Классный журнал

Дмитрий
Филимонов

Чума

«Аха», — сказал араб. Слон открыл глаза, но с места не двинулся. Шел мокрый снег. Парчовая попона, грязная и драная, напиталась влагою и оттого была весом поболе араба, сидевшего на слоновьем загривке. «Аха», — повторил араб в самое ухо зверя.

Опять «аха»? Куда «аха»? «Зачем?» — крикнул слон, и от крика этого взвились в небо вороны, зашлись в лае тверские собаки, поховались по избам людишки.

Зачем? В ссылку, дружище, в ссылку, — араб постучал кулаком по слоновьему темени, лаская зверя. Слон взмахнул ушами, брызнув мокрым снегом в лицо, и покорно двинулся дальше. Стрельцы следовали позади на почтительном расстоянии, ибо их кони за неделю пути так и не привыкли к слоновьему запаху, воротили морды и норовили встать на дыбы.

Встречные путники, завидев странную кавалькаду, бросались коленями в грязь, истово крестились. Араб командовал слону «Э!», и тот останавливался, чтоб не ступить на православного. Стрельцы придерживали коней и матерились. Кони ржали.

Все боялись слона.

Слон боялся снега и холода.

Араб боялся этой угрюмой страны и вовсе не понимал — зачем их отправили в ссылку, почему не казнили сразу. До Бежецка оставалось два дня пути. Шел год 1576-й.

Африканского слона подарил Ивану Грозному персидский шах Тахмасп Первый. Не то чтобы шаху нравился московский царь, просто ему нужен был союзник. Шах воевал с Османской империей. Неудачно воевал. Турки оттяпали себе Армению, Ирак и заставили подписать позорный договор. Шах и мат, короче. Московский царь тем временем тоже воевал. Но в отличие от шаха — удачно. Побил казанского хана, астраханского хана, собирался идти на крымского. И все эти ханы были союзниками Османской империи. Вот уже по миру слава пошла про нашего царя — злобного агрессора, коварного соседа. И персидский шах решил договориться со злобным и коварным, чтобы вместе дружить против турок. И послал в Москву посольство. С проектом договора. И слоном в подарок. Политика, в общем.

У шаха этих слонов — целый питомник. Дрессированных. Обученных на колени бухаться. Специально для подарков. Английской королеве, Папе Римскому, французскому королю, императору Священной империи, теперь вот Ивану Грозному. Большим людям — большие подарки.

Однако доставка слона адресату — живым и здоровым — целое предприятие. Он ведь жрет. Триста кило сена за день, сто литров воды. И при этом никаких тебе товарных вагонов для перевозки. Пешком. А до Москвы — три тысячи верст.

До Москвы два пути. Короткий — через Кавказ. Длинный — через Каспийское море и дальше вверх по Волге. Прежние посольства коротким путем ходили. И не потому, что он легче — где уж там легче — по горным тропам, через кавказские перевалы. Просто по Волге нельзя было пройти миром. Астраханские останавливали. Всех, кто в Москву шел, — послов ли, купцов — не пускали. А если пускали, то за немереную мзду. Но с тех пор, как Иван Грозный астраханцев побил, полегчало. Караваны Волгой пошли. И персидское посольство тем же путем отправилось. В порту Энзели специальный помост выстроили, чтоб слону взойти на корабль. В трюм погрузили пару тонн сухого тростника — слону для пропитания, воду, повозки с драгоценными дарами, коней, нукеров — и отчалили.

По Каспию шли мучительно. Был шторм. Слон кричал, топал ногами, но трюм укрепили так, чтобы зверь не разнес корабль. Араб, ко слону приставленный, пытался успокоить животное, но в стойло к нему не входил, потому что слон, пусть даже ручной, дрессированный, в страхе своем опасен. В Дербент зашли — переждать шторм, взять еще воды, нарубить тростника. На седьмой день причалили в Астрахани. Дальше — пешком. Потому что большой корабль не пройдет вверх по Волге. Мели, пороги.

Снова построили помост, выгрузились, араб приладил к слоновьим подошвам обувку из воловьей кожи, какую носят боевые слоны, взгромоздил ему на спину паланкин, в который забрался посол, и делегация двинулась в Москву, держась берега, чтоб поближе к тростнику и воде. Разбойники не досаждали. И даже не потому, что посольство сопровождал отряд вооруженных нукеров, — одного вида слона страшились.

