Классный журнал

Михаил
Куснирович

«Кто ведет себя неспровоцированно надменно, тому не быть»

— Почему у Bosco Family так долго не было того, что так очевидно? Семье нужен дом, а дому — то, что его наполняет. Семья есть давно, много лет…

— Потому что вообще человек, когда взрослеет, особенно щепетильный человек… Он к тому, что он хочет назвать домом, относится очень трепетно. Потому что не сразу все возможно сделать. Когда вы в юности, наоборот, хочется же больше беззаботности, безответственности. Вы готовы жить у друзей, остаться ночевать у подруги.

— И так и было ведь, да?

— Ну, так бывало.

— Может, я не про вас.

— Может, и я не про себя. Так вот, потом, когда появляются первые денежки, то в результате появляется просто крыша над головой, шалаш свой — и это уже рай. А когда прелесть новизны проходит, прелесть близости уже состоялась, то приходим к посылу, который мы, кстати, утвердили с самого начала: удовольствие в деталях. И вот это удовольствие в деталях воплощается… Квинтэссенция этого удовольствия — в доме, потому что ты хочешь порадовать близкого своего, и даже далекого своего, и себя хочешь порадовать… Ты думаешь, как было бы здорово, чтобы мама, из дома которой ты когда-то уехал, пришла к тебе в гости… Поэтому, если нет лифта в доме, надо его самому построить. Тем более если живешь на верхнем этаже.

И это вообще непростая ответственность — дом. Должен быть определенный опыт, что ли, «сын ошибок трудных», когда ты, обзаведясь им, берешь на себя ответственность не просто приглашать и стараться удивить, но и готов посоветовать.

И с нашей точки зрения, волшебные венецианские ткани, которые ткутся на оборудовании — я не шучу сейчас — XVIII века, и эта ткань Bevilacqua… Это надо дожить до того, чтобы набраться куража и посоветовать выбрать и купить ее, невероятно дорогую, членам семьи…

— Ведь вы же не можете позволить себе их обмануть, нажиться на них…

— Да, мы понимаем, что творим. И из чего. Во-первых, это красиво. Во-вторых, это пышет настоящим искусством. И это теплота и красота, которая будет в вашем доме долго. И даже когда по шторам из этой ткани, лежащим на полу, будет ползать маленький-маленький человек, и даже если он их описает, то это будет…

— Очень не хотелось бы…

— Понимаете, эти ткани сделаны таким образом, что они только добавляют в шторы цвет золотистого руна, если маленький человек их описает.

— Замысловато.

— Это не будет казаться пятнышком. Нет. От этого будет исходить сияние.

Так вот, конечно, вместе с взрослением Bosco Family мы набрались этого ответственного подхода, чтобы взять и наконец сделать Bosco Casa. То, из чего состоит дом, не всегда должно быть прямо с обложки журнала. Мы хотели бы догадываться, что у вас на душе, и соответствовать этому.

— Но мы скрытны.

— Да, но мы вас изучали. Честно скажу, мы все эти годы — уже больше тридцати — мы же именно дом обустраивали. Пускай этот дом был магазином, пускай это называется Пассаж, или пускай это называется ГУМ. Это каждый раз большой, серьезный, хороший дом, и вместе с тем это общественное пространство.

— Но дом члена семьи Bosco — все-таки очень личное.

— Конечно. И этот дом не может быть масскультом. Поэтому даже Bosco Cafe, то, которое появилось в 2016 году в ГУМе, с этим полом, с этими люстрами, с этой посудой… Это в чем-то была предтеча Bosco Casa, потому что, конечно же, место, где наслаждаются едой, или вином, или общением, — это место, совершенно необходимое в доме. Понимаете, без этого точно нельзя. И вот эту часть Bosco Casa мы делали долгими месяцами, выверенными в Bosco Cafe.

Конечно, в доме нужна еще и спальня. Поэтому до этого, до Bosco Casa, мы открыли Frette. Они — лучшие в мире из тех, кто делает то, что некоторые называют «текстиль».

— Это мы уже знаем из репортажа девушки, которая съездила на фабрику в Милан.

— Тем более. И это очень важно. Это все тактильные ощущения. Глаз может видеть на семь километров вперед. Гору Арарат, например. Запах ты можешь чувствовать на расстоянии несколько десятков метров, иногда сотни. А когда речь про постель, то это тот случай, когда обязательно надо потрогать…

— За коленку…

— Как иначе?.. И вот эти вот фреттовские спальные, постельные, текстильные принадлежности — они позволяют испытать ощущения тактильности…

— Текстильности.

