Классный журнал

Станислав
Николаев

У Деснянской знатоки

История жизни предков моих друзей Лены и Гарика была необыкновенна и нетипична даже для того сумбурного предвоенного и предреволюционного времени, когда великие князья, нацепив красные банты, вышагивали в антимонархических демонстрациях, а кузнец с Литейного завода, еще вчера вступивший в какую-то прогрессивную партию, название которой он так и не смог выговорить, ковал из чугуна образ Спасителя, приговаривая: «Чтоб на века, чтоб вера не угасла».

И вот в самый канун Первой мировой на заднем пороге главного дома остёрского поместья князей Еланских объявился довольно высокий человек, одетый в черный глухой сюртук, с маленькой шапочкой на затылке.

Проходивший мимо слуга с удивлением оглядел необычного пришельца и поинтересовался:

— Чего угодно и почему с заднего входа?

— А угодно мне быть принятым его высокопревосходительством, а с главного входа нам нельзя.

Лакей пожал плечами и буркнул:

— Доложу дворецкому, а там как енирал решит.

Прошло немало времени, пока мальчонка из прислуги поманил странного человека пальцем и, указав на длинный коридор, выпалил:

— Иди коридором, там увидишь дворецкого Осипа, он тебя к ениралу и проводит.

Генерал от инфантерии князь Сергей Аристархович Еланский разучивал на виолончели «Турецкий марш». Аккомпанировала ему на рояле миловидная молодая женщина, которая, первой увидев остановившегося на пороге необычного гостя, опустила руки от клавиш, слегка кивнула незнакомцу и направилась к выходу из музыкального салона.

— Спасибо, Варенька, продолжим позже.

Князь повернулся к визитеру и рукой пригласил пройти в салон:

— С кем имею честь?

Гость стушевался, как-то ссутулившись, откашлялся и с сильным южным акцентом, поклонившись, представился:

— Глава еврейской общины Гродненского уезда Лейба Исаак Шмуль Бен Шапиро.

Сергей Аристархович от неожиданности происходящего немного растерялся и, чтобы скрыть растерянность, улыбнувшись, заметил:

— Да у тебя имен больше, чем у принца Ольденбургского.

— Да это для представительства. А так просто раввин Лейба Шапиро.

— Чем обязан? — Голос генерала приобрел свойственный ему командный регистр.

— Милостивейше прошу, ваше высокопревосходительство, приютить малую толику беженцев.

— А что же вам в Гродненском уезде не жилось? И почему именно у меня?

— В насиженном месте уж больно притеснять нас стали. И молодой барин пьяницей оказался, и его холопы как напьются сивухи, так и давай дома наши крушить да баб наших гонять. Вот и снялись мы с насиженного места. А к вам подались, потому что наслышаны, что человек вы праведный, справедливый, хоть строгий, но своих в обиду не даете. А кроме того, черта оседлости впритык у вашего поместья проходит, семьдесят верст от Киева и восемьдесят до Чернигова.

— И сколько же вас, убогих?

— Девятнадцать мужеского пола, двадцать баб да семеро детей малых.

Генерал Еланский был человеком неудержимой храбрости, маневры его полков в сражении под Плевной вошли во все штабные пособия. Но, как многие отважные люди, генерал был крайне сентиментален.

Раскурив длинную трубку, князь Еланский в задумчивости расхаживал из угла в угол салона. Затем махнул рукой, дернул длинный шнур колокольчика. Вмиг в салоне появился дворецкий.

— Осип, пришли ко мне управляющего.

Управляющий Евсей явился незамедлительно и, склонив в поклоне голову, зычным басом оповестил:

— Слушаю приказания, вашество.

— А помнишь ли ты, Евсей, спорные земли наши с помещиком Барыкиным? У Деснянской затоки?

— Как не помнить, вашество, так до сих пор и стоят в запустении.

— Барыкин вот уже год как преставился, а молодой барин за границей и возвращаться, по-моему, не собирается. Там и постройки какие-то, припоминаю, имеются.

— Точно так-с, вашество.

— Пошли Сеньку показать место горемычным. Пусть поселяются.

Евсей оглядел просителя, радости при этом не испытав, но ничем не выказал неудовольствия.

Евсей и гость двинулись к выходу.

— Эй, как тебя, — генерал окликнул раввина. — Крестьяне у меня народ незлобивый, но суровый. Как примут иноверцев, не знаю. Шалить не будете — авось приживетесь.

— Мы люди работящие, горя хлебнувшие, век не пожалеете. — Раввин поклонился до пола.

