Честное пионерское

И себе, и другим сложно объяснить значение слов и понятий, которыми оперируем ежедневно. Отсюда возникает огромное количество совершенно бессмысленных споров. Что такое любовь? Один говорит – это биохимическая реакция организма, в результате которой выделяются феромоны, которые привлекают особь противоположного пола; другой говорит, любовь – это когда тебя целуют и небо открывается, и ты самый счастливый человек на свете. Оба правы. И оба говорят о совершенно разных вещах. Поэтому этот разговор слепого с глухим. 

Я первым делом лезу в словарь, чтобы для себя выяснить, определилось ли человечество с данным понятием. Что такое красота? А что такое любовь? Пока мы не найдем какого-то рационального начала, мы не сможем объяснить это слово, потому что эмоции у всех разные. Я полез в словари, и оказалось, что в большей части словарей слово «красота» отсутствует. Тут я офигел совершенно. Например, у Даля, с которого я начинал, есть «краса». Но краса, понятно, женская. Сейчас еще бывает мужская. Но «красоты» нет, а «краса» - это довольно суженное понятие красоты. У Ожегова это звучит так: «Красота - это то, что производит художественное впечатление». Хорошо объяснил, я сразу все понял, что такое красота, что такое художественное впечатление заодно. Самое невероятное определение я нашел в Большом энциклопедическом словаре. Оказывается, красота - это специальный научный термин, который определяет количество базонов в постоянном магнитном поле. Т.е. в этом узком смысле слово «красота» присутствует, а в другом нет. Тут я понял, что надо как-то с этим разбираться. Вообще для себя я красоту определяю как присутствие божественного в человеческом. Хотя это тоже ничего не объясняет.

Мне страшно повезло, потому что мой отец был совершенно гениальный рисовальщик, и в силу стесненных жизненных обстоятельств мы с ним жили в одной комнате - я с детских лет смотрел, как он рисует. Мне просто было деваться некуда. Потом он как бы невзначай стал меня привлекать к этому делу. Он говорил, что опаздывает, что надо сдавать проект - «помоги, закрась вот эту плоскость». И я с чувством дикой ответственности брал кисточку и, высунув язык, ему помогал, совершенно не понимая, что это он меня просто натаскивает на какие-то элементарные вещи. Вообще говоря, по другому научить видеть красоту нельзя. Никакая теория здесь не поможет. Отец не мог провести некрасивые линии, что совершенно удивительно. И я до сих по не знаю, сколько здесь генетического, а сколько здесь усердия, школы и труда. Процентное соотношение для меня совершенно загадочное. Когда он читал лекции для первокурсников архитектурного института, где все студенты были  очень важные от того, что поступили, что они все гениальные, так как конкурс-то был большой. Он собирал их на лекцию, ставил две точки на доске на расстоянии чуть больше метра и соединял их молниеносно идеальной прямой. И говорил, ну, давайте, кто повторит? Никто, конечно, не мог этого сделать даже рядом. Гениальность слетала, как шелуха. 

 

Вы замечали, что во всех сувенирных лавках мира - неважно, Гонконга, Нью-Йорка, Лондона, Парижа, Москвы или Питера - продаются сувенирчики, которые, такое ощущение, все сделаны на одной фабрике. Т.е. степень прекрасного в них очень четко выверена. Они не перебарщивают с этим делом. Меня это поражало. Потому что именно это и продается, потому что именно это и есть среднестатистический уровень человечества в смысле понимания и ощущения красоты. Немножко блестит и чуть-чуть напоминает. А матрешка или Эйфелева башня - это не важно. 

 

Взрослого человека переубедить невозможно. У меня есть товарищ из Днепропетровска, он великий изобретатель. У него несколько патентов, он незаурядный человек, но он любит группу «Ласковый май». Боюсь, что вы уже не знаете, что это такое в силу вашего возраста. И когда я пытался поставить ему голову на место, он говорил: а мне нравится. И я понимал, что все, аргументы исчерпаны, я ничего не могу ему сказать, он получает от этого удовольствие. А почему ему это нравится? Потому что, когда он это услышал, когда это запало на его матрицу, ему никто не объяснил, что такое хорошо, а что такое плохо. У ребенка, мне кажется, эти чакры открыты от года и, наверное, до 5 лет. Дальше у него уже появляются свои представления о мире, свои убеждения. И дальше будет труднее и труднее… а потом он начнет на уровне подсознания, а то и сознания, воевать с миром взрослых, и обучить его чему-либо будет еще сложнее. Ребенок рождается абсолютно чистым, как белый лист. Вот, например, маленькие дети видят существ из другого мира. И я их видел. Потом появляется бабушка и говорит - да ты что, не бывает такого. И ребенок их перестает видеть. Потому что бабушка сказала, что их не бывает. Точно так же происходит с представлением о красоте. Ребенку дают книжку и говорят – смотри какие красивые картинки. Дай бог, если эту книжку оформлял Конашевич - тогда это действительно хорошо. А если Пупкин, то у ребенка в руках просто яркая книжка. И все. И у человека это будет любимое эстетическое воспоминание о детстве. И он будет всю жизнь вешать на стену у себя дома чудовищные картинки. Мне казалось, что если человек разбирается в театре, кино, читает серьезную литературу, то у него не может висеть на стене плохая картинка. Еще как! Оказывается, в одном он видит, а тут у него бум - пробел. Он этого не знает, а другие не хотят его огорчать. Так и жизнь проходит.

