Честное пионерское

Колонки о Тарковском. Избранное

Диана Арбенина - "Все это о бессмертии":

"все это о бессмертии. бессмертии доброты, которая суть веры. в каждом кадре он пытается оградить, спасти, наполнить светом и глубиной. в каждом кадре он защищает от суеты и подчиняет особому своему темпоритму, увлекающему сознание вглубь себя самого. доброта не бывает суетлива. искусство пахнет ладаном, а не поп-корном. и чтобы родились юные силы жить дальше, нужно совсем немного — включить любую его картину. и нужно очень много — позволить себе остаться живым."



Павел Лунгин - "Я снова ничего не понимаю":

"Наконец звонок в дверь, и они вошли. Высокие, загорелые, красивые. Я мгновенно влюбился в них безответной, неразделенной любовью. Что-то в них было от инопланетян. Это были Тарковский и Михалков-Кончаловский. Из приветственных улыбок, рукопожатий, разговоров я понял, что они заканчивают ВГИК и принесли Некрасову сценарий. Я превратился в индейца и подползал к ним все ближе. Сценарий назывался «Андрей Рублев», и был он про Россию. Дверь «синей» комнаты раскрылась, они вошли, я попытался превратиться в собственную тень и проскользнуть за ними, но дверь захлопнулась. Даже тень тени не могла проникнуть туда, где мне больше всего хотелось находиться. Мне было тогда 11 лет."

Виктор Ерофеев - "Дремучий лес символов":

"Я видел Тарковского только один раз, на Поварской, на чердаке Бориса Мессерера и Беллы Ахмадулиной. Это был 1978 год. Это было время «Сталкера». При мне он отказался от предложения участвовать в альманахе «Метрополь». Он выглядел нервным, затравленным, неприятным. Чернявый, сморщенный, он озирался, как будто не знал, где он, и ждал подставы. Вокруг него клубилось уважение. Никто его не осудил. Даже плечами не пожали. Гений! И я тоже отнесся к его решению с уважением. Позднее он сбежал к заносчивым иностранцам, и мы снова уважали его решение, назло советской власти. Но дремучий лес символов, похожих на острые бритвы, чаща ложной многозначительности, назидательность, отказ от свободы, суд над всеми — от этого меня тошнит. А так Андрей Тарковский, в сущности, достоин скорее уважения, чем сожаления."

Андрей Плахов - "Человек со свечой":

"Тем не менее отношение к нему, даже среди некоторых лидеров кинематографической перестройки, было настороженным: считалось, что, оставшись за границей, он неэтично поступил по отношению к родине. Предателем не называли, но поджимали губки: как говорил один из чиновников от культуры, «фиалки пахнут не тем». В сознании еще вовсю работали советские стереотипы. Но последовавшая вскоре смерть Тарковского все расставила на свои места. Его культ многократно возрос, и сдержать этот процесс было уже невозможно."

Алексей Боков - "Отражения":

"Тарковский живет в сердцах людей, в этих полях, в каждой кинокартине и круглом столе. В какой-то момент Андрей Арсеньевич перестал был осязаемым человеком и превратился в явление, которое вдохновляет поэтов писать стихи, художников — картины, а кинематографистов — изобретать собственный язык повествования. Именно в моменты вдохновения раскрывается живая творческая сила, которую закладывают в нас матери.Позже Тарковский напишет о детских годах: «Это было тяжелое время. Мне всегда не хватало отца. Когда отец ушел из нашей семьи, мне было три года. Жизнь была необычно трудной во всех смыслах. И все-таки я много получил в жизни. Всем лучшим, что я имею в жизни, тем, что я стал режиссером, — всем этим я обязан матери».

