Классный журнал

Тигран
Кеосаян

Пробка

Совсем недавно я сидел на премьере очередной зрительской комедии. Близкие, практически родственные мне по духу люди сделали продюсерское кино. Оно сильно отличалось от водопада подобных жанровых подделок в лучшую сторону: хорошие диалоги, юмор выше пояса, игра актеров, монтаж — одним словом, я смеялся и радовался за друзей.

Потом, пробираясь по вьюжно-пробочной Москве в сторону дома, я с удивлением поймал себя на том, что мне грустно. И грусть эта не светлая, заставляющая одновременно влажнеть глаза и растворять губы в еле заметной улыбке, а тяжелая, занозистая какая-то. И думал я при этом о только что просмотренном фильме. О фильме веселом и, напомню, весьма достойном на общем фоне.

Времени подумать над моим настроенческим казусом было с избытком, благо столичная пробка была, как обычно по вечерам, непробиваемо стойкой.

Думал я о Кино. В общем. В последние годы каждая премьера, которую я посещаю, заставляет думать о Кино. И о себе в этом самом Кино. С ледяным спокойствием я вдруг понял, что не хочу больше снимать Кино. Без истерики, без душевного заламывания рук. Не хочу.

Я появился на свет в семье режиссера и актрисы, и, как справедливо заметил в своем тосте на каком-то папином юбилее Армен Николаевич Медведев, из всех искусств важнейшим для семьи Кеосаянов являлось Кино. Я рос в Кино. На съемочных площадках и в монтажных, в разговорах родителей и их гостей я укреплялся в мысли, что когда-нибудь стану микроскопической частью этого самого Кино. И пусть я знал, как мало кто, все тяготы и лишения этого глянцевого внешне действа, пусть родители упорно отговаривали меня от поступления в киновуз, я был упрямым мальчиком. Даже то, что я навсегда вошел в историю ВГИКа как единственный отпрыск кинематографиста, не поступивший с первого раза, не отвратило меня от решения, и на следующий год я все-таки стал студентом.

Пробка даже не думала рассасываться. Какой-то экспрессивный кавказец за рулем «маршрутной» газели отчаянно долгим гудком клаксона выражал свое отношение к происходящему. Свободной рукой он бил по рулю, а его губы двигались, произнося явно не цитату из речи Клавдия в римском Сенате. Это было словно в немом кино: не хватало только музыки тапера и белых титров на черном фоне…

Через несколько дней после того, как я увидел оскароносный фильм «Артист», мне довелось посетить отечественную премь­еру, конечно же, очередной комедии. И в первый раз в жизни я ушел из зала на 8-й минуте просмотра. В первый раз не потому, что мне никогда не доводилось бывать на премьерах плохих фильмов, просто я не люблю подобных демонстраций — либо не ходи, либо уж досиди до конца. А вот тут не выдержал. Через пару недель в какой-то новостной ленте я увидел большие цифры сборов этого самого фильма. Удивился нешуточно и стал смотреть цифры других, на мой взгляд, погибших до своего рождения фильмов. И почти везде была внушительная касса. Мне вспомнилось, что в пору моего детства в среде околокинематографической критики великий Гайдай считался эталоном пошлости. Просто потому, что его фильмы любили зрители. Кстати, таким аршином люди, получающие зарплату за кинорецензии, измеряют кино и сегодня. По-настоящему хороший фильм широкий зритель понять не может и не должен. Это удел режиссера, членов его семьи и посвященной секты киноведов. Ну да Бог с ними. Но ведь даже если принять этот теоретический абсурд за аксиому, я возьму на себя смелость утверждать: любой эпизод из гайдаевской короткометражки «Пес Барбос и необычный кросс» стоит 90% всех комедий, снятых за последние годы.