Так на краю огромного остёрского поместья князей Еланских поселилась маленькая еврейская община.

А тут подоспела Великая Октябрьская. Хотя была она никакой не Великой и, как потом оказалось, даже не Октябрьской, а просто к осени 1917 года граф Львов и трусоватый Керенский четко осознали, что править державой, да еще во время мировой войны, — это вам не писать прокламации да выкрикивать с думской трибуны замшелые постулаты о демократии, равенстве и братстве. И, пока адмирал Колчак и генерал Корнилов рвались в верховные правители, власть в стране упала в руки никому не известной партии социал-демократов, последние лет десять болтавшихся по разным столицам Европы. Недолго думая, большевики, как странновато назвало себя левое крыло этой партии, напоили вином из бодаевских погребов несколько сот морячков, которые перебили полтора десятка юнцов из юнкерского взвода, защищавших Зимний дворец, и, войдя в него, объявили себя российской властью, присовокупив красивое слово «советская». А так как боевые генералы, дворянство и купечество ни в какой советской власти обитать не собирались, разразилась братоубийственная гражданская война, унесшая за три года погибшими от голода, болезней и в боях почти половину населения некогда великой державы.

Все эти бурные события поначалу обходили стороной укрывшееся в Черниговских лесах остёрское поместье Еланских. В марте 1918 года, после мистической смерти генерала Корнилова под Екатеринодаром, его адъютант полковник Владимир Еланский, споров знаки отличия Добровольческой армии и водрузив на их место боевые ордена царской армии, прикрывшись шинелью, отправился пешком к родному остёрскому дому, где его вот уже пятый год ждала невеста графиня Варенька Самарина.

Через несколько месяцев, перейдя несколько фронтов, исхудавший и больной Владимир подошел к воротам усадьбы. Света нигде не было видно, дом как будто вымер. И только внимательно приглядевшись, он увидел в окне одного флигеля трепещущий огонек.

Дверь открыла Варенька. Несколько минут она всматривалась в высокого бородатого мужчину в грязной солдатской шинели, на несколько шагов отступила в дом, а затем, распахнув руки и повиснув у жениха на шее, зашлась в безумном крике:

— Володенька, Володенька, живой!

И, если бы не подошедший Осип, оба рухнули бы на ступеньки крыльца.

Прошло больше недели. Когда метавшийся в горячечном бреду Владимир стал приходить в себя, к нему в комнату зашел теперь редко встававший с кровати генерал.

Присев на край постели больного, старый князь долго смотрел на изможденное лицо сына и, тяжело вздохнув, спросил:

— Как же ты, боевой офицер, кавалер Георгия, мог оставить армию, да еще в трагический момент гибели командующего на поле брани? Бедный Лавр.

Генерал перекрестился.

Владимир смотрел в потолок. И, с трудом выговаривая слова, ответил:

— Генерал Корнилов погиб не в бою. И именно его нелепая смерть — шальное ядро влетело в окно дома, где отдыхал генерал, — указала мне — это не моя война. Ты знаешь, во время мировой я участвовал в самых горячих сражениях, брал с генералом Селивановым неприступный Перемышль, участвовал в Брусиловском прорыве, кстати, Алексей Алексеевич даже не вступил в добровольческую армию…

Владимир тяжело задышал, видимо, последние силы оставили его, и, отвернувшись к стене, затих.

Князь поднялся и, склонив седую голову, вышел из комнаты.

Только через несколько дней, когда Владимир смог подняться с постели и сделать несколько шагов по комнате, продолжился их прерванный разговор. Накинув халат, Владимир открыл дверь в бывшую Варину гостиную и замер на пороге. С ужасом и недоумением он увидел, во что превратилась некогда любовно и со вкусом обставленная комната. Сейчас она представляла собой тесный склад, заполненный разномастной мебелью непонятного предназначения из главного дома. Только теперь он до конца осознал, в каком положении оказалась его семья.

С трудом протиснувшись между сервантом и покосившимися платяными шкафами, он увидел на стене портрет Вареньки, написанный часто гостившим в имении Еланских Валентином Серовым. Юная графиня Самарина смотрела на Владимира широко распахнутыми глазами, а на губах ее играла беззаботная девичья улыбка. Род Самариных брал свое начало еще от Рюриковичей и потому был особо почитаем в среде московского дворянства. Но рано потерявшая родителей Варенька воспитывалась у родственников по материнской линии — Трубецких. Познакомились они на балу в Английском клубе в первый же год, когда графиня стала выезжать в свет. Ей представил Владимира кузен Никита Трубецкой, однополчанин молодого поручика Еланского.

