Классный журнал

Тина
Канделаки

Любить захотелось остро

Давайте с самого начала расставим все точки над i — я не пью. И рассказывать вам истории о том, как я выпила полбокала и упала лицом в лужу, я тоже не собираюсь. Я не пью с детства. У меня мама нарколог, тоже с детства. И мы боремся с алкоголем и алкоголиками всегда и везде. При любом удобном случае.

 Я хочу обратиться к вам: не пейте. Первая стадия зависимости от алкоголя

наступает очень быстро. Вы не успеете заметить, как ваша дрожащая рука будет суетливо схватывать бокал с налитым алкоголем. А дальше — разрушение личности, проблемы на работе и в семье и, как финал, полнейшая деградация под каким-нибудь забором стройки им. Ю.М. Лужкова.

Для того чтобы всего этого избежать, нужно как можно внимательнее быть на массовых мероприятиях. Именно там, в эмоциональном порыве ритуального единения толпы, многие начинают пить. Все это внушила мне мама в детстве.

Поэтому я до сих пор не могу выпивать в местах массового скопления людей, в страхе от того, что превращусь в алкоголика или, на худой конец, меня украдут цыгане.

В прошлом году в Хэллоуин я так же прекрасно помнила все эти правила, с

детства внушенные мамой. Но что-то в ту ночь со мной происходило странное.

Отснявшись в программе «Нереальная политика» (на правах рекламы: смотрите каждое воскресенье на телеканале НТВ в 23.45), мне явно не хотелось пойти на заслуженный отдых. Мне хотелось любви, радости, веселья — всего того, чего хочется нормальным людям в сериале «Друзья». Андрею Ивановичу Колесникову этого тоже хотелось, и, в отличие от меня, он ушел в ночь уверенным шагом. Я же никак не могла покинуть место съемки и отправиться все-таки домой. Каждый раз, испытывая такое состояние и понимая, что любовь сегодня опять не придет, я звоню моему другу Павлику. Павлик Михалыч Каплевич круче всех докторов Хаусов на свете. Он знает о вас больше, чем вы сами. Причем только хорошее. Это важно. Потому что после мамы второго такого человека найти сложно. Это только у него всегда хватает сил и энергии убедить меня в том, что любовь всегда рядом и надо только протянуть руку, чтобы ее обрести.

В тот вечер мне даже руку протягивать не было нужно. Потому что мой Павлик был рядом. То ли он снимался у нас в тот вечер, то ли просто пришел с Кириллом Серебрениковым. Точной причины я не помню. Но то, что расставаться в этот вечер было бессмысленно, мы все поняли очень быстро.

— Я хочу любви, — кричала я.

— Сегодня она с тобой случится, — отвечал мне Павлик, уверено увлекая меня и Кирилла за собой.

— Любовь, любовь, где она? Где она этой осенней холодной ночью? —

продолжала спрашивать я.

— Рядом, совсем рядом! — отвечал мне Павлик.

На этих словах мы уже уютно были упакованы в машину Кирилла Серебренникова.

Открыв окно, я с удовольствием вдохнула запах московской ночи и осенних

листьев в предвкушении любви, которая была где-то совсем рядом.

— На Таганку! — скомандовал Каплевич водителю.

— Там мы найдем любовь? — спросила я, не ожидая подвоха.

— Там мы найдем кладбище! — ответил Каплевич.

— А зачем нам кладбище? — поинтересовалась я.

— Так Хэллоуин же! — ответил Каплевич.

Да, как я могла забыть. Это была именно ночь странного праздника ряженых, на котором все могут щеголять своими нереализованными сексуальными фантазиями и делать вид, что они так никогда не переодевались, а костюмы купили на один этот вечер. И еще никогда не слышала, чтобы кто-то, переодевшись медсестрой-вампиршей и встретив какого-нибудь человека-тыкву, наутро поведал, что встретил самую большую любовь своей жизни.

А мы тем временем весело продолжали свой путь на кладбище. Не всегда с такой радостью и не всем удается на него попасть. Или просто не все знают Каплевича. Я на всякий случай поинтересовалась, почему мы отдаем

предпочтение мертвым.

 — Так зачем нам смотреть на живых, притворяющихся покойниками, когда есть прекрасные, достойные покойники, с которыми не грех повидаться,  тем более когда есть повод, — ответил Павлик.

Да, поклонник школы Станиславского искал убедительность во всем. Оставалось только надеяться на то, что, может, кто-то нас ждал там. А мы простых путей не ищем. Особенно когда дело касается моей любви.

К этому моменту режиссер Серебренников попал под режиссуру Каплевича, поэтому сомнений по поводу выбранного маршрута не было. Водитель уверенно вел машину, а Павлик с упоением рассказывал о том, что лучшего места в Москве в этот вечер, чем кладбище, нет и быть не может.

Меньше всего, честно говоря, я надеялась встретить любовь в эту ночь на

кладбище. Хотя любовь бывает разной и не всегда приходит оттуда, откуда мы ее ждем.