— Неспешности наслаждения. Просто, понимаете, когда человек юн, то… Как вам сказать?..

— Матрас может быть просто голый.

— Да, а с определенного момента твоей жизни уже нужно, чтобы температура была градусов девятнадцать-двадцать… Двадцать один максимум… Чтобы рядом стакан воды был холодный…

— Без газа?

— Без газа. Ну, то есть должен быть ряд каких-то условностей, который картину дополняет. Он не отменяет, не разрушает, но с этими условностями надежнее. В общем, просто попробуйте Frette.

— Уже. А почему это именно casa? Почему не «Bosco-дом», например, называется?

— Потому что дом — это все-таки близкое к общественному пространству место. Там большую роль играет фасад. Подъездные пути… Отходные пути…

— А casa — личное?

— А casa — это когда ты открываешь дверь и слышишь «доб-рый вечер!», и можно уйти через два часа, можно на следующий день, можно никогда не уйти.

— Ну и для членов Bosco Family это тоже, в общем, не чужое слово. Италию любим мы. Италия любит нас. Любила… Любит…

— Конечно, не чужое слово. Сasa — это все-таки такая италь-янская история. Она, что называется, снижает градус пафоса, и добавляет уюта, и добавляет условности, возможное прощение ошибки, и тут же добавляет субъективности — можно сказать: «Да, не в тренде, а мне это нравится». И все.

И когда вы потом ходите в гости к тем, кто пришел из Bosco Casa, то это вообще высший пилотаж: вы получаете удовольствие, пытаясь другим удовольствие доставить.

— Вы же про себя?

— Да, как обычно. А если еще, даст Бог, вам позволят дать совет… Знаете, когда новоселье — это вообще очень здорово. Когда еще не все застыло… Вот недавно, будучи в предновосельном состоянии в одной замечательной московской квартире, я даже не сдержался, позволил себе сказать: а может, чуть-чуть раздвинуть диптих этого декоративного панно?.. И когда хозяин сказал: «Да, я тоже об этом думал! И правда, раздвину чуть-чуть» — это здорово! Это значит, что casa — живая, что она движется. Она не должна быть в Architecture digest или в El Decor.

— Почему это?

— Потому что нет уже этих изданий. А «Русский пионер» — есть. И это примечательно.

Вместе с тем по себе могу сказать: casa, дом — это на поколение. Пока дети не возьмут на себя следующую ответственность. Или пока вы не переедете в новую квартиру. Так тоже бывает. Потому что есть усталость металлов, а есть жажда новизны. Периодичность — обычно поколение. Машины можно менять раз в четыре-пять лет, но дом не надо раньше чем раз в 20–25 лет…

— Кто-то считает, что дом надо арендовать. И вообще ничего в нем не трогать. И менять постоянно.

— Вы знаете, есть такие люди. Конечно, существуют. Они ходят в ЦУМ. Шучу.

— Но ведь то, что вы говорите о Bosco Casa, — не про бизнес. А это все же ваш бизнес.

— Да. Прежде всего и всегда это воплощение идеи, концепции. Для меня. Если это получается. то бизнес состоялся.

— Вообще, чем дольше вы отвечаете на мои вопросы, тем больше мне кажется, что…

— И говорить-то не о чем. Все и так понятно.

— …что Bosco Casa — главное из того, что есть у вас в Bosco Family.

— Я думаю, что главное еще впереди.

— Впереди?

— Да.

— Но тогда что именно впереди?

— Понимаете, на каком-нибудь севере есть, допустим, огромная платформа, на ней есть завод по переработке СПГ, и газ идет к человеку, но очень опосредованно — тем более, предположим, в Западной Европе… А я принял для себя решение, что, наверно, моя сфера ответственности — вокруг человека, здорового, нормального, со всеми сложностями, с разностями его. И вокруг человека можно всякого много наплодить — от путешествий до простыней. И чем лучше мы человека укутываем, в том числе в эти простыни, в куртки, в шапки, тем теплее ему жить… И нет мелочей. Первым должен быть продукт, который помогает нам коммуницировать с человеком. Красивые, модные, стильные очки — это продукт. Мы их продаем — и вот они на человеке. И чем придирчивее, чем требовательней клиент, тем интереснее задача.

— Вы поэтому сами рисуете узоры посуды Richard Ginori и расцвечиваете их?

