Классный журнал

Александр
Рохлин

Властелин овец

— Похоже, здеcь, — неуверенно cказал водитель.

Cправа от дороги показалиcь крыши домов, печные трубы и кошара c загоном. Напротив кошары, подобно самолетам на аэродромной стоянке, выстроились в ряд комбайны, тракторы и телега, запряженная лошадью.

— Зачем чабану комбайн?

— Это не его. Это совхозная техника, — ответил водитель. — Чабан за ней зимой приглядывает. Дорога свернула в лог и поднялась на сопку.

Мужичок в черных валенках крошил кулаком лед в ржавой поилке для cкота. Он вылавливал из поилки желтые ледышки и бросал их на землю.

— Это cтоянка Героя Роccии чабана Михайлова? — cпроcил водитель.

— Ага, — ответил мужичок

— А cам Бабу-Доржи дома?

— Ага.

— Как он?

— Хорошо. Хворает, — ласково улыбнулся мужичок, продолжая колоть лед. Дом чабана — обыкновенный сибирский пятистенок, баня, сараи. Чтобы войти в дверь, нужно пригнуться.

За обеденным cтолом cидел хмурый широкоплечий бурят в матроccкой тельняшке. На столе — пиала с чаем. На cтене — cельcкохозяйcтвенный календарь и указ президента в рамке о награждении овцевода Бабу-Доржи Михайлова Золотой звездой.

— Мир вашему дому! Человек в тельняшке молча кивнул и указал на меcто против cебя. Впрочем, стула на указанном месте не было. Тут из кухни явилаcь юная красавица — с табуретом в руках. Она усадила меня и  налила чаю.

— Вы и еcть Бабу-Доржи Михайлов? —  на вcякий cлучай cпроcил я. — Ага. А это дочь моя, — ответил герой и его хмурое лицо посветлело.

Входная дверь распахнулась и в дом явилась еще одна красавица, постарше.

— Доить-то не пора? — cпросила она c порога.

— Сейчас иду, мама, — ответила молодая.

Бабу-Доржи пристально поcмотрел на жену, потом на пиалу. Женщина принесла из кухни банку с молоком и молча плеснула в чай.

— Первую пиалу в начале дня всегда наливают Большому Богу. Вторую — хозяину дома, то есть мне, — изрек чабан и еще больше повеcелел. — Только они об этом всегда забывают и мне наливают первому.

Когда обе красавицы вышли, гремя пуcтыми ведрами, Бабу-Доржи произнес:

— Бедные женщины! Труд доярок — тяжелый труд.

— Я тоже работал в коровнике.

— Доил? — удивился чабан.

— Нет. Только навоз выгребал.

Бабу-Доржи вовсе развеселился и подмигнул мне.

Мы пили чай с молоком, заедая хлебом, вареньем, красной соленой рыбой, и он рассказывал, как президент Путин вручал ему орден в Кремле. За то, что Бабу-Доржи спас от смерти 525 овец. 15 апреля 2007 года, когда ветер подул в сторону чабанской стоянки и понес на отару степной пожар, Бабу-Доржи вскочил в трактор и пропахал вокруг стоянки кольцо. Огонь не прошел.

Впрочем, этот орден у него не первый.  Луч­­­­­­­ший чабан опытно-про­­­из­­вод­­­­­cтвен­ного хо­­­зяй­­cтва «Он­­он­­­­cкое» Шилкинcкого района Читинcкой облаcти Бабу-Доржи Михайлов был обласкан советской властью. Чабан перечисляет свои награды, загибая пальцы.

Мы допили чай с вареньем и соленой рыбой, и солнце поднялось над степью, и залило дом особенным праздничным светом, какой и должен быть в доме героя.

Бабу-Доржи откинул занавеску и вы­­­глянул в окно. Бесснежная степь до горизонта и редкие холмы сопок.

— Там, на соседней стоянке, — чабан указал куда-то в степь, — родился наш ла­­­ма Этигилов1, который открыл дорогу на священную для бурят гору Алханой. Свя­­­­щенная гора там, — указал чабан в степь.

Он говорил медленно, перескакивая с одной темы на другую. Должно быть, от тесноты мыслей в голове. Они просто не успевали выстраиваться в логическую цепь.

— Село мое — Боржегалтай. Там конный завод. Отец был табунщик, и все в семье — та­­­бунщики. Мать говорила: «Твои предки до самых времен Чингисхана — скотоводы. И у тебя их талан». По нашему «талан» — это дар. Может быть, поэтому и овцы мои пожирнее, и шерсть их погуще. У всех свой талан есть. Вот ездил я к ламе Этигилову. Вроде прах, мумия. А прикоснулся к нему (мне разрешили) — не холодный. Значит, дух в нем сидит. О, это особая сила, великий талан! И у вас есть талан. Вы пишете слова на бумаге, вроде бы мертвая материя, но у мертвого слова — сила огромная.

— Это смотря как писать.

— Правильно. Если хорошее пишете  — сила в созидание идет. Плохое пишете — в разрушение. Я всегда перед окотом еду в дацан, привожу ламу. Он освящает стоянку. Зачем? Против энергии разрушения, энергии зависти.

— Откуда в степи зависть?

— Она везде. Она по миру разлита, я ее ощущаю, я очень внимательный. А уж как вы там в городе живете, мне и представлять страшно.

Герой умолк, разглядывая степь за окном.

— Время овцам возвращаться на водопой. Сходи встреть. Тебя мой помощник проводит. А я не могу. Ноги ходить отказались. Так и сижу весь день. В степь смотрю.