Марина Тарковская - "Не прерывая сговора теней":

"В детские и юношеские годы именно отец, папа, был самым желанным гостем в дни рождения Андрея. Сын ждал, когда в гулком деревянном коридоре дома № 26 по 1-му Щиповскому (тогда именно так писалось название нашего переулка) раздастся стук папиных костылей, и выбегал отцу навстречу. Есть снимки Льва Горнунга, где отец и сын 4 апреля 1949 года играют в шахматы. Мог ли знать тогда отец, что через тридцать семь лет в фильме сына «Зеркало» будет отражена его судьба и зазвучат на кадрах военной хроники его стихи о бессмертии…"

Вера Полозкова - "За тихую родину":

"У Тарковского была поразительная способность транслировать важнейшие, глубинные связи человека с его землей, родом и Богом без душного назидания, лубочности и непременного обозначения внешнего врага, призванного обострить чувство идентичности и сплотиться; у него был редчайший дар говорить об очень индивидуальном, частном, отдельном чувстве родины, без державного рыка, без похоронного завывания. Даже в «Солярисе», научно-фантастическом кино об условном будущем, в финале умуд­ряются появиться озеро, дом, отец и реплика на «Возвращение блудного сына». 

Алексей Кудрин - "Столонаследие":

"Первый фильм Андрея Тарковского, который я посмотрел, — «Зеркало». Помню много деталей этого дня и думаю, что именно из-за фильма. Это было в апреле 1978 года. Я заканчивал школу в Архангельске. Плотная, почти круглосуточная подготовка к выпускным еще не началась, и на последнем уроке — литературы — учительница предложила всему классу сходить в кино. Кинотеатр находился в соседнем квартале. Мы, разумеется, согласились, учительница пошла с нами. В кинотеатре было два или три зала. Не помню, кто выбрал именно «Зеркало», скорее всего, взяли на ближайший сеанс. С самого начала фильма стало понятно, что фильм необычный. С первых кадров атмосфера фильма завораживала, такое кино я видел впервые. Кто-то из зрителей посчитал его скучным и ушел. Я посмотрел до конца и тоже не во всем разобрался."

Андрей Орлов - "Однажды, когда нагулялся я за ночь, мне встретился Рерберг Георгий Иваныч":

 Как-то раз на улице Неждановой… 
Память, помогай мне, не молчи!
Я увидел совершенно пьяного
Рерберга, бредущего в ночи.
 
Он шагал автопилотно, правильно,
К Вальке. А куда еще идти?
Фонари дарили свет расставленный
На его предутреннем пути.




Михаил Тарковский - "Жертвоприношение":

"Апрель 1936. Настроение в семье скверное. У Арсения болят зубы, Андрюше во дворе кирпичом рассекли верхнюю губу, он спит перевязанный. Шрам на губе у Андрея остался на всю его жизнь… Как жаль, что никто не посоветовал Марии Ивановне прощать, уступать, закрывать глаза на то, что ей не нравилось в образе жизни и в поведении мужа. Но как ей справляться с жизнью, когда нет регулярных денег, о няне даже речи не идет, и стирка, и готовка, и топка печки, и покупки (в том числе дров и керосина) — почти все на ней."


Андрей Макаревич - "Подключайся":

"Помните, в прологе — заикающийся мальчик, гипноз, и вдруг — «Могу свободно говорить!»? Вся ткань «Зеркала» — неровный и абсолютно свободный разговор о самых главных вещах. О бесконечности жизни. И неизбежности смерти. И о родителях, давших тебе эту жизнь. И о войне. И о печали, вечной спутнице бытия. И о первых ничего не значащих картинках жизни, врезавшихся в детскую память и почему-то оставшихся в ней навсегда."

Андрей Бильжо - "Язык и код":

"Тарковский был одним из кодов, по которому можно было определить, близок тебе человек или нет. Наряду с Кафкой, Булгаковым, Малевичем… Продолжите этот ряд сами. Потом, с падением «железного занавеса», кодов стало больше, и ориентироваться стало сложнее. Потом коды исчезли вовсе. А сейчас вроде они опять появляются. Коды, по которым можно определить, близок тебе человек или нет. К сожалению, это другие коды. Кажется, что это не к добру."