Рассказ
на
пальцах

Бедный Милонов, тяжело ему.

Cорвётся, бывалоча, он среди ночи от недержания, побежит в уборную речь писать, чтобы домашних не пугать, а там в бездонной черноте зеркала умывального явственно проступает чудовищный лик Бандеры. С куском почему-то говядины в правой руке. А в левой - бутылочка водочки 0,75 - только что из морозильника. Её ежели наливать - она как кисель, льется неторопливо и уверенно. И рюмка вмиг запотевает и умоляет тебя - не дрожи, скотина, пей, сразу отпустит. И впрямь, попускает, и растворяется Бандера, отступает вглубь чернильного проклятия, и остаются на зеркале капли испужного милоновского пота и чьи-то красные труселя сорок восьмого размера.

И тогда вспоминает внезапно Милонов о другом своем высоком предназначении, и судорожно рвёт труселя на мелкие куски, кромсает их тупыми ножницами, смывает в раковину, а та не принимает богомерзких кусков, выблёвывает их на поверхность, вода широким потоком плещет через край изукрашенного турецкой позолотой прибора, заливает резиновый коврик с лосятами, пускает в плавание кошачий лоток и уходит широкой лужею в прихожую с лабутенами...

Уставший и как будто изжеванный, глубоко под утро забывается Милонов в тифозном тяжелом сне на подаренной еврейскими казаками оттоманке, как-то по-детски подогнув ноги и свесив до полу руку с остатками коварных труселей. 

Но уже скоро, скоро он проснется, и наваждение как рукой сняло, и снова сияют купола близлежащего монастыря, и свистит уже мелодию утренний чайник, и веселой вибрацией призывает борца на работу государственный двуглавый Йотафон, и греет движку сверкающего Лендровера на подземной парковке подозрительно моложавый водитель.

Жить хорошо! Если бы ещё не наступал этот свиблый вечер...