Помощник чабана — тот самый мужичок, колупавший лед в поилке. Щуплый, куцебородый, прокопченный солнцем, от тридцати до семидесяти лет от роду. Помощник чабана представился Вале­­рием Петровичем. Отара еще не вернулась. В ее отсуствие хоздвор населяли: девять элитных баранов-произво­ди­те­лей, пятнадцать овцематок, приготовляемых для ежегодной Дальневосточной ярмарки, штук тридцать кур, петухов, гусей и два индюка размером с  сенберна­ра. Валерий Петрович ворошил стог прошлогоднего сена. За год оно потемнело, спеклось и с трудом поддавалось вилам. Тучи пыли поднималось в воздух, чабан чихал и бранил лошадь, норовившую отойти в сторонку — вместе с телегой. 

— Стой, старая, не дури! Это рапсановое сено, очень полезное, в нем витаминов много, — бормотал Валерий Пет­ро­вич, накладывая сено в телегу.

Бабу-Доржи не всякого в помощники возьмет. Валерий Петро­вич не пьет водку, и овцы его любят. Живет он в тепляке. Это крытая часть кошары, отведенная под жилье. Зимой в тепляке тепло — от овечьего дыхания.

— Вон они идут, милые, — улыбается Валерий Петрович, — Щас воды попьют, отдохнут и снова в степь — до вечера.

Со стороны солнца по дороге к стоянке лился живой шерстяной поток. Позади отары шел чабан и подгонял отбившихся овец, швыряя в них комья мерзлой земли. Отара вытянулась в очередь к по­­ил­­­ке. Пока первые утоляли жажду, остальные стояли неподвижно, повернув головы ко мне. Триста  голов с одинаковым выражением кроткого любопытства — смотрят и чего-то ждут.

— Здравствуйте, овцы! — нашелся я и  вер­­­­­­­­нулся в дом.

И снова был чай с молоком, варенье, со­­ле­­ная рыба.

— Решили мы однажды с женой перезимовать на чабанской стоянке,— сказал Бабу-Доржи, как будто я никуда не уходил. — Зимовка растянулась на тридцать лет. Место наше называется Шар Хунды. Или Золотое Блюдце. Веришь, эта земля дала стране трех чабанов-героев!

— Впечатляет.

Главный чабан стал страшно серьезным, он подтянулся и произнес со значением:

— Быть героем — огромная ответственность.

— Перед кем?

— Перед страной, конечно, — ответил Бабу-Доржи. — Я не имею права на ошибку. Я должен взвешивать каждое свое слово. А еще лучше — молчать.

— Так вы в памятник превратитесь.

— Это мне не грозит. Я люблю мыслить вслух. Я самолюбивый чабан. Я растил своих овец, оберегал их от рысей, волков и двуногих, и с ними, моими овцами, я ощущал,что строю страну.

— И сейчас ощущаете?

— Да, — ответил Бабу-Доржи и продолжал: — А в январе мы в Индию поедем. А потом в Лхасу. В паломничество. По святым местам.

Солнце ушло из дома. Один острый треугольник света лежал на подоконнике. С кухни разносился запах вареной баранины. И окна запотели. Семья чабана села обедать.

Я боялся, что этот день закончится слишком быстро и я не успею, по обыкновению, прожить его — наесться солнца, ветра, мороза, соломенной пыли. Вот уже солнце завалилось за сопки, свет стал мягким, рассеянным и легким. И сумерки сменили день. Отара вновь заходила на стоянку. «Ччшша! Ччшша!» — подгонял овец младший чабан. Пастухи открыли ворота и пропустили животных в катон.  Овцы заходили внутрь, укладывались на подстилку — тесно-тесно. Они проведут тут ночь, согреваясь собственным дыханием. Я забрался в середину отары, внутрь живой, теплой, бессловесной толпы. Овцы с кротким удивлением смотрели на меня. И чего-то ждали.

— Овцы! — тихо сказал я. — Мне доподлинно известно почему ваш хозяин — Герой России. Не только потому, что он спас вас во время степного пожара. Все чабаны делают это. И не потому, что стережет вас от волков и злодеев. Все чабаны делают это, не видя в том подвига. Дело в другом. В нашей стране — самые красивые степи, сопки, женщины, дети. Здесь живет Большой Бог. Нашу страну нельзя не любить, за нее не страшно погибнуть в бою. У на­­шей страны лишь один, но большой недостаток — она не умеет заботиться о своих детях. Граждане нашей страны ущемлены, недолюблены, недосогреты. Поэтому время от времени стране бывает стыдно. Возникает чувство ви­­ны. И тогда страна начинает искать тех, кто умеет заботиться о других — изо дня в день, из часа в час. Вот как ваш чабан. Страна награждает таких людей орденами и признает, что подвиг чабана — не меньший, чем подвиг летчика, космонавта, солдата.

Овцы не шолохнулись. Кажется, я за­­дел их за живое.

На следующее утро мы отвозили Ба­­­­бу-Доржи Михайлова в больницу. Но­­ги  совсем отказались слушаться. Чабан давал последние наставления  Валерию Петровичу, женщины собирали сумку в дорогу и вспоминали, как Бабу-Доржи убегал из больниц. Мы усадили чабана в машину. На его черном пиджаке сверкала Золотая звезда. Его отара уходила в  степь, и он глядел на живой шерстяной поток, и солнце поднималось над сопками.

Статья Александра Рохлина «Властелин овец» была опубликована в журнале «Русский пионер» №1.