Классный журнал

Марк
Гарбер

Совестеграмма

В детстве я считал, что совесть — понятие сугубо бытовое. Потому что часто слышал от бабушки вопросы о ее наличии и факте потери. Было это связано, главным образом, с невынесенным мусором, задержкой на обед или ужин, невозвратом вовремя с прогулки и так далее.

Позднее совесть стала фигурировать и в перечне школьных дел. Особенно явно она была связана с дневником, в котором зачастую были нелицеприятные замечания или отметки.

По мере взросления совесть становилась все размытее и абстрактнее. Ссылки на нее не были столь конкретны, как в дни отрочества. Но, видимо, где-то она все же была и, к сожалению, не потерялась. Потому что жить без нее точно проще и легче. Я хорошо помню, как в шестом классе украл из школьной библиотеки книгу. И мне стало стыдно. При этом никто кражи не видел, особенно ее никто не искал, но мне было не по себе. Я тихо отнес книгу назад. Видимо, это и было знакомство с этой таинственной дамой — совестью.

Наверное, это мучительное чувство и отличает человека от нечеловека. Способность испытывать муки совести и сострадать вряд ли присуща животным, хотя кто знает.

Когда людей много и они живут в обществах, формирующих, в свою очередь, государство, у них есть разные ветви власти: законодательная, исполнительная, судебная. И они все формально независимы друг от друга. Совесть объединяет все воедино внутри человека и способна выносить себе же приговоры, обеспечивая их же неукоснительное исполнение.

Есть одна суфийская притча: «Умирает человек, попадает в рай и видит, что все поступки — и плохие, и хорошие — стали видны окружающим. Походил он немного и пошел к Богу с просьбой — можно ли сделать так, чтобы не было заметно плохих дел в его прошлом. Бог согласился и сделал их невидимыми. Через некоторое время Бог обратился к своему подопечному с вопросом, стало ли лучше. “Нет, — ответил тот, — они не видят, да я помню”».

Простить себя тяжело, только если человек совестливый.

Понятно, что совесть измерить нельзя, нельзя снять совестеграмму. Хотя, думаю, можно сделать что-то подобное по оконцовке дней. Но тут есть один старый вопрос: «А судьи кто?»

Совесть есть производное от этических норм воспитания. То есть если нормы различны или воспитание подкачало, никто никого мучить не будет.

И вот здесь мы подходим к самому захватывающему вопросу относительно совести. Эта категория — полностью субъективная. Она работает только в условиях общих ценностных моделей. У каннибала ничто внутри не дрогнет при поедании себе подобного. В той же ситуации воспитанная в иных традициях личность будет мучиться, даже если ради выживания она пойдет на такой шаг.

Мы все разные, но объединены общими морально-этическими нормами, позволяющими сосуществовать и действовать сообразно им. Более того — законы, прописанные государством и обществом, являются по своей сути продолжением этих норм. Десять заповедей, полученных Моисеем, предопределили развитие базовых этических принципов авраамических религий. Но и до этого у греков и римлян существовали свои этические нормы и законы, обеспечивавшие следование им. Однако, преступая эти законы, можно неплохо жить и не мучиться. А можно быть совестливым преступником? Тоже можно — вспомните голубого воришку Альхена у Ильфа и Петрова: воровал и мучился этим. Это уже, видимо, следствие воспитания или, скажем так, внешних факторов.

Меня всегда интересовало: что ощущали террористы, бравшие чужие невинные жизни? Наверно, экстаз от собственной важности и следования религиозному учению. Причем сама религия не так важна. В Библии достаточно примеров тотального уничтожения целых городов древними евреями, движимыми любовью к Богу.

Крестоносцы, захватившие живший до этого в мире со всеми конфессиями Иерусалим, вырезали всех непохожих на себя, включая христиан — несторианцев и коптов. По свидетельству очевидцев, кровь доходила лошадям по щиколотки в мечети Аль-Акса. Что уж говорить о холокосте или геноциде армян? Большевики упражнялись в массовых казнях, фактически уничтожая свой народ. Ведь это делали люди, у которых теоретически была совесть. Более того, какой-нибудь крестоносец из Нормандии слыл дома весьма совестливым господином, уважающим соседей и справедливым к своим крестьянам.

Просто слепая вера в любом виде забивает совесть. Совесть — это один на один. А когда ты часть великого, совесть замолкает. Ты делаешь великое дело. Это уже не ты — это великая и непременно справедливая идея твоей рукой рубит неверных, расстреливает неугодных или подписывает смертные приговоры невинным. Под маской Наполеона можно творить все: «Это не я, это он — Злодей».

Эрих Фромм когда-то написал очень точные слова: «Под религией надо понимать любую систему взглядов, дающую объект поклонения и систему поведения в любой из складывающихся ситуаций».

Политический или национальный радикализм — это тоже религии, ослепляющие и делающие из homo sapiens homo politicus — утратившее контроль над реальностью орудие чужой воли.

В своей самой крайней форме это доходит до власти толпы — возникает охлократия: толпа обезличивает и снимает ответственность с индивида. Чем громче кричит толпа, тем тише шепчет совесть.

В нескольких философских учениях есть сюжет, когда неофит спрашивает старика учителя: «Скажи, в чем суть твоего учения, пока ты стоишь на одной ноге». И учитель отвечает: «Не делай другому того, чего не хочешь сам, и наоборот, делай другому то, что самому было бы приятно».

Я неоднократно задумывался над тем, что мудрецы, старцы независимо от религиозной принадлежности, постигнув истину, становятся похожими друг на друга: ритуальность теряет смысл, они становятся альтруистами-нестяжателями, одинаково любящими все вокруг, всепрощающими, по-детски открытыми миру.

Наверное, это и есть совесть, которая обнажается и выворачивается наружу.

Статья Марка Гарбера «Совестеграмма» была опубликована в журнале «Русский пионер» №33.