я считала ее уже совершенно своей партией. То была роль мечты! Все мечтают о Федре с Андромахой. Единицы голосуют за слона.

А от слона меня тогда серьезно отстранили: к весне я лишь получила роль колорадского жука в небольшой производственной школьной драме. По мнению нашего предводителя, кожаного профессора Коршунова, колорадский жук — это вредное насекомое-молчун с характерной медлительной обманчивой пластикой. Я передавала суть колорадского жука тупым весовым молчанием и угрожающе кружилась на месте. Профессор Малого театра был доволен и даже ставил мою драматическую трактовку вредного жука в пример другим начинающим театральным старателям. Даже мальчику Жене, который блистал своим бегемотом в первом семестре, но потом никак не мог найти предлагаемые обстоятельства в исполнении партии заморской канарейки.

— Жук-Истомина сейчас пошел вперед! Молча, молча, ты двигаешься только вперед! Истомина, у тебя такая из рук вон плохая дикция! Вот и молчи, девочка! Колорадский жук молчит! Ему слова не давали! Жук боится, он… трепещет! — В агрокультурной тематике профессор Коршунов сильно поднаторел еще при исполнении сочинений драматурга Александра Евдокимовича Корнейчука, много лет (и не в стол!) писавшего о тяготах колхозной жизни. Профессор Коршунов так серьезно относился к школьной постановке с жуком, как будто мы ставили «Белую гвардию», а на прием ожидался сам Сталин. Конечно, это была старая школа. Что уж там говорить: в Высшее Театральное училище имени Щепкина меня все равно не приняли.

— Истомина. Ты, конечно, хорошо сыграла этого вредного жука и очень старалась все два семестра, но вот дикции у тебя все равно никакой! У тебя же гречневая каша во рту. Тебя не будет слышно в третьем ряду партера! А нашему русскому театру безголосые артисты не нужны. Время сейчас требует больших голосов! Время сегодня совсем не ждет! — заключил Виктор Коршунов, запахнул покрепче весь соленый от слез абитуриентов кожаный пиджак и на свой актерский курс в «Щепку» меня не взял.

«Слон никак не может быть одинок», — подумала я. И отправилась, конечно же, в ГИТИС! Моя детская мечта ведь не обещала мне, что когда-нибудь мне будет легко.

Статья Екатерины Истоминой "Хочешь быть «Чайкой»  — дрессируй в себе слона" была опубликована в журнале "Русский бойскаут" №38.

Читать все статьи автора.