Рассказ
на
пальцах

Аниматор  
- Настенька, я могу нарисовать «живого» крокодила, - сказал Вовка Дымчев Насте Крутовой, когда они шли на свой выпускной вечер в школу. – И акулу с акулёнком тоже «живых» нарисую, потому, что люблю тебя, Настенька, Только акулёнок у меня будет зелёного цвета, потому, что он молодой, как трава у нас под ногами. Акулёнок не кусается. А акула будет оранжевого цвета, как полосы на голове ужа. Она тоже не кусается
- Ну, и дурак ты, Вовка! – сказала Настенька. – Нафантазировал и зелёных, и оранжевых и беззубых…В жизни такого не бывает. Как говорит моя мама, в жизни всё по-другому.
Если бы тогда до женитьбы Настенька сказала Дымчеву, что оранжевая беззубая акула это хорошо. Это просто замечательно, потому, что она не кусается, Вовка, наверно, стал бы аниматором. А она сказала:
- Да пошёл ты к Демону, Вовка, со своими зелёными и беззубыми тварями…Как говорит моя мама: жизнь совсем-совсем не в этом…
Вовка Дымчев не стал аниматором. Он был сантехником, токарем., почтальоном и трактористом…Годами  он идет по жизни, сам  не зная куда.
Неужели к Демону такой бесконечно долгий путь?!
 
Воскресенье  
- Виктор, хватит трудиться, - вошла в кабинет Иволгина жена писателя. – Ночь прошла, утро на дворе. Нельзя же так истязать себя. Лицо жёлтое, мешки под глазами… Забыл, вчера давление подскочило?…  Ты что, решил умереть за письменным столом?
- Да, - раздражённо перебил Иволгин, не осознав сказанного. А потом подумал: разве он первый или последний умирает за сочинениями? «Сгорели» в литературном творчестве Виссарион Белинский и Фёдор Достоевский, Антон Чехов и Василий Шукшин… Творцы умирают, чтобы в трудах своих воскреснуть. Этого совсем не мало!
- Что значит - «да», Виктор? – не уходила из кабинета жена. - Ты действительно, что ли решил умереть за письменным столом?
- Не за столом, Любаша… За рассказом хочу умереть, чтобы потом, когда-нибудь в рассказе этом и воскреснуть…
 
Шмель и ромашка
 
- Как хорошо, как здорово! – восторгался шмель, копошась в цветке садовой ромашки. – Ах, ты моя солнечная прелесть! - пьянел он от вкуса и запаха нектара. - Как я хочу утонуть в твоей нежности!
- Да, делай, чего хочешь, - соглашалась ромашка.
- Спасибо, дорогая. Люблю навеки!
И вдруг на минуту шмель очнулся от сладкого упоения. 
- А завтра как? – спросил он. - Завтра можно прилететь?
- Поживём – увидим, - равнодушно ответила красавица.
А на завтра дождь с утра пролился и на весь день. Спряталась ромашка в свои лепестки, закрылась – ни жёлтой, ни белой её прелести не видно. Напрасно летал, суетился, гудел, шмель. Не открылась, не впустила.
То же было и на второй, и на третий день, хоть и ведрено стало. Опылившись, ромашка совсем заперлась. Поблекла её яркая солнечная сердцевина, пожухли белые лепестки. И никого ей не надо.
А ты, что возомнил, наивный шмель?!
Ты не нужен  был ромашке для любви вечной, а необходим был ей лишь для продолжения вечности.
 
 
Энергия  
Я завёл настольные часы, и они  неделю будут «тикать», пока­зывая течение времени.
«Работает моя энергия» - подумал я.
А если  я затратил великие силы на сочинение рассказа, неужели одну неделю всего рассказ тот  «протикает»?
Не согласен!
Когда уж сочинять, то хотя бы на век, если  не на  Вечность.
 
 
Нищий  
Зюзякин одолел соседа своим бесконечными просьбами: «Одолжи, пожалуйста, деньжонок на пару дней». Вот и сегодня с утра:
- Василий Иванович, сотенку до получки дай, пожалуйста.
- Нет денег, любезный.
- Да как же - нет? Только вчера у тебя пенсия была.
- Была, да сплыла. Нет денег, и всё тут…
- Ну, Василий Иванович, когда ни спроси, всё у тебя денег нет. Живёшь ты, сосед, как нищий, однако.
 
Стены
 
Стояли лютые рождественские холода. От мороза потрескивали деревья и деревянные дома. Игорь Селивёрстов продрог. Он поспешал с гвоздикой за пазухой к сестре. Мрачные раздумья его усугубляли холод.
«Берлинская стена сломана, - размышлял он. - Великую Китайскую стену разрушило время. Но сколько ж других несокрушимых крепостей остаются между людьми! Стены отчуждения ледяными глыбами встают даже между родителями и детьми, между братьями и сёстрами. Крепости, форпосты, твердыни, цитадели, и демаркационные линии - проходят по душам и сердцам людей!».
«Целый год с сестрой в ссоре. Целый год за стеной»...
От волнения Игорь не удержал в озябших руках алую гвоздику. Она упала на пол лестничной клетки. Туда же на запылённый кафель мгновением ранее упали и две крупные слезы  Татьяны.
- Прости меня, Таня!
Так бесшумно и незримо разрушились крепость, форпост, твердыня, цитадель, и демаркационная линии в душах и сердцах сестры и брата.
- Прости и ты меня, Игорь!
 
 
Маленькая
 
Маленькая в курточке идёт-шествует рядом с матерью. Да понимает ли хоть кто-нибудь из прохожих её радость?! Девочка идет с мамочкой за руку. Ну и пусть, что уже прохладно на улице, а она без варежек. «Вы просто не знаете, люди, какие у мамы тёплые руки. Вы совсем не знаете мою мамочку. Моя мама самая тёплая самая лучшая, самая добрая,  самая красивая… Самая, самая, самая…» Слова девочки превращаются в песенку, которая ещё не написана. Маленькая поёт, и всё вокруг подпевает ей - люди, собачки, деревья и кусты… Девочка шагает с мамочкой.
Жаль, что встречный дядя остановил её песенку.
- Извините! – сказал он. – Вы не подскажете, как пройти к детскому дому?
- Да вот же он, во дворе, - ответила мама.
И двое продолжили путь к своему дому.
- Простите! - извинился вслед им мужчина. – Мама с дочкой - вы самая красивая  парочка на свете, - не удержался он от комплемента.
Не удержался и я от зарисовки.
Мамочка за руку с дочкой – чего может быть замечательнее на земле, чего важнее в жизни может быть?!