Классный журнал

Владислав
Сурков

Война и мир Хоана Миро

Как-то ранней весной засобирались в Барселону. Почему туда и в это время? Ну, есть пара свободных дней плюс воскресенье, ты был в Барселоне, нет, ну вот видишь, а что там делать, да ничего, долетим — разберемся… короче, собрались.

За неделю до вылета вспомнилось, что великий Хоан Миро — каталонец и то ли фонд, то ли музей его имени как раз в Барселоне. О самом городе нужно бы отдельно. Кратко: если есть специализированный рай для особо отличившихся архитекторов, он там. Но об этом как-нибудь после.

Теперь про Миро.

Здание фонда очень идет его картинам (архитектор Серт, обитатель спецрая). Просторно, просто, прозрачно. Редкий случай удачного сочетания света солнечного и электрического. Подходящее место для холстов и картонов, таких же простых, прозрачных и просторных для света, но уже не солнечного, не электрического, другого…

Некоторые произведения живописи не теряют силы в самых блеклых и унизительных отражениях копеечных репродукций. Мне было лет двенадцать, когда в бедной библиотеке глубинного русского городка случайно нашлась тощая книжка с задиристым названием. «Критика модернистских течений в западном изобразительном искусстве» или нечто подобное. В нашем уезде об изобразительном искусстве вообще слышали мало. Доходили смутные слухи о Леонардо, кое-каким успехом у обывателей пользовался Шишкин. Знали, что художников где-то как бы много, но им далеко до Шишкина. Изобразителей тачанок и ткачих даже уездное искусствоведение всерьез не воспринимало. Поэтому книжка показалась любопытной и открылась, как форточка весной. Увиденное до сих пор помнится, хотя и предстало убогими, серо-белыми какими-то, космически отдаленными от оригиналов оттисками.

Справа — «Ностальгия бесконечности» Джорджо де Кирико. Передаю по памяти: безлюдная площадь, бессмысленная башня, безоблачное небо. Арка, тень. Флаг, расправленный и бестрепетный, как на Луне. Ничего, кажется, особенного, а не забудется, потому что на самом деле — кошмар.

Слева — Хоан Миро. «Персонаж, бросающий камень в птицу». Пересказ картины затруднен отсутствием персонажа, камня и птицы. Можно сравнить с детским рисунком, но жжот не по-детски. Можно с наскальной живописью, если бы не самоуверенность XX века в характере рисунка и выборе красок. В книжке было сравнение с импровизациями умалишенного. Но в композиции нет и следа воспаленного лихорадочного воображения. Напротив — божественное равновесие, покой, абсолютная гармония. Ясно, что при создании картины ни одна птица не пострадала. Едва ли камень брошен. А если и брошен, не долетит до цели, поскольку мир Миро слишком высок и движение здесь невозможно.

Выход вверх, в свет, в вечность через постепенную ликвидацию предметов, всего, что подвижно и подвержено изменениям. А вместе с ними изменчивости и движения как таковых и самой смерти. Вот задачи этих шедевров.

Миро считал, что живопись мешает свету, заслоняет его, что ее нужно преодолеть. Он воевал с ней всю жизнь, не одолел вполне, хотя и одержал ряд замечательных побед. Вещественными доказательствами провала его похода против вещей стали прекрасные картины и скульптуры, графика и керамика. Я видел — они предметны. Стало быть, когда-нибудь их тоже поест время. Но пока они целы и достаточно исправно принимают сигналы с высот, где «времени больше не будет».

Миро (как и де Кирико) с легкой руки Бретона записан в сюрреалисты. Но у него ничего общего с этой школой провинциальных фокусников. Миро иной, он портретист Бога. Избранный свидетель Его торжественной неподвижности. Он и вправду слышит «плеск волн, которых здесь нет», отражает тихий и страшный свет на пределе текучей реальности. И дает послушать и посмотреть всем нам.

