Классный журнал

Игорь
Мартынов

Речная сборка

Реки вправлены в литературу от самого ее сотворения. Красной нитью — как вены, как нервы. Методично — как перфузия. Античный Гесиод велел: «Клясться богами положено ненарушимой Стиксовой древней водою, текущей меж скал каменистых». По водам заболоченного Стикса внедряется Данте в адскую топь: 

«Чуть в лодке поместились вождь и я,
Помчался древний струг, и так глубоко
Не рассекалась ни под кем струя».

Море, океан — это для бегства, для приключений, для таинственного острова сокровищ, для «а ну-ка песню нам пропой веселый» Роджер и «бригантина поднимает паруса». «Море жизни» — так не говорится. Говорится и пишется: «Река жизни». Река — для осмысления и усвоения. И не особо разгуляешься, и не потеряешь берега — они никуда не денутся, как ни буянь. Река — будь она Тихий Дон, будь она Угрюм — развивается неотвратимо, как возраст, как род: «Угрюм-река все еще продолжала быть капризной, несговорчивой. В ее природе — нечто дикое, коварное. Вот приветливо улыбнется она, откроет меж зеленых берегов узкое прямое плесо: “Плывите, дорогие гости, добрый путь!” — и шитик, сверкая веслами, беспечально движется в заманчивую даль. Но вдруг поворотом, нежданно расширит свое русло, станет непроходимо мелкой, быстрой. Стремительный поток подхватывает шитик и с предательским треском сажает на мель. А вода, шумно перекатываясь по усеянному булыжниками дну, издевательски хохочет над путниками, как ловкий шулер над простоватым игроком. Тогда путники, раздевшись, долго с проклятиями бродят по холодной воде, меряют глубину, ворочают булыги, пока не отыщут ход. И снова тихое, улыбчивое плесо, и снова ему на смену непроходимый перекат или порог. Так изо дня в день» (Вячеслав Шишков).

«Река Потудань»… Волга в гончаровском «Обрыве»… Нева в «Петербурге» Белого — речного символизма в классике хоть отбавляй, но реку никто не освобождал и от транспортной нагрузки: 

«Как по Волге-Матушке, по реке-кормилице
Все суда с товарами, струги да ладьи.

И не надорвалася, и не притомилася — 

Ноша не тяжелая, корабли свои. 

Вниз по Волге плавая, прохожу пороги я 
И гляжу на правые берега пологие.
Там камыш шевелится, поперек ломается,
Слева берег стелется, справа — подымается… Лапами грабастая, корабли стараются,
Тянут баржи с Каспия, тянут-надрываются.
Тянут, не оглянутся, и на версты многие
 За крутыми тянутся берега пологие»
(Владимир Высоцкий).
 

С портрета спокойной трудолюбивой реки начинается самый речной и самый апокалиптичный литературный трип к сердцу тьмы: «Старая широкая река, не тронутая рябью, покоилась на склоне дня после многих веков верной службы людям, населявшим ее берега; она раскинулась невозмутимая и величественная, словно водный путь, ведущий к самым отдаленным уголкам земли. Мы смотрели на могучий поток и видели его не в ярком сиянии короткого дня, который загорается и угасает навеки, но в торжественном свете немеркнущих воспоминаний». Но рассказчика — и автора «Сердца тьмы» — влечет не она, не одомашненная Темза: «Но была река, могучая, большая река, которую вы можете найти на карте, — она похожа на огромную змею, развернувшую свои кольца; голова ее опущена в море, тело извивается по широкой стране, а хвост теряется где-то в глубине страны. Стоя перед витриной, я смотрел на карту, и река очаровывала меня, как змея зачаровывает птицу — маленькую глупенькую птичку. Змея меня загипнотизировала» (Джозеф Конрад).

Что море? Свободная стихия… брызги и омары… Какой с него спрос?!

А вот река смотрит пристально, нешуточно, так что не отвертишься, не отделаешься. Рано или поздно придется ей во всем признаться.

Иначе не отпустит, у нее хватка ого-го какая:

«Ехал Грека через реку,

видит Грека — в реке рак.

Сунул Грека руку в реку,

рак за руку Греку цап!»   


Опубликовано в журнале  "Русский пионер" №127. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".