Распорядитель бала объявил мазурку. Поручик, поклонившись, спросил, не обещан ли кому танец.

— Нет. Мы только приехали, — покраснев, ответила графиня.

— Тогда не соизволите ли составить мне пару?

Варенька, помедлив, кивнула, и они влились в поток танцующих. После смены партнеров, когда Варенька вернулась к Владимиру, он четко осознал, что эту талию хотел бы обнимать до конца жизни.

— Почтеннейше прошу записать все оставшиеся танцы за мной.

— А разве так можно? Что скажут люди?

— Если очень хочется, то можно. А люди всегда о ком-то говорят. Для этого и существуют балы. Хотя о нас с вами, я уверен, никто ничего плохого сказать не посмеет.

Варенька снова покраснела и, взглянув в открытое, красивое лицо Владимира, положила руку ему на плечо. Зазвучал полонез.

Через полгода, когда лейб-гвардии Черниговский полк покидал московские квартиры и отправлялся на учения, князь Владимир сделал Вареньке Самариной предложение, которое было благосклонно принято и самой графиней, и ее опекунами.

Условились, что по окончании маневров Владимир возьмет отпуск и они поедут в летнее имение Еланских получить благословение его родителей.

Молодые прибыли в остёрское имение в начале августа 1914 года. И, получив благословение князя Сергея Аристарховича и его супруги Гликерии, назначили свадьбу через месяц в петербургском дворце Еланских. А через неделю император Николай II объявил о вступлении России в войну и всеобщую мобилизацию. Генерал и поручик Еланские получили предписания явиться по месту службы.

Прощаясь с невестой, Владимир попросил Вареньку дождаться его возвращения здесь, в остёрском имении, на что она с благодарностью согласилась.

На следующий же день мужчины отправились на фронт.

Через год, в 1915-м, генерал Еланский по возрасту и состоянию здоровья был с почетом отправлен в отставку и вернулся в остёрское имение. А ещё через полгода умерла его жена — княгиня Гликерия. Огромное остёрское имение осталось на попечении старого князя и Вареньки.

Стряхнув эти приятные, но тяжелые воспоминания, Владимир даже как-то взбодрился. Он жив, Варенька рядом, положение тяжелое, но не трагическое. Настоящая трагедия — это братоубийственная война.

Протиснувшись наконец в коридор, Владимир направился к спальне отца.

Генерала он застал за странным занятием: князь спарывал генерал-полковничьи погоны с парадного мундира и, управившись, сложил их поверх боевых наград в резную дубовую шкатулку.

— Ну вот, — прохрипел генерал. Видно было, что каждое движение дается ему с трудом, — регалии упрятаны. Ты и свои ордена и погоны уложи сюда. На пару у нас с тобой орденский набор — иной фельдмаршал может позавидовать.

— Зачем это, отец?

— Закопай в саду и место приметь, потомкам покажешь, при любой власти пусть знают, что пять поколений князей Еланских кровь проливали за Россию-матушку. А многие и голову сложили на поле брани. — Генерал перекрестился, поцеловал орден Святого Георгия, передал шкатулку сыну.

Как будто обессилев, старый солдат прилег на кровать, а Владимир присел рядом на кушетку:

— Расскажи, отец, как вам жилось эти окаянные годы. Что сейчас происходит в поместье?

— Нет уже, Володенька, никакого поместья. Все прахом пошло. Поначалу все эти страшные события обходили нас стороной. Козелец, что в двадцати верстах от нас на Черниговском тракте стоит, разграбили большевики и народ по миру пустили. Хороша власть народа! А нас как бы пока не замечали. Но не долго. Как-то поутру слышу конский топот, изрядный, не меньше эскадрона. Смотрю в окно — на шапках вместо кокард красные ленты. Ну, понял, пожаловали. Во двор въехал на гнедом коне командир, любо-дорого посмотреть. Выправка кавалерийская, в портупеях крест-накрест, конь под ним так и пляшет, горяч, но послушен. Да и лицо, смотрю, у поганца вроде знакомое. Понял, из бывших. Тот по всей форме представился: «Комдив Примаков, прибыл по распоряжению областной чрезвычайной комиссии произвести обыск барского дома. Изъять драгоценные предметы, лошадей, скот и продуктовые припасы». Ну тогда я его и вспомнил, он у тебя при голицынском деле еще в четырнадцатом не то унтером, не то прапорщиком служил и в штаб ко мне с донесениями прибывал. Он меня тоже узнал, но виду не подал. Но и разбойничать особо не стал. Все ценное из главной усадьбы, конечно, забрали, скот, лошадей увели, зерно конфисковали. Но не всё, крестьянам на посев оставили, да и пару лошадей да коров с телятами. После этого мы в Варенькин флигель перебрались. Кое-какую мебель из дома забрали. С тех пор и теснимся здесь. Да и то сказать, осталось-то нас — я, Варенька и Осип с женой Дашей. Да вот ты, слава Господу, вернулся.