К слову, в нашей русской традиции диавол (враг, как говорила моя бабушка) вертляв и болтлив. Рыщет, хлопочет, суетится. Будь то черт гоголевских «Вечеров…» или Верховенский, верховный бес из «Бесов».

Зато Бог статичен. Он восседает, царствует, сияет и давно уже не отвлекается на разговоры с беспокойными ветхозаветными старцами. Такого Бога и пишет наш каталонец.

Художник переносит в изобразительное искусство метод раннехристианских теологов. Полагавших, что на человеческом языке нельзя выразить, чем является Бог. Можно — чем не является, исключая последовательно все слова, все до единого, до Единого. И Миро шаг за шагом расчищает перспективу, удаляет из своих композиций предмет за предметом. Потом очертания предметов, затем тени очертаний и тени теней. Порой он сам пугается открывающегося знания и дает своим опустошенным полотнам громоздкие, многозначительные, пышные названия — «Капля тумана, падающая с крыла птицы, пробуждает Розали, которая спала в тени паутины». Некоторые любят «попонятнее» и таки находят на холсте все перечисленное. Однако то, что ищет сам Миро и находит и показывает нам, это не капля, не туман, не крыло, не птица, что угодно, но не Розали, не тень, не паутина… не падение, не пробуждение, не сон … Как брошенная на асфальт апельсиновая кожура указывает на отсутствие апельсина, так и слова эти валяются рядом с образом, подчеркивая его внепредметность.
И как первый христианин, гений живет накануне чуда. Готовит к скорому празднику вверенное ему пространство, выбрасывая из него старые вещи, проветривая и просвечивая его. Он ортодоксален, упорен и доходит до края, до нищеты, до аскезы. Де Кирико, соблазненному роскошью неоклассицизма и свернувшему с полпути в «новеченто», и в лучшие его дни требовались вагоны кирпичей, из которых он строил башни, башенки, арки и аркады и которыми мостил меланхоличные улицы и сонные площади своих метафизических городов. Он достигал иногда нужного эффекта. Вечности и метафизики в некоторых его картинах хоть отбавляй. Но Миро добивался большего, обходившись самыми скромными средствами. В поздних работах буквально двумя-тремя цветами, двумя-тремя линиями. Он пришел к Богу налегке…

Давным-давно, когда Хоан Миро был молод, произошла фетишизация всего временного, преходящего — Прогресса, Новостей, Скоростей, Потребления, Движения, Моды, Спешки, Торговли. И это, честно говоря, совсем неплохо, поскольку с тех пор кое-что перепало и такому временному и преходящему существу, как человек. Хотя по-прежнему неясно — человек человеку кто, общедоступная медицина, массовое производство, новые технологии, интернет, демократия и много чего еще делают жизнь интереснее, комфортнее, лучше. Нет, я серьезно — лучше, лучше. И ради этого стоит побегать и похлопотать. Глупо бросать общественно полезные дела и внезапно замирать (например, хирургу, только что сделавшему надрез) в думах о вечном.

И все-таки (если вы хирург, то желательно по окончании операции) загляните в Миро. Может быть, вы разглядите свет. Или — сквозь треск быстрых фраз и одноразовых радостей, сквозь напряженный шум переменного мира — расслышите насмешливое молчание судьбы.

Должен сознаться post scriptum, мне неизвестны высказывания мастера ни о чем таком, типа, божественном. Предпринятая мной попытка различить в нем наивного богоискателя и внеканонического иконописца почти наверняка показалась бы нелепой и самому Миро, и профессиональным мироведам. Но я тем не менее уверен: он был достаточно силен, чтобы переплыть время и выбраться из Гераклитовой реки на твердый берег. Туда, где Платон увидел идею, св. Павел любовь, Паскаль сферу, Борхес — алеф. А что там нашел Хоан Миро? Желанную пустоту? Равновесие света? Собственную картину? Кто знает. Люди простые, вроде меня, называют это — Бог.


Статья Владислава Суркова «Война и мир Хоана Миро» была опубликована в журнале «Русский пионер» №3.