Мои университеты

Словособлазнение

27 марта 2018 09:00

Объявляя главную тему этого номера, мы и не сомневались, что непременно по теме выскажется Андрей Десницкий — библеисту есть что сказать, потому что есть такое слово в Библии, не единожды упоминается. А еще есть такое слово «искушение». Да и не только слово.

Слово «соблазн» — из тех, которые употребляются в новейшем русском языке совсем не так, как в классическом. «Соблазном постланное ложе» у Пушкина — нечто однозначно грязное, недостойное, позорное (при том, что сам Александр Сергеевич никак не был пуританином). Обращаясь так к своей героине, он словно хочет вызвать у нее отвращение к этому ложу.

Но попробуйте ввести в строку поисковика выражение, к примеру, «сладкий соблазн»… и вы получите множество ссылок на что-то пусть и сомнительное, но притягательное и приятное. В основном это будет реклама: теперь это слово явно призвано привлекать, завораживать, манить к себе.

Почему так? Проще всего, конечно, читать проповедь о том, как испортились нынешние нравы: ни стыда, ни совести у людей не осталось. Но ведь множество слов, которые означали что-то дурное, ничуть не сменили своего значения: «разврат», к примеру, или «распутство» звучат сегодня точно так же, как и двести лет назад.

А вот слово «искушение», к примеру, сменило полярность еще резче, чем «соблазн»: в языке современной рекламы это что-то притягательное и несомненно хорошее. Да и во времена Пушкина подобный процесс шел полным ходом со словом «прелесть». Для поэта «чистейшей прелести чистейший образец» означал, несомненно, высочайшую степень женской красоты и изящества, ведь всего за сотню лет до того это был практически синоним слова «соблазн»: что-то такое, что сбивает человека с пути. В «Капитанской дочке» у того же Пушкина пугачевцы рассылают «прелестные письма», и нет в них никакого особого изящества — это прокламации, которые призывают солдат изменить присяге и перейти на сторону бунтовщиков.

И вот тут, наверное, и спряталась разгадка. Меняют свою полярность (с разной скоростью и в разное время) слова, которые предполагают самостоятельный выбор человека. Смотрите, «разврат» — это нечто постыдное для всех. Можно, конечно, ему предаваться, можно даже похвастаться достижениями, но едва ли станешь за это сам себя уважать.

А вот «соблазн», равно как «искушение» или «прелесть», предполагают уже неоднозначность оценок. Самый известный в христианской традиции рассказ о соблазнах и прелестных искушениях повествует, как сразу после крещения Христос постился в пустыне и получил там три предложения от диавола: превратить камни в хлебы (и тем самым не просто насытиться, но решить раз и навсегда проблему нехватки продовольствия), получить власть над всеми государствами (и установить «самый правильный» политический строй во всем мире) и, наконец, продемонстрировать священникам в Храме свои сверхъестественные способности (и приобрести статус неоспоримого духовного наставника).

Наверное, мы все согласимся, что отвергнуть такое было намного труднее, чем банальное предложение «нажраться в хлам и поехать к девочкам», ровно потому, что диавол сулил не просто удовольствия, а свой план по исправлению этого падшего мира. Людям свойственно любить вкусную еду, высокую власть и почести от окружающих, но еще в большей степени они хотят наслаждаться этим как бы не для себя самих, а ради блага человечества. И, заметим попутно, самые страшные злодеяния в этом мире творятся тоже не ради собственных удовольствий, а во имя исправления истории нашего мира.

Так, может быть, дело в том, что наш мир слишком легко стал впадать в соблазны такого рода? И что отсутствие на большей части нашей планеты жутких концлагерей вовсе не означает, что это его свойство ушло в прошлое, — может быть, глобализация и всеобщая цифровизация несут нам такие ужасы, о которых мы пока и не догадываемся, и, разумеется, они будут снова прикрыты заботой о «высшем благе»? Не знаю наверняка, но склонен смотреть на эти вещи более позитивно.

Мир не становится лучше или хуже, но он становится меньше — слишком быстро распространяется по планете информация. Сегодня диаволу не понадобилось бы ставить Христа на вершине горы или на крыше Иерусалимского храма — достаточно было бы предложить ему смартфон со вставленной сим-картой, ведь в нем уже содержатся все царства мира и вся слава их. И если двадцатый век провалил экзамен в первом классе глобализации, устроив две мировые войны и породив немалое количество кровавых диктатур, то двадцать первый, похоже, просто из чувства самосохранения понял, что так все-таки нельзя.

История, конечно, учит, что она не учит, но сегодня и вызовы времени несколько иные. Цифровизация и интернетизация планеты — она не про то, какая идеология сможет построить самое могучее и прочное государство. Она про то, какие выборы делают в одну и ту же секунду миллионы людей по всей планете, якобы независимо друг от друга.

И вот эта независимость (очень легко управляемая с помощью big data и прочих умных технологий) и выглядит сегодня самым опасным соблазном. И одновременно порождает такое же позитивное отношение к слову «соблазн», какое стало нормой для слова «прелесть» уже во времена Пушкина. Это слово подразумевает, что тебе очень чего-то хочется и ты имеешь физическую и юридическую возможность сделать именно такой выбор (если нет физической, это уже не соблазн, а облом, а если нет юридической — то преступление).

А есть ли нравственное разрешение? А вот непонятно, где его теперь брать. Во времена самого Пушкина им было прежде всего «мнение света». Татьяна, уже не робкая девочка, а прекрасная юная дама, говорит Онегину, что их связь стала бы для нее позором, который «мог бы в обществе принесть вам соблазнительную честь». Крайне двусмысленное выражение: с одной стороны, это соблазн, скандал, пятно на репутации… а с другой — несравненная мужская победа, которую все отметят и которой многие будут завидовать. Честь, одним словом.

Но так это работает только в обществе, где брачные узы почти нерасторжимы, а роман людей, не состоящих в браке, вызывает резкое официальное осуждение, где все вообще постоянно друг друга оценивают по неким стандартным критериям. А сегодня что? Понимают ли эти строки нынешние школьники, которые всюду видят примеры «отношений» и читают в соцсетях статусы «всё сложно» или «в активном поиске», немыслимые во времена Татьяны Лариной? Где каждый выбирает для себя и не принимает оценок от посторонних?

И тогда от слова «соблазн» остается только одно значение: сильное желание, которое заставляет что-то изменить в своей жизни. И неудивительно, что такое желание выглядит скорее притягательно, нежели наоборот.

Здесь, в самом конце моей заметки, хорошо бы написать какую-то мораль. Рассказать, как испортились нравы (а перечитывая биографию Пушкина, и не скажешь, что много изменилось). Или, напротив, обрадоваться освобождению широких масс населения от узости прежних предрассудков…

Но все эти лозунги слишком примитивны, а потому точно неверны. Они — один из самых сильных современных соблазнов, соблазн упрощенчества и морализаторства, когда на любой сложный вопрос готов однозначный, бесспорный ответ.

У меня нет такого ответа. Но я филолог, а значит, люблю слова, даже такие неоднозначные и как будто некрасивые, как слово «соблазн». Эти слова показывают, что происходит с людьми, с нашим обществом, со стилем жизни, — и слово «соблазн» служит тут отличным примером.

Все статьи автора Читать все