Рассказ
на
пальцах

Лёку рвало стихами, надрывными четырехстопными ямбами. Строфы шли ее тоненьким горлом прямо в подставленный Карасёвым блокнот. Потом она плакала, пиррихием втягивая воздух. Когда Карасёв крепко прижимал жену к себе, спазмы ямба превращались в лепечущий амфибрахий. И в такт этому прерывистому трехсложнику ударяла по стеклу тяжелая от дождя сиреневая ветка. Впечатывала в стекло сердечки листьев и лиловую накипь цветов.
Лёка заходилась в мучительном шестистопном дактиле.
–Гершен, – всхлипывала она. – Хельга… Гершен.
 –Никакая ты больше не Гершен, – Карасёв притискивал жену крепче. – Ты Лёка. Оля Карасева. Это май и проклятая сирень. В такую погоду даже у меня рифмуется.
Они оба понимали, что это неизлечимо. Ни простенькая фамилия Карасёва, ни все усилия мужа-сварщика ничего не изменят. Только отсрочат неизбежное. «Нахлынут горлом – и убьют…»
–Ну же. – Карасёв поднес к губам жены семечку. Черную, как глаз ворона, с белым бликом посередке. Лёка задохнулась, превратив ямб в череду спондеев, но Карасёв вложил семечку между зубов жены и нажал ей на челюсть. Хрустнула шелуха.
–Ты справишься. Будем смотреть сериалы, пить пиво, стареть вместе. Семки, Лёка. Семки. Так…
Лёка плакала, давясь рифмами, уже не такими точными, все больше бедными и банальными, и с усилием смыкала челюсти до хруста следующей семки. С сирени катились капли. Дождь иссяк.