— Ну а что на фронтах происходит, ты, конечно, отец, не знаешь.

— Почему это не знаю? Всю диспозицию юга Украины в голове держу.

— Откуда же сведения?

— Так управляющий наш бывший, Евсей, теперь ихними «советами» командует. Вот еще чего понять не могу: что это за «советы» такие и с кем они всё советуются? Видимо, друг с другом. Да леший с ними. Ну так теперь Евсей у нас за главного. Но старого командира не забывает. Каждое утро Осипу передает сводку с фронтов и для меня иногда газетенку черниговскую. Так что расстановку сил приблизительно представляю.

— Ну и как ты оцениваешь положение нашей армии?

— Как сложное, но пока не безнадежное. Тут ко мне приезжал черниговский помещик Черной, я его еще по Балканскому походу помню. Он у меня в дивизии полком командовал. Картежник и пьяница, но храбр. В шестнадцатом был ранен под Верденом и вышел в отставку. И что ты думаешь, собрал в Чернигове почти три тысячи сабель, почитай дивизию, присвоил себе звание генерала от кавалерии. Явился ко мне в бурке с газырями, в генеральской папахе. Советовался. Не принять ли ему бой под Черниговом, куда движется дивизия Крыленко.

— Ну и что ты посоветовал?

— Какой бой? У Крыленко почти десять тысяч бойцов. А с левого фланга махновцы кругом посты расставили. В тылу Пархоменко расквартировался. Так что и маневра нет, и отступать некуда. А делать тебе, Григорий, вот что следует, сказал я ему. Прорывайся с боями на юг, к Петру Николаевичу Врангелю под крыло, если я правильно мыслю, туда с Дона движется Антон Иванович Деникин. Глядишь, в Тавриде сильный форпост сложится. Отстоите Крым, может, и во всей кампании перелом наметится. Ну вот, во фронтовых делах я тебя просветил. Теперь давай подумаем, как жить дальше будем.

— Не жить, а выживать, — с горечью заметил Владимир.

— Мы с тобой люди военные, и мерзли в окопах, и голодали. А вот женщин наших, Вареньку и Дарью, сберечь надо. Мне-то недолго осталось, сон страшный видел. Так что вся ответственность за них на тебя ляжет. А теперь слушай и сделай, как я скажу. В поместье в моем кабинете секретер помнишь?

— Конечно, батюшка.

— Под столешницей справа потайной рычажок. Нажмешь, задняя стенка секретера в сторону отъедет. Вообще-то тайник сделан для секретных документов. Там лежат мои записки по фортификациям и осадной обороне. При оказии Антону Ивановичу передашь. Может, пригодятся при обороне Перекопа и Чонгарского ущелья. Но это еще не скоро будет, может, года через два. А матушка твоя, умница Гликерия, перед смертью все свои фамильные драгоценности туда сложила. Что решишь, Вареньке подаришь, ну а на остальное выживать будете.

— А как же красные секретер не взломали?

— Не знаю, торопились, видимо. Похватали иконы в драгоценных окладах, шкатулки, табакерки Фаберже, столовое серебро — видимо, твой унтер все-таки понимал, что реквизировать. Побросали всё в мешки и зачем-то, понять не могу, вытащили нашу огромную кровать с балдахином.

— Думаю, у бравого командира дама — из благородных.

— Мне и в голову не пришло! Со свадьбой, Владимир, не затягивай. Как полностью поправишься, веди Вареньку под венец. И так пятый год в невестах ходит. Жалко девушку. Она мне за эти годы родной дочерью стала. Тебя очень любит, береги ее.

— Об этом мог и не говорить. Сам не дождусь. А скажи, отец, кто нам сейчас продукты приносит? Все вроде простое, но какой-то вкус необычный.

Генерал, сконфузившись, отвел глаза в сторону и вдруг фальцетом воскликнул:

— Не знаю и знать не хочу. Не мужское это дело — в бабьи кастрюли заглядывать.

Генерал как-то сник и уже еле слышным голосом прошептал:

— Плохо мне, Володенька. Лягу. А ты иди к Вареньке, приласкай голубушку.