Мы подъехали к большому кладбищу на Таганке. Дальше выяснилось, что кладбище не простое, а старообрядческое. И приехали мы по конкретному адресу к великому русскому меценату Савве Тимофеевичу Морозову. Да-да, к тому самому, на деньги которого был построен Художественный театр. В котором блестяще работает Кирилл Серебренников. Даже особо пытливые люди не рискнули бы найти связь между моими поисками любви, могилой Морозова и спектаклями Серебренникова. Никто эту связь уже и не искал, все просто искали вход на  Рогожское кладбище. Искали уверенно, но не находили. Каплевич подбадривал всех и говорил, что обязательно найдем. Он вообще всегда уверен в том, что все будет хорошо. Даже когда дело касается встреч с покойниками во втором часу ночи. Тем не менее вход на кладбище с первого раза найти не удалось. Но это нас не остановило. Я руководила процессом из машины, а Павлик и Кирилл по-прежнему пытались найти вход. Когда стало очевидно, что он не находится, решили поговорить с Саввой Тимофеевичем из-за забора. Дескать, как вы тут, дорогой,  и какой вы все-таки молодец, что Художественный театр построили. И какой все-таки негодяй Красин, что не дал вам многое сделать, и, в общем, не грустите, лежите в центре Москвы, на старинном кладбище, и все у вас хорошо.

В какой-то момент, несмотря на то что Каплевич говорил один, появилось

полное ощущение диалога. Стало казаться, что Морозов тоже интересуется нами.

Но, как говорится, в гостях хорошо, но пора и честь знать. Особенно когда находишься в таких гостях после двух часов ночи.

Воодушевленные, мы сели в машину. Я уже готова была променять поиски любви на чай. Иногда он, кстати, важнее. Когда понимаешь, что все проходит и любовь в том числе тоже. А чай хочется пить всегда. Мечты о чае «Белая обезьяна» или «Сенча с мятой» прервала команда Каплевича:

 — Поедем к Гоголю, ему тоже одиноко.

И он тоже не выпьет чай, подумала я.

Гоголю было одиноко с самого рождения. И даже после смерти ему было не особо весело. Памятник его долгое время не мог найти своего места в Москве. Может быть, потому что его сразу нужно было ставить на Никитском бульваре. Или, может, его прижизненные сомнения сопровождали даже его памятник после смерти.

Мои мысли заговорили голосом Павлика:

— Представляете, если памятники живые! Вот не нравилось Николаю Васильевичу у Новодевичьего монастыря, и он внушал тогдашнему руководству Москвы, что надо его оттуда выслать. На Гоголевском бульваре ему тоже не понравилось: что за пошлость — Гоголь на Гоголевском. А на Никитском и дом родной, и рукопись здесь сжег, и вид прекрасный, настоящий московский.

Вы спросите, а где тут моя любовь? Несмотря на интересный рассказ, я тоже на всякий случай задала этот вопрос Каплевичу.

— Чем общаться с кем попало из живых, лучше провести эту ночь в компании лучших покойников великой России, — ответил Павлик.

При таком раскладе стало очевидно, что одним Гоголем мы не ограничимся. У Серебренникова тоже оказались любимые покойнички, и очевидно, что в его списке был Островский. После громкого успеха спектакля «Лес» в том же Художественном не воздать дань уважения Александру Николаевичу было бы нечестно. К Островскому приехали счастливые и довольные. Мало кто Островскому сказал при жизни то, что сказал ему в ту ночь Каплевич.

— Вы наш русский Шекспир, вы это сами понимаете? — разговаривал Каплевич с Островским. — Если бы не вы, что было бы с русским театром —  неясно. Что-то точно было бы, но было бы совсем другое. По этой логике получается, что и Серебренников был бы другой. Да и Россия была бы другой. Но были вы. И мы стали теми, кто мы есть. С вашей помощью в том числе.

 В этих словах было столько правды и светлой грусти, что любить захотелось

так остро, что стало даже больно.

— Любить скоро будем? — затянула я свою грузинскую песню.

— Уже! — ответил Каплевич и скомандовал: — К храму Христа Спасителя!

— Там-то кто? — спросила я.

— Там живые, — ответил он.

— Женихи? — поинтересовалась я в пятом часу ночи.

— Ну не покойники же, — ответил Каплевич голосом судьбы.

В такие моменты начинаешь понимать, что любовь надо заслужить. А если заслужил, то надо беречь.

Мы с Павликом были абсолютно трезвые и пьяные одновременно. Потому что мы с ним вообще пьяные по сути и трезвые по жизни. Поэтому и не пьем никогда. Нам и не надо. А вот вам, может, и надо, чтобы всю ночь кататься по памятникам да по кладбищам. А если не надо, значит, у вас впереди еще много таких трезвых и веселых ночей. Трезвых и веселых в преддверии любви, потому что она вас и так опьянит, но усыпить не сможет, если вы, конечно, не пьете.

Статья Тины Канделаки «Любить захотелось остро» была опубликована в журнале «Русский пионер» №17.

Посмотреть выступление Тины Канделаки на Пионерских чтениях.

Читать все статьи автора