 

Если говорить о том, что безусловно в смысле красоты, то, это, наверное, прежде всего природа. Во всяком случае я еще не видел ни одного человека, который бросился бы доказывать, что закат или рассвет над морем - это не красиво. Значит, каким-то образом Всевышний нам открывает глаза. 

 

Если мы будем разбирать работы великих (а великие - это те, кто наиболее признан человечеством при всей широте отношений к тому, что мы называем искусством), мы там найдем золотое сечение. Вы ведь все знаете, что это такое? Мне не хочется опускаться до уровня ликбеза. А тем не менее, я знаю, что люди кивают головой с важным видом, а на самом деле не очень знают, что такое золотое сечение. Вообще, открыл его Эвклид. Но он его открыл как математическую величину, которая к искусству отношения не имела. А вот потом спустя 1000 лет Леонардо да Винчи обнаружил, что во всем прекрасном, во всем живом эта пропорция присутствует. В любом кузнечике, в любом живом создании, в любом дереве, в листе можно найти это золотое сечение. Почему так происходит, мы не знаем. Почему природа пользуется именно этим соотношением, когда она создает свои творения? Это соотношение единицы к 1, 618, т.е. грубо говоря, если разделить отрезок прямой в этом соотношении, то большая часть будет относиться к целому отрезку так же, как меньшая – к большей, и дальше можно эту штуку продолжать до бесконечности. Мы найдем золотое сечение в работах великих людей эпохи Возрождения. И не потому, что они брали линейку и отмеряли. А потому что, я думаю, это все наоборот как раз. Вот это соотношение, которое вызывает у человека состояние гармонии, покоя, равновесия. Обратного эффекта эта штука, правда, не имеет. Ты можешь сколько угодно исчеркать холст золотыми сечениями, картины не получится. Интересно, что, казалось бы, красота в изобразительном искусстве более объяснима чем, скажем, красота в музыке. Потому что музыка - это вообще набор абстрактных звуков. Вот тут оказалось ровно наоборот. Во всяком случае я сам сделал открытие, которое меня поразило своей простотой. И я удивлен, что никому это не приходило в голову. Например, композитор Кабалевский много занимался с детьми-музыкантами. Он восхищался тем, что маленький ребенок безошибочно говорит – это грустная мелодия, это веселая мелодия. А почему, объяснить не может, но никогда не ошибается. Все оказалось смешно. Если мы запишем человеческую речь, а потом посмотрим ее на мониторе эквалайзера, мы увидим, что это не прямая линия - мы разговариваем интонациями. Мы поднимаем, опускаем наш голос, мы практически поем, разговаривая. Так вот, когда мы говорим о грустном, у нас в интонации присутствует малая терция. Т.е. это то, что определяет грустную мелодию. Когда мы говорим о возвышенном и веселом, у нас присутствуют кварты, квинты. Половина гимнов земного шара начинается с кварты, потому что нет ничего торжественнее кварты. Когда говоришь «Вставай!», это кварта, которая звучит в твоей интонации. Так вот мелодия – это разговор со стеной. Тот, кто жил в блочном доме хрущевской поры знает, что очень хорошо слышно, что за стеной говорят, а что говорят, не слышно. Слова не разбираешь, но отлично понимаешь, ругаются они или милуются, или смеются, или смотрят телевизор. Интонация проходит. Вот это и есть музыка. Музыка - это есть человеческая интонация, лишенная информации. А информацию мы уже накладываем свою. И это есть переживание. Удивительно, что в восточных языках, где язык более тональный и по другим принципам устроен, и музыка точно такая же, совершенно другая - она в интонации повторяет восточный язык. Но вернемся все-таки к изобразительному искусству: что произошло в конце 19 века? В общем, произошел слом всего, случилась техническая революция, благодаря которой любое искусство, музыка, изобразительное искусство и литература стали доступны широким слоям общества. До этого, надо сказать, искусство столетиями было достоянием тончайшей прослойки, для которой это искусство делалось, развивалось, покупалось, коллекционировалось. Строились музеи, а 95% людей жили в малограмотности и не сильно богато. У них было свое искусство, которое мы называем народным, этникой. Это искусство, которое передается от поколения к поколению - от бабушки к внучке - поэтому оно гораздо более консервативно. В нем не происходило культурных революций. И поразительно, что есть совпадения, которые никто не может объяснить.