К лету, когда слон истоптал третий комплект обувки, подошли к Москве. Тут их ждали. Встречали ласково. От самой Коломны посольство сопровождал полковник Лопухин с царевыми стрельцами. Послов разместили в кремлевских палатах, нукеров — в Гостином дворе, а слона велено было свести в ров, что тянулся от Красной площади до Неглинки. В этом рву дареных зверей держали. Там уже львы бегали — от английской королевы Елизаветы. Иван Грозный к ней послов отправлял — на предмет сватовства. Чтоб Елизавета отдала ему в жены свою племянницу Мэри. Английская королева царя продинамила, ответила, что портрет Мэри пришлет как-нибудь позже. А чтоб не так обидно было, вот тебе, государь, подарок. И вот эти львы во рву бегают. И чтоб они слона не съели или чтоб слон их не потоптал, во рву частокол поставили. По ночам слон трубит, львы рычат, москвичи на своих полатях вздрагивают.

А через три дня царь принимал посольство. Прямо на Соборной площади, отступивши от этикета из-за слона. Ну не вести же слона в тронный зал, право слово. Царь вышел под фанфары на крыльцо Грановитой палаты, все бросились на колени, араб похлопал слона по ноге — и тот встал на колени тоже. Царю понравилось. Царь допрежь слонов не видел, разве что в книжках с картинками. Но в книжках слоны на коней похожие, только с хоботом, или на кошек с рукавом вместо носа. Потому что книжные рисовальщики сами слонов не видывали. Это был первый слон на Руси.

В общем, послы зачитали грамоты, толмачи перевели, царь головой покивал, дары принял и всех в Грановитую палату зовет. На банкет. Ну, выпили, закусили, и тут царь велит, чтоб слона взяли на довольствие и чтоб кормили как его самого, как царя то есть. И чтоб арабу жалованье положили немалое, а слона у Спасских ворот поставили — приезжим на устрашение, московским людям на потеху. Слово царя — закон. Араб каждое утро приводит слона к Спасским воротам. Сам получает жалованье немалое, как стрелецкий полковник. Слона кормят без меры, из царских лабазов. Пшено, овес, калачи, мед, сахар, орехи, масло коровье, бражка, вино, водка. От окороков араб отказался, объяснил, что слон мясного не ест, а взамен попросил сена из царских конюшен и травы свежескошенной. Зато стерляжьими балыками араб не брезговал, астраханской икрой тоже. А мясное царевы люди себе забирали. Слон пристрастился к бражке и, выпив с утра ведро, целый день стоял осоловелый, прикрывши глаза и покачивая хоботом. Араба тоже одолевал сон от сладкого вина, однако спать нельзя было, ибо всякий раз, когда мимо следовал царский выезд, слона надлежало ставить на колени. Но поскольку царский выезд всегда сопровождался криком, шумом, свистом и гиканьем, быть начеку не составляло труда. И слон, и араб разомлели от сытой жизни, казалось, что это навсегда, что это счастье, заслуженное долгим походом и лишениями. Слон перестал есть осоку, предпочитая клевер. Араб завел бабу-черкешенку, на которой вскоре женился. А может, и не женился, может, просто так, а все равно хорошо. Однако навсегда хорошо не бывает. Завистливые людишки видели, что и в каком количестве поглощает слон. Знали, какие наряды и цацки покупает арабова женка. И донесли самому Малюте Скуратову — про нецелевое использование казенных харчей. Малюта донос прочитал, но делу хода не дал. Все-таки слон — любимый царев подарок. А что казенное подворовывают — так кто ж, при казне состоя, не ворует? Главное, чтоб изменой не пахло.

Однажды, продрав глаза от полудремы, араб увидел, что слон ест из бадьи какие-то ягоды. Мелкие такие, красные. Араб раскусил одну, выплюнул. Волчьи! Он повел слона к стойлу во рву и еле успел довести. У слона подкосились ноги, он повалился на бок, забился в судорогах. Араб оттянул слоновью губу и стал заливать ему в рот воду. Больше воды, больше, больше! Слон блевал, стонал, пускал пузыри. Ров окружили люди, они смотрели вниз, на мучения зверя, и кричали, что тот помирает, ну и пусть помирает, все равно от него никакого толку, а только жрет да срет, гадина, дьявольское отродье.