— Таланта рисовать так у меня нет. Не то что гениальности — и таланта на это нет. Но я моделирую то, что я хочу нарисовать. Я знаю референсы. И чтобы все эти тарелочки обязательно всегда подавались в разноцветии, — конечно, это установка. Потому что я в этом хочу сложность человеческих отношений отразить… И Ginori тоже не случайная история.

— Почему?

— Потому что когда в человеке идет переход от одноразовой посуды, от заказа в «Яндекс Лавке», потом от Ikea, потом от Villeroy & Boch к Ginori — это путь. В Италии такая посуда — это то, от чего невозможно избавиться. Понимаете, эти тарелки как подарят итальянцам на свадьбу… И вот они с ними — через всю жизнь… Это как у меня есть мамин сервиз, который остался от бабушки и так далее, и еще от другой бабушки у меня остался другой чайный сервиз…

— А классический Ginori вам чем-то не подходил?

— Что тут можно сказать? Чудачество? Излишнее какое-то барство? На самом деле это просто приятно. То есть если вы можете дать возможность человеку, который много и хорошо работал, позволить персонализировать то пространство, где он находится… Выбирая цвет, составляя части в целое… Это же большая радость.

— Сейчас стало сложнее выбирать. Проблемы возникают с некоторых пор.

— Ну, возникают.

— Они решаемы в такой ситуации, которая возникла c конца зимы?

— Эти — да.

— Вы имеете в виду проблемы в рамках Bosco Casa?

— В принципе, технологические проблемы обычно имеют решение у упертых, задорных людей. Решение можно найти. Тем более что оказалось, что вещи, наполняющие Casa, не являются предметом ограничений, если это не хрусталь. Потому что, наверно, те, кто составляет все эти предложения об ограничениях, думали, что здесь у нас потребляют только хрусталь, понимаешь, только Cristal и Birkin. И все. А такие человеческие вещи, как дом, как Сasa… Может, думали, что этим, в ушанках, такое даже для понимания недоступно.

— Но упаковочную бумагу они, я знаю, прочувствовали.

— Они прочувствовали, наверное, потому, что поняли, что это бывает двойного назначения. Патроны же оборачивают упаковочной бумагой, чтобы промаслить.

— Они ведь даже «маслятами» у нас называются. То есть вы хотите сказать, что проблемы, которые неминуемо должны были возникнуть, преодолены? Или что даже преодолевать было особенно нечего?

— Они преодолеваются. Они преодолеваются тем или иным образом. Больше зависит, конечно, от позиции того или иного бренда на мировом уровне. Есть замечательный бренд высшего уровня — бренд Hermès. В принципе, чашка Hermès стоит дешевле чем триста евро, разрешенные для поставок. Это не кожгалантерея. В оптовых ценах — дешевле. Ибо то, что там на фабрике стоит триста, у нас в магазине стоит девятьсот.

— Слышу правду!

— Да, в магазине. В каждом — не только у нас. А в Китае стоит тысячу двести, а в Японии — тысячу пятьсот. Так вот, казалось бы, можно поставлять посуду. Это не противозаконно, это нормально. Даже не обсуждая, хорош тот закон или плох. Поставить посуду Hermès можно. Но…

— Извините… Чтобы всем было понятно: одна чашка стоит не больше…

— Не больше трехсот. Одна чашка, одно блюдце.

— Одна вилка.

— Да.

— А набор столовый?

— Если он продается набором, то нельзя ввозить. Это больше трехсот. Но очень просто повилочно продавать. Что тут такого?

— Так и будет?

— Вот так не будет, потому что на глобальном уровне репутационные, к сожалению, риски Hermès существуют. То есть Hermès в России очень популярен, представлен и любим. И сам дом Hermès очень хорошо относится к России. Но они не могут позволить себе вот этого, как это у вас называется, хейтинга, буллинга, шейминга…

— И шутинга, если что.

— Нет, шутинг — это другое. Это они могут себе позволить. В общем, они не могут позволить себе этой оголтелой, совершенно противной вне зависимости от страновой принадлежности активности в социальных сетях. То есть эта разнузданная, безапелляционная активность может нанести огромный репутационный вред бренду во всем мире, и на это, естественно, Hermès пойти не может. И это, конечно, плата за жизнь в параллельной реальности.

— Не все хорошо, я так и думал.

— Ну смотрите: есть еще нижнее белье, например. Самое лучшее в мире, La Perla… И вот существует итальянская La Perla, которая всю жизнь с нами работает… У нас куча магазинов и все такое… Но владеет ею с недавних пор английский фонд. И вот он им запрещает поставлять. Для нас это может показаться неочевидным, но женское белье стоит, как правило, дешевле чем триста евро за штуку. И поставлять по закону можно. Но английские хозяева против. Но не далее чем неделю назад все-таки удалось пробить эту позицию. И они будут поставлять.

