Классный журнал

Анна
Николаева

Nihilum

Больше всего, я заметила, люди любят страшные истории. Когда я вижу растерянное невнимание и зависшую вилку в воздухе, где-то между мыслями о его (или ее) работе и соображениями на личный счет, я часто прибегаю к этой нехитрой, но удачной уловке: хотите, расскажу вам одну очень страшную историю? Беззвучно соглашается, вцепившись в мою шею глазами и позабыв о тикающих бомбочках своих неугомонных проблем под затылком.

Я не знаю, почему так любят страшные истории даже те, кто не любит страшные фильмы. Это связано с какими-то детскими остроконечными переживаниями? Или конвертация подсознательной интерпретации в метафоризированную релаксацию? Чушь какая-то…Я просто хочу рассказать одну очень страшную историю.

Я выросла в подзабытой не то чтобы до конца и не то чтобы богом, но все-таки обиженной от рождения деревне, где не было ничего, но кто-то еще оставался. Как у всех «детей кукурузы», у нас в деревне был Пастух. Имени его никто не знал, откуда он появился тем более, денег ему никто не платил, да их ни у кого и не было. Но он все равно продолжал каждое утро собирать коров, весь день пас их, а ночью исчезал.

Из описательного я могу сказать о нем лишь, как он выглядел. У него не было лица. То есть оно было, но я его не помню совсем. И не потому, что оно было неприметным (говорят, у него даже были усы), и не потому, что мне было мало лет… Такие лица лишены любого признака восклицательности, эмоционального трепета или ностальгического затмения. Это я понимаю сейчас.

Пастух всегда носил резиновый плащ, под которым больше ничего не было. Такая изюмина гардероба почти никого не смущала: по большому счету, плащ был застегнут на железные петли, а шипованные ступни и пустотелые ребра за душу никого не брали. Ходил он широким шагом, никогда не насвистывал и смотрел под землю. Кто его звал оттуда или туда, он не рассказывал. Он никогда ни с кем не разговаривал.

Люди, стремящиеся быть незаметными, не могут оставаться незамеченными. История Пастуха имела три или четыре кавер-версии, сотканных из пряностей неусыпного бдения деревенских старух. Согласно базовой версии, Пастух потерял всю семью где-то на Урале (померли они от тифа), другая история гласила, что семью он не просто так потерял, а перерезал и вот теперь скрывается без роду, без имени.

Считалось, что Пастух скоро умрет. Этот мнение было настолько авторитетным и устоявшимся, что даже никому не принадлежало, а вот диагноз вызывал остросюжетные споры. Я даже помню знатную ссору Зои Ивановны и Галины Степановны, Одна доказывала другой, что Пастух болен туберкулезом, а другая кричала во весь опор, то есть на всю улицу, что у него обыкновенный цирроз печени, а не какой-то там туберкулез.

В прошлом году я, как обычно, приехала домой и по привычке спросила у мамы про Пастуха. «Да как всегда…» — бросила мама в сторону нашей маленькой степи, и я действительно увидела его где-то там далеко волочащим свой обесточенный плащ беспощадными дорогами измен и поражений. Он был жив. Тогда мне нестерпимо захотелось узнать настоящую историю Пастуха, но я понимала, что спросить было не у кого, так как все знали те истории, которые знала и я сама. Но мне не нужны были простые истории, я хотела знать правду. То, что после правды мне  придется страдать, меня не пугало. Как говорится, не привыкать.

Перебирая в руках цепочку за ниточкой, бусинку за бисером, слово за словом, я узнала, что у Пастуха есть родная сестра и живет она на Урале. Я раздобыла ее телефон и позвонила. Мы долго разговаривали. Она рассказывала про своих детей, про новый холодильник, про местную власть, да мало ли о чем могут говорить две, особенно незнакомые, женщины. Обо всем, на самом деле. Но я готовилась к главному и спросила наотмашь: «Что за трагедия сыграла злую шутку с вашим братом? Что с ним случилось в жизни?»

Вы знаете, что она мне ответила?

Вы даже не представляете, что она ответила мне.

Она ответила: «Ничего». С ним, оказывается, ничего не случилось, он просто жил, жил и дожил…

Это «ничего» оглушило меня так, как если бы я, например, узнала, что он послан нам Марсом или Плутоном, да чем угодно…

Каждый из нас несет в себе это «ничего», долго ли, коротко ли, осознанно или тайно, но каждый день и в определенном направлении. Вы знаете — в каком. Но мы не просто приютили у себя это «ничего», мы хитро пользуемся им, приберегая эмоции на потом и отмахиваясь усталостью. Мы застраховали себя по всем степеням свободы и заплатили за это (какое несчастье) огромные лавэ (простите за слово, незаслуженно отправлено на покой). Мы стерилизуем трагедии и тщательно отряхиваем перхоть бытия, чтобы, не дай бог, не чихнуть по дороге на работу. И, черт возьми, как у нас это хорошо получается. Никаких проблем, только  таблетка грандаксина, или что вы там пьете на ночь.

Но оказывается, в жизни есть кое-что пострашнее трагедии — это то самое «ничего». И не дай нам бог ту трагедию, которая позволит узнать об этом.

Статья Анны Николаевой «Nihilum» была опубликована в журнале «Русский пионер» №14.