А вот не помер слон. Оклемался. Через два дня, как всегда, стоял у Спасских ворот. Но араб по утрам больше не пил вина. Чтоб еще чего не проспать. Чтобы снова отравы не подкинули. И вроде жизнь пошла своим чередом, да только хорошо не бывает долго. Случилась осень. Похолодало. Слон водку пить стал. Араб водку бражкой в бадье разведет — и слону. Чтоб согрелся. Дурной становится, зато не мерзнет. А вскоре арабову женку убили. На улице нашли. В одном исподнем. Без нарядов и цацек. Ограбили.

И все, с того момента жизнь под откос понеслась. В московских землях мор начался. Чума. Войска из ливонского похода привезли. Сперва Псков вымер, потом Новгород, а теперь чума к Москве подступила. Кругом заставы. Пришлых в Москву не пускают. По деревням трупы жгут — вместе с домами и всем добром. И тут по городу слух пустили: мор — от слона. И если его немедленно не убить, а труп не спалить — Москва тоже вымрет. Вот сволочные людишки, а? Толпа собралась. Колья в руках, каменья. Кричат чего-то. Араб уже немало понимал по-русски. «Слон». «Убить». «Черный». «Пошел вон». Кричат, кольями машут. Но к слону подступить боятся. А тут еще стражники у Спасских ворот — пищали вскинули, в толпу целятся. Разбежалась толпа. Но царю донесли: зреет смута. И чтобы ее предотвратить, надо слона прилюдно казнить. Или отдать толпе на растерзание. Это Малюта Скуратов советовал. Но царь рассудил иначе. Убить слона — значит пойти на поводу у толпы, проявить слабость. Пусть пока все остается как есть. Только стрельцов для охраны к слону приставить.

А вскоре, возвращаясь из Александровской слободы, где царь и его челядь молились на исход чумы, государь велел остановиться у Спасских ворот. Всадники коней придержали, царь из возка выглянул. Все на коленях — случайные прохожие, араб, стражники при слоне. Вот только слон стоит — непочтительно, дерзко. Араб сперва его по коленке ладонью, а тут кулаком принялся бить — все равно стоит, скотина, и не падает на колени. От холода одурел, что ли, а скорее от водки. Более того, хобот вытянул, крикнул истошно — царю в лицо прямо. Царь отпрянул, в возок сховался, велел трогать. Араб думал, что жизнь кончена, теперь ему голову снесут. Но царь был милостив. В ссылку отправил.

Вон уже бежецкий острог — на пригорке, за пеленой мокрого снега. Загудел колокол — бом-бом-бом-бом! Тучи мчались по-над лесом, задевая колокольню, было страшно-страшно-страшно. Слон продрог, ему хотелось солнца, тепла или хотя бы водки, но в этой стране настоящего тепла не бывает, а водка ссыльным не положена.

В бежецкий острог царь ссылал опричников, которые провинились по-малому. Вроде голову рубить не за что, но и на глазах держать брезгливо. Слону места в остроге не нашлось, поэтому их вместе с арабом разместили в просторном амбаре на выселках. Пустых амбаров и домов было хоть отбавляй. Потому что люди, ущемленные опричным беспределом, налогами, бросали свои дома и уходили — в донские степи, в Литву, к немцам.

Араб спал в амбаре подле слона — завернувшись в кучу тряпья. Амбар был щелястым, и, спасаясь от холода, араб затыкал щели мхом. Еще он сложил из камней очаг, жег сучья, но толку от этого было мало. Иногда из острога приносили бадью репы. Араб варил немного репы себе, остальное отдавал слону. Но чтобы прокормить зверя, каждый день отправлялся на берег Мологи — рубить сухой тростник. При этом он стоял по колено в ледяной жиже и оттого простыл. Когда ударили морозы, жижа застыла и рубить тростник стало проще. Но от болезни силы араба кончились. Он лежал в углу на тряпье, слон кричал от голода, выдергивал хоботом мох из щелей и клал в свою пасть, а снег падал сквозь щели на побелевшее арабово лицо и больше не таял.