В самом страшном сне не смогу представить себя брюзжащим: а вот в наше время, а вот сейчас… Потому что мое время — это то, в котором я живу. И мне оно нравится, со своими информационными потоками, свободой передвижения, фантастическими с точки зрения 70—80‑х годов гаджетами, возможностью легально зарабатывать деньги. Но говорим-то мы о кино, и то, что большинству людей кажется неактуальным, для меня является жизненно необходимым для понимания: чему же я учился и что мне делать со своей профессией?

Если раньше машины хотя бы по метру, но перемещались, то уже минут двадцать не было даже намека на движение. Неожиданно спокойный водитель маршрутки курил на морозе, а на лимузине слева, зажатом со всех сторон усталыми автомобилями, бессмысленно сверкала мигалка. «Путина, что ли, ждут?» — лениво просквозило в голове…

Не прав был Иосиф Виссарионович, есть незаменимые люди. Как-то летним вечером в начале нулевых после закрытия главного кинофестиваля страны я вместе с настоящим классиком отмечал призы, завоеванные нашими фильмами в разных номинациях. Южная ночь казалась бесконечно-праздничной, спиртное лилось рекой, и множество разных людей искренне и не очень поздравляли нас с победой. А потом — вероятно, под влиянием выпитого — я спросил классика:

— А на какой фестиваль наши фильмы-победители могли бы попасть, скажем, году в 1972-м?

Классик секунд пять смотрел на меня молча, потом понимающе улыбнулся и ответил:

— Ни на какой…

Классик знал, о чем говорит. Потому что в 1972 году, когда мне было шесть, а он был не классиком, а подающим виды молодым режиссером, одновременно снимали Данелия, Рязанов, Тарковский, Иоселиани, Мотыль, Шенгелая, Райзман, Чухрай, Бондарчук, Митта, Абуладзе, Таланкин… Список можно продолжать. Не бесконечно, но долго. Чтобы было окончательно ясно непосвященным — все перечисленные мною режиссеры и многие другие являются не нашими «домашними» радостями. Это люди, на чьих фильмах учатся во всех киноакадемиях мира, это золотой фонд, простите за шаблон, мирового кино.

За последние двадцать с лишним лет мы многое переняли с Запада. Хорошего и не очень. В кино мы переняли лекало зрительски успешного фильма. Комедии. Простой, как передовица газеты «Правда». А чего было не перенять лекало «Пролетая над гнездом кукушки» или «Форреста Гампа»? «Инопланетянина» или «Индианы Джонса»? Подумали, что «Один дома» легче сделать? Лекало до тех пор остается набором пунктирных линий, пока за него не берется Мастер. Желательно талантливый. Как тот же Крис Коламбус в том самом «Один дома». Или Спилберг. Или Форман. Или все те, кого я тут перечислил, в своем неполном списке.

И безответно подумалось мне: почему же мы, такие свободно-бесцензурные, информированно-тридэшные, отцифрованные вдоль и поперек, даже близко не можем приблизиться не то что к «Никто не хотел умирать» Жалакявичюса, но даже к «Премии» Микаэляна? Почему мы безус­пешно пытаемся повторить чью-то чужую радость, которая, может, и не радость для нас вовсе?

В нашей клишированной кинореальности нет места тем режиссерам, которых я перечислил. И большая неправда считать, будто нет сейчас подобных талантов. Есть, только учатся на юристов и бухгалтеров. Потому как таланты к жизни вызываются потребностью. А когда потребность определяется загоном зрителей в кинотеат­ры на два уик-энда, тут таланты не нужны. Тут хватит и хорошего пиара.

Это был не Путин. Это была авария. Я вырвался из пробки, и машина радостно полетела по трассе. Позади остался водитель маршрутки, лимузин с мигалкой, премьера моих друзей. Настроение поднялось. Так же неожиданно, как упало полтора часа назад.

Да нет, кино я еще поснимаю. Для себя и близких мне людей. По духу. И вообще, какой только бред не придет в голову в наших вечерних столичных пробках. Все беды от них…

Статья Тиграна Кеосаяна «Пробка» была опубликована в журнале «Русский пионер» №34.

Читать все статьи автора.