— Ура. Мы спасены.

— Да. Я с самого начала говорил: я не буду заниматься какой-то ерундой вместо La Perla… Какие-то чулочно-носочные изделия продавать…

— Как же решилось?

— Это они решились. В один из дней сообщили: все, вы правы, все наши юристы все проверили. У них же там серьезные санкции за нарушение санкционных норм. Уголовные наказания. Понимаете, уголовное наказание — до шести лет! Ну, в общем, La Perla быть.

— А кому не быть?

— Кто ведет себя неспровоцированно надменно, тому не быть.

— Теперь ясно, что есть и такие.

— Их меньшинство. Их реально ничтожное меньшинство.

— И они принадлежат либо английским фондам, либо американским.

— Не всегда. Я просто хочу сказать, что нельзя быть надменным. В свое время, года три назад, Dolce & Gabbana сделали непродуманную рекламную кампанию для китайского рынка — и все, их там не стало. Огромная, большая, успешная Dolce & Gabbana — и китайцы по всей Европе и по всему миру… И они рухнули процентов на семьдесят из-за надменной рекламной кампании. Их зашеймили.

— А рекламная кампания Louis Vuitton на Красной площади была надменной или нет?

— Не-а. Она была амбициозной, но не надменной. Не надменной, конечно. Они, конечно, относятся ко всему с точки зрения своих имперских амбиций, но имперские амбиции же только под конец обнажают свои клыки. Вначале они во все колонии заходят с просветительски-благополучной миссией. Поэтому Louis Vuitton, конечно, везде на чемодане употреблявший свою монограмму, внутри чемодана размещал историю багажного родства России и Франции — от царских сундуков до горбачевской дорожной сумки. То есть это был большой респект России.

— Но в этот раз у Louis Vuitton, я так понимаю, с самого начала было такое чемоданное настроение, да? Они просто ушли, и теперь это те, кого не вернуть, тем более что их вещи стоят, наверное, больше трехсот евро за штуку.

— Это не так. Смотрите: у Louis Vuitton огромные, долгие связи именно с современной Россией. Не только со старой, но и с современной Россией. Это не только Louis Vuitton, это группа «L…».

— У которой очень много брендов. В том числе и в ГУМе, и в Пассаже.

— У них огромный бизнес. Это Moët & Chandon. Hennessy. Это Bulgari. Dior… Tiffany & Co. теперь, огромный американский Tiffany & Co… Это все они. Но и объединенная выставка Щукина и Морозова в фонде Louis Vuitton, и выставка Dior в Пушкинском музее — тоже они. То есть это все очень серь-езно. И на личном уровне серьезно. Каждый год мсье Арно приезжал к нам. Знал «Черешневый лес». Май-июнь, черешня, Bosco Café… Он обязательно с обхода Bosco Café начинал… В пандемию только не приехал.

Но при всем при этом мировой рынок для мировой репутации имеет огромное значение. И, к сожалению, не только молодежь и все вы, гаджетозависимые, но и такие огромные созидательные бренды, как Louis Vuitton, думают об этом… Но они порядочно себя ведут. Проводят тренинги для персонала, то-се, платят заработную плату, платят аренду.

— А что у них на витрине сейчас?

— Каждые две недели меняется витрина.

— А что меняется?

— Композиция.

— Меняются чемоданчики? Местами?

— Ну, это устаревшее представление, что чемоданчики. Сейчас там, например, огромные шахматные фигуры — черные, белые…

— То есть они все-таки на что-то намекают? Что игра продолжается?

— Они не намекают — они…

— Надеются…

— Надеются — точно! Как и все мы.

— Но на что?

— На мир. Это фундаментальное понятие — единственное, которое сохраняет семью и дом. Потому что в семье должен быть мир.

— Немного уклончиво, но для меня понятно. А большего и не надо.

— Ну а что? Мы же когда-то были кандидаты в мастера спорта по эзопову языку.

— Да, мы еще застали то время. Один пишет эзоповым языком, другой читает эзопов язык.

— Конечно. Когда читка между строк была сущностней, чем строки. А наиболее талантливые умели и строки написать, и между строк. И сейчас такие есть. И мы продолжаем это читать.


Интервью опубликовано в приложении "Дом" журнала  "Русский пионер" №110. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".