Вот так и застали их принесшие репу люди. Позвали урядника и попа, но только поп отказался идти к арабу неведомой веры. Решили закопать его здесь же, подле амбара, за тыном. А когда забрасывали землею, амбарная стена затрещала, рухнула — и слон вышел наружу. Люди бросились прочь. Слон проломил тын, подошел к арабовой могиле и лег на нее. А когда люди, осмелев, попытались подойти, слон вытянул хобот и крикнул: «Зачем?» И от крика этого люди бежали без оглядки до самого острога. И заперли кованые ворота. На всякий случай.

Прочитавши донос о случившемся, царь проявил милость и велел добить зверя. Чтоб не мучился. Посланный специально для этого из Москвы стрелецкий отряд нашел слона там же, возле амбара, на могиле араба. Слон был полужив, он уже не кричал, а только смотрел печально. Его застрелили из пищалей. Царский опричник Генрих Штаден, авантюрист и бродяга, посланный вместе с отрядом, написал отчет о расстреле. А потом помянул слона в своих мемуарах.

Персидский шах Тахмасп Первый умер в том же году. Договор о военном союзе не был подписан.

Тушу африканского слона жители Бежецка порубали на мясо. Вот и вся от слона польза.

И был год 2012-й. При въезде в Бежецк — карантинная будка, люди в белых одеждах и щит «Чума африканская».

В июле в Бежецком районе случилась Pestisafricanasuum. Не то чтобы ее не ждали — годом раньше свиная чума гуляла в соседних районах, поэтому в Бежецке она просто не могла не появиться. И людям говорили: пока не поздно, сдавайте свиней на мясо, всех подчистую, и новых не заводите, и люди согласно кивали: ага-ага, и продолжали растить свинок, и заводили новых. Так вот теперь, когда явилась чума и начался мор, люди заголосили: А-А-А! Что ж вы нас раньше не предупредили? И только насельники острога — ИК-6 строгого режима, — разбойники и душегубы, вняв совету властей, резали свиней из подсобного хозяйства, резали-резали, резали-резали…

А кто не внял — нынче руки заламывают, локти кусают. Ведь от чумы африканской нет вакцины.

Сперва чума пришла в Княжиху. Потом в Присеки. Следом начался мор в Житищах, Потесах, Градницах. Когда был выявлен штамм, люди в белых одеждах окружили чумные деревни, вырыли траншеи, сволокли в них мертвых свиней, облили бензином и подожгли. Ликвидация очагов.

А потом настал черед угрожаемой зоны. Пять километ­ров вокруг Княжихи. Пять километров вокруг Присек, Житищ, Потесов, Градниц. И люди в белых одеждах окружили деревни, чумой пока не разоренные, собрали народ и объявили ОТЧУЖДЕНИЕ. Что-что? — спрашивали жители деревень. Изъятие, объясняли им. Конфискация. Отъем. Люди в белых одеждах пошли по дворам, распахивали двери сараев и, увидав свинью, втыкали в нее шприц. Инъекция дицилина. Полная релаксация. Летальный исход. Убийцы! — кричали жители деревень. Душегубы! Разорили! Ограбили! Но люди в белых одеждах, стиснувши зубы, неумолимо двигались дальше. Еще двор. Еще сарай. Еще инъекция. Еще один труп — в траншею.

За кило отчужденной свиньи — 86 рублей 20 копеек. Возмещение ущерба. Разбойники! Воры! Грабители!

А потом весь район объявили первой зоной опасности. Это значит — в Бежецком районе не должно остаться ни одной свиньи. И Бежецк затянуло дымом паленого мяса.

Кто-то пытался свинок спасти, в багажнике вывезти. А кругом же посты. Стоять! Багажник предъявить! Иные резали и ели-ели-ели впрок. А еще тракторист пропал, что траншеи копал. И будто бы его грозились кольями забить. Но говорят еще, что он, копая, гигантский зацепил скелет, бежал со страху и нынче где-то пьет…

В общем, ликвидацию закончили в сентябре.

«Вот теперь я наконец пойду в отпуск», — молвит доктор Ломаков, снимая белую одежду. В этот самый момент звонит телефон. Взявши трубку, эпизоотолог Владимир Ломаков слушает, черкает в блокноте некий адресок, хмурится, рисует слоников.

Граждане звонят: сосед в подвале поросеночка ховает. Отпуск отменяется. Эпизоотолог Ломаков снова надевает белую одежду, сует в карман блокнот со слониками. Аха!

Статья Дмитрия Филимонова «Чума» была опубликована в журнале «Русский пионер» №31.