Одна моя подруга из Архангельска делала в Русском музее выставку северного русского народного искусства - тканые настенные коврики. Выставку хотели закрыть с аргументом - зачем вы нам выставляете американское народное искусство. А дело в том, что совпадение невероятное - и в языке символов, и в цвете, и в стилистике. Я бы еще понял, если бы совпадали, скажем, индейские вещи с нашими якутскими вещами. Но как они попали из Архангельска и Мурманска в Америку или наоборот. География, история нам не рассказывают. Уже практически перед войной в 1941 году специальная комиссия поехала в Архангельскую область, чтобы отучить русских северных бабушек вязать свастику. Свастика - это мужской знак, это солнце. А лягушечка такая - это женский знак. Так вот комиссия потерпела поражение. Бабки говорили: так руки сами вяжут. Они совершенно не думали, как это делается, их так бабушка научила. Но народное искусство, несмотря на то, что оно сегодня живет в заповедниках и  превращается в китч, оно все-таки существует по своим законам, и они незыблемы. А в искусстве светском, скажем так, несколько раз происходили взрывы. Надо сказать, что греки за каких-то 400 столетий, а население их было чуть больше, чем Чертаново,  сумели придумать все, чем человечество пользуется до сих пор. Все основы искусства, философию, театр, поэзию. До нас не дошла их музыка, но я уверен, что у них была потрясающая музыка, потому что не может быть при всем остальном музыка некрасивой. Архитектура невероятная, которая вернулась через 1000 лет в эпоху Возрождения и вернулась повторно в 30-ые года 19 века как очередное утверждение империи. Нам в кино показывают греческие храмы и статуи безупречно белыми, мраморными. Мало кто знает, что они были раскрашены, как пряники. Они были невероятно пестрыми – красными, зелеными, желтыми, синими. Так как у нас на севере любили, кстати. Греческие статуи были с нарисованными глазами, с раскрашенными одеждами. Это все напоминало музей мадам Тюссо и выглядело, как я подозреваю, отвратительно – на наш сегодняшний вкус. По нашему сегодняшнему представлению мрамор, который сам светится, который почти прозрачный, который имеет свой рисунок, и скульптор этот рисунок сумел подхватить, гораздо ближе к красоте, чем размалеванное чучело. В эпоху Возрождения, когда археологи все это дело раскопали, то красочки на этих вещах уже не осталось. Они стали любить просто мраморную скульптуру. И слава тебе, Господи. 
 

Конец 19 века. Начало двадцатого. Возникает «Черный квадрат» Малевича. Малевич был не простой, он их сразу штук 11 нарисовал на всякий случай. Это произошло, на мой взгляд, потому что изобразительное мастерство дошло до верхний своей планки. Все понимали, что лучше, чем Рафаэль, де Ла Тур, лучше, чем Голландцы, никто владеть кистью уже не будет. Значит, что надо сделать? Значит, надо это разрушить. То же самое случилось с панк-музыкой. Если мы не можем петь лучше чем Битлы, значит, мы все это сломаем. Ломать не строить. У Даля в определении слова «искусство» было два понятия. Первое – искусство как … я не помню дословно, создание художественного произведения, приближение к божественному. А второе: искусство – это степень ремесла. Не надо теперь владеть рукой, нужно создать концепцию. Главное – это идея, искусство рождается в твоей голове, а воплотить это можно какими угодно средствами. Я не согласен с таким подходом к искусству. Я за то, чтобы цвели все цветы, и я совершенно не принижаю великих художников современного актуального искусства, которых, к счастью, не много. Я просто хочу, чтобы мы остались в какой-то чистоте определений. Мы понимаем, что «Форд» - это машина и «Мерседес» - это машина. А «Зингер» - это не машина, а швейная машинка. Вот давайте договоримся, чтобы не было путаницы. Давайте будем называть современное искусство словом перформанс, инсталляция, как-нибудь еще. А искусством мы будем называть то, что искусством считалось на протяжении столетий и тысячелетий. Не получается. Потому что все галерейщики, все искусствоведы прекрасно понимают: как только убрать слово «искусство», сразу один, а то и два нолика от цены придется убрать. И кому же это интересно. Да и художнику это не очень интересно. Удивительно, что вплоть до появления  импрессионистов, которые сегодня тоже уже стали классикой, вот тот флер гениальности на художниках совершенно отсутствует. Т.е. второе понимание значения слова «искусство» преобладало. Художник был ремесленник, просто очень хороший. И у хорошего художника  картинки стоили дороже. Продавались они в зависимости от размера, на площадь. Большая картинка подороже, маленькая подешевле. Все было очень просто. А когда люди стали рисовать черные и красные квадраты, необходимо же было еще как-то доказать, что ты гениален. Потому что так-то и дурак квадрат нарисует. Нет, ты идею донеси. Поэтому сначала речь шла о гениальности, а потом уже продавался квадратик за 3 млн. долларов. Я не против черных квадратов, но все должно иметь свою цену, на мой взгляд. 
 

