Классный журнал

Виктор
Ерофеев

Семейный зверинец

На Севере я приобрел старый-престарый советский почтовый ящик, который имеет странный вид плачущей ржавыми слезами руины.

В отверстие для писем был вставлен искусственный цветок бледно-розовой гвоздики.

Русский Дюшан — только не писсуар, а readymade плачущий почтовый ящик. Знак конца почты, коммуникации, образ смерти, вспышка любви, утрата памяти.

Мы перестали писать друг другу письма — мы пишем только к мертвым.

1. Письмо веселой вдовы

Я ба-а-а-аюсь! Я смертельно ба-а-а-аюсь писать к тебе, меня всю трясет, ззззубы стучат и крошатся. Потому я ба-а-аюсь, что ты… ты… ты опять ко мне придешь? Залезешь под одеяло. Вонючий, липкий. Будешь трахать, душить, таскать за волосы, кусаться, будешь е…ть, е…ть, е…ть. А потом, когда я взвою и кончу, выколешь мне глаза, будешь хохотать, возьмешь топор. Я обоср…сь. Ты порубишь меня на маленькие куски. Будет до хрена кровищи. Милый, родной, дорогой, не приходи, не приходи больше никогда! Любимый, я хочу жить, понимаешь, я жить хочу, а-а-атстань от меня! Ссссволочь ты! Меня достали панические атаки. Я хочу забыть тебя, ненавижу! Скажи, что мне сделать, ну что ты хочешь, чтобы я сделала, чтобы ты никогда, любимый, больше не приходил! Не приходи, не приходи, приди, любимый, нет, приходи ко мне, любимый, не приходи, приди!

2. Маме

Мама, прости, я не успел попрощаться с тобой. Ты умерла раньше, чем я приехал в больницу. Меня с утра разбудила звонком сиделка: вашей маме плохо, давайте скорее! Я встал, зажмурился, дело было на даче, солнце, птицы поют, я принял душ. Я подумал: сиделка пугает. Ей нравилось меня пугать. Она пугала постоянно. Жена говорит: куда ты поедешь голодный? Я съел три сырника с черносмородиновым топпингом. Такое вот новое слово появилось: топпинг. Съел, зашел в уборную, долго сидел, думал. Потом вскочил: все-таки пора ехать! Выбежал на лесную стоянку, солнце, птицы поют. На МКАДе обычная пробка.

От дачи до больницы надо было ехать минут сорок. Я так решительно боролся за ее жизнь предыдущие две недели, что мне казалось: она будет жить вечно. Ей был 91 год.

Вхожу в палату, сиделка, толстая баба, привстала. Я все сразу понял. Подошел к кровати. Ты лежала в зеленой блузке с воротничком, модно подстриженная. Я взял тебя за руку. Она была еще теплой. Подумал и встал на колени. Я хотел было поправить одеяло, но сиделка сказала с испугом: не надо. Я подумал: теперь ты мне никогда не расскажешь, почему ты ко мне так странно относилась. Почему ты сказала Кате, что я плохой человек? Почему ты не любила меня? Или ты все-таки вот так странно любила меня? Я что-то, мама, не понимаю. Но в результате, мама, именно ты стала моей музой, мама, той самой свечой зажигания, без которой мой секс-катафалк остался б на мертвом месте.

3. Мать сыну

Это кто там стучит по обшивке большим гаечным ключом? Кто бьет в этот колокол? Только звук все тише и тише. Это ты, мой сынок, стучишь, это ты бьешь, ты бьешься, ищешь выхода себе не в землю — на небо. Я загадала желание. Оно исполняется. Ты будешь жить вечно. Но за это у меня попросили отдать самую малость — мои мозги. Да вот же они — я с радостью их отдаю.

4. От жены-убийцы

Ой, Мишка, зачем я тебя убила? Ты меня столько раз бил, и при детях, и на ночь, в кровати — и я ничего, только плакала и не выла, потому что, когда я выла, ты меня еще сильней, пьяный, бил, получал от побоев свое удовольствие. А потом хватал за волосы, у меня кровь из носа хлещет, а ты — давай, сука, соси! И я ничего, сосала как верная, б…ь, супруга и мастерица этого тонкого дела. Ты девок приводил — я молчала. Ты детей ремнем лупил почем зря — я молчала. Ты меня ревновал к менту одноглазому Гришке — бил наотмашь — терпела я. У нас на Урале жен бьют до потери сознания, для острастки, и не мне, мелкой твари, менять вековые устои. Но на этот раз ты меня на кухне не просто колошматил, но задел неосторожным замечанием. Мишка, ты сказал, я это хорошо слышала, что я сосу хуже Таньки, а Танька — моя лучшая подруга, она товароведом у нас в магазине работает. И что получается — она тебе сосет? У меня сердце вскипело, я за кухонный нож схватилась, тебе в живот в пределах самообороны ткнула не больше пяти-шести раз, а ты взял и умер, как будто назло. Прости, Мишка, но так больше не делай. Обидно же, в самом деле!

5. Семейное

Деньги, муж, важнее смерти. Вот ты умер, а денег нету. Ты будешь гнить, а денег нету. Я тебя сожгу, а денег нету. У моего брата есть деньги, а у тебя нету. Я за тебе выходила — думала, не будет проблем с деньгами. Мы с мамой жили — у нас и то было лучше. Трусы себе покупали, какие хотели. А ты считал себя гением, а денег нету. Ты говорил, что режим гнилой, а теперь — сам несвежий. Как я теперь буду жить? Ты обо мне не подумал. Я всегда знала, ты умрешь скоро, меня в ж… с ребенком оставишь. У меня брат не гений, а денег куча. И какой же ты гений, если денег нету. Я думала, ты — богатый, а ты, муж, нищий. Я думала, у тебя х…, а оказался пенис. Как я теперь буду жить? То ли колготки купить черные, то ли гроб. Пропадай в могиле, старый козел, идиот. Деньги, муж, важнее смерти. 


Колонка Виктора Ерофеева опубликована в  журнале  "Русский пионер" №111. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".