По дороге в Варину комнату Владимиру встретилась вечно спешащая куда-то жена Осипа кухарка Дарья. Она поклонилась молодому князю и хотела уже прошмыгнуть в кухню, но Владимир остановил ее вопросом:

— Скажи, Даша, а почему, когда я заговорил с отцом о нашем пропитании, он вдруг стушевался, занервничал и так мне ничего и не ответил?

Дарья покраснела и, опустив глаза, молча смотрела в пол.

— Да говори уже все как есть, хуже не будет.

Дарья тяжко вздохнула и, просительно посмотрев на Владимира, прошептала:

— Только вы батюшке князю не скажите. Продукты стали появляться у нас на крыльце с полгода назад, когда стало совсем голодно. Вначале крестьяне приносили продукты, но после налета басурман и у них ничего не осталось. Бандиты не тронули только еврейскую слободу. Какой-то их главный комиссар, тоже иудей, запретил грабить еврейские поселения. С того времени Осип и стал находить на крыльце каждое утро какую-никакую еду. Выследил, откуда она берется. Приносил ее мальчик из еврейской слободы. Уж не серчайте, Владимир Сергеевич, иначе мы бы давно уже с голоду померли. Только генералу не рассказывайте. Может, он догадывается, но молчит и почти ничего не ест.

— Да что уж там. Всё потеряли, Россию потеряли… какие уж тут предрассудки.

Владимир махнул рукой и пошел в комнату к Вареньке.

А на следующее утро флигель Еланских содрогнулся от страшного крика, донесшегося из спальни старого князя. Это был даже не крик, а вопль раненого зверя:

— А-а-а! Изверги, убийцы, изуверы. Императора с императрицей убили! Детей малых безвинных расстреляли. А-а-а…

Когда Владимир, Варя и Осип вбежали в спальню князя, он уже не кричал, а лежал на кушетке, крупные старческие слезы стекали в бакенбарды и делали его лицо по-детски трогательным. Варя подбежала к рыдающему генералу, обняла и тоже зашлась в неудержимом плаче. Владимир и Осип попытались перенести генерала на кровать, но он неожиданно твердым голосом попросил:

— Оставьте меня.

И, отвернувшись к стене, затих.

К вечеру генерал-полковника князя Сергея Аристарховича Еланского не стало.

По окончании траура князь Владимир Еланский и графиня Варвара Самарина обвенчались в местной церкви Архангела Михаила. Отец Мефодий, венчавший еще родителей Владимира, благословил новобрачных и пожелал хорошего потомства.

В 1926 году Владимир Еланский был арестован и через несколько месяцев расстрелян без объяснения причины. А еще через три месяца Варенька родила девочку. Но сама родами скончалась. Кормить новорожденную было нечем, поэтому старик Осип на следующий день пошел покрестить девочку, авось выживет. Старый отец Мефодий ткнул пальцем в святцы и заявил:

— Родилась в день святой Елены, будет зваться Еленой.

Выйдя из церкви, Осип прямиком направился к опустевшему флигелю. Оставив ребенка в доме, пошел в опустевший сад, откопал у столетнего дуба резную шкатулку. Забрал новорожденную и прямиком направился к Деснянской затоке, в еврейскую слободу. Бабы в деревне почти не рожали, и выкормить девочку могла только недавно родившая жена внука раввина Лейбы.

Осип остановился у входа в слободу. Попросил позвать раввина. Тот вышел навстречу и, увидев Осипа, пригласил в дом. Внимательно посмотрев на покрасневшего пришельца, раввин покачал седой головой:

— Ничего не говори, Осип, старый Лейба все понимает. Это девочка или мальчик?

— Девочка.

— Ну и хорошо, у нашей Голды столько молока, что можно выкормить еще пару детишек. А это что, ее приданое?

— Да, старый князь просил сохранить его и сына военные награды, да еще там драгоценности какие-то.

— Всё сохраню, а когда вырастет, отдам. А как зовут девочку?

— Елена.

— Нет у нас такого имени, ну а теперь будет.

Осип собрался уходить, но раввин остановил его:

— Помнишь, много лет назад я сказал его превосходительству, что он не пожалеет, что приютил горстку еврейских беженцев? Жизнь — она сложная. Но в любой религии прописано: если тебе сделали добро, добром ответь. За девочку не беспокойся, выходим.

Осип пошел к выходу и уже на пороге, обернувшись, спросил раввина:

— А как зовут твоего новорожденного правнука?

— Имя ему Гершель. По-вашему, Гриша или Гарик.


Колонка опубликована в  журнале  "Русский пионер" №113. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".