Могу сказать, что все равно мы никогда не поймем, не переведем язык цифр в язык точного ощущения красоты. У меня есть замечательная американская книжка «Энциклопедия китча». Например, Венера Милосская: настоящая скульптура и Венера Милосская, которая продается где-то в современном магазине сувениров. И вот вроде одинаковые скульптуры, все то же самое, но чего-то не хватает, самого главного. Наверное, если отсканировать два изображения, проанализировать в компьютере, то мы найдем различия. Но для того, чтобы с уверенностью сказать, где квинтэссенция красоты спрятана, боюсь, этого будет недостаточно. У Краковского в книжке «День творения» главы перебивалась короткими притчами, а заканчивалась она такой притчей: жили были две сестры близняшки, и все у них было одинаковое: и волосы, и глаза, и рост, и голос. Только одна была красивая, а вторая нет. Поэтому люди, которые видели красоту, их различали, а все остальные путали. Вот, собственно, такая маленькая история, а теперь я хотел бы вас послушать, наверное. Потому что так будет интереснее. 
 

Андрей Колесников:

Спасибо за эту историю. Хорошо, что хоть кто-то думает о том, что такое красота, что такое искусство. И не политизирует ничего. Но я вот слышал твою новую песню, там есть такая фраза: «Я видел дракона с тысячью пастей, имя которому власть». 
 

Андрей Макаревич:

Мы живем в больное время. Я очень надеюсь, что оно скоро закончится. У всех головы съехали совершенно набекрень. И у антикоммунистов, и у коммунистов. Поэтому остается только о красоте говорить. А никому в голову не приходит, что власть всегда была драконом с тысячью пастей. И 2000 лет назад, и 1000 лет назад, и 20 лет назад. 

Андрей Колесников:

Теперь позволим слушателям Академии журналистики задать свои вопросы Андрею Макаревичу. Пожалуйста.

Многие исследователи утверждают, что эпоха 60-х была временем профессионалов. Сейчас все чаще люди, которых мы знаем как профессионалов в одной области, начинают заниматься другим делом, в котором они являются дилетантами. Какое развитие эта тенденция может получить, на ваш взгляд?

 

Это была эпоха прекрасных дилетантов. Простите, но все великие группы, которые появились в 60-е годы, консерваторий не кончали. Это был абсолютно народный порыв: просто так получилось, что луч света упал на это время и в это место. Когда я снимал фильм про Битлов, меня поразило даже не то, что они из заштатного, замурзанного, портового, очень провинциального городка, а то, что они еще жили на расстоянии 100 метров друг от друга. То есть луч был очень узкий. И вот четыре гения оказались в этом круге. И именно потому, что в этом попсовом жанре, рок-н-ролле, встречались гениальные люди, который вообще гениев не предполагает, этот жанр перешел в категорию музыки, и это было как раз в конце 60-х. Рок-н-ролл развился бог знает во что: джаз-рок, психоделика, появился «Пинк-Флойд», Сантана, этно-рок, и все это расползлось и перестало бить в одну цель. Поскольку всегда гениальных людей меньше, чем хотелось бы, но в общем это все постепенно развивалось и постепенно умерло. 

 

А на сегодняшний день? 
 

Когда идет обращение к каким-то позавчерашним корням, это прежде всего говорит о полнейшем застое в дне сегодняшнем. Иначе было бы не до корней. Занимались бы сегодняшним с огромным удовольствием. 
 

Я, скорее, спрошу про другое, про тенденцию к тому, что профессиональные возможности нельзя принизить, вот, например, сейчас сатирики пишут исторические книги.
 

На самом деле такое бывало и раньше. Просто сегодня коммуникация значительно проще. Я бы, например, и писателей, и композиторов, и художников обучал в архитектурном институте. И не удивительно, что во всем мире из архитектурных институтов вышло огромное количество музыкантов, писателей, и те же «Пинк-Флойд», и Фредди Меркьюри. У нас это Леша Козлов, Слава Бутусов, Петр Налич. Потому что законы пропорции, ритма и гармонии абсолютно едины и для музыки, и для литературы, и для живописи. Но когда тебе их преподают и объясняют в зримых образах, их гораздо легче понять и постичь, чем в абстрактных звуках, как, скажем, в музыке. То есть это просто более понятный путь для постижения каких-то ходов, и все.