Классный журнал

Лидия
Маслова

Беспросвет в конце тоннеля

«Способен ли кинематограф служить задачам просвещения?» — сложный, вряд ли имеющий однозначный ответ, да и вообще, скорее, риторический вопрос. Задаваясь им, я часто вспоминаю главный, а точнее, единственный фильм, который мне и моим одноклассникам неоднократно показывал школьный учитель в рамках учебного процесса.
 

Это сейчас прогрессивные педагоги в продвинутых учебных заведениях то и дело балуют недорослей кинематографом: по литературе могут показать какую-нибудь «Каштанку» (читать любят далеко не все представители подрастающего поколения, «видосики» же неизменно проходят на ура), а по истории крестовых походов, допустим, кусочек «Царства небесного» (воспитание усидчивости в школьниках, честно говоря, — это наилучшее применение, которое можно придумать утомительному блокбастеру Ридли Скотта, нагоняющему сон). Однако в глухие 80-е, когда я посещала школу с углубленным изучением немецкого языка, визуальные искусства на уроках были не особенно приняты. И все же имелась у нас единственная отдушина: один-два раза в месяц нашей группе по немецкому удавалось уговорить задушевного прокуренного учителя Юрия Васильевича (Юр-Васа) построить урок нетривиальным образом: сначала для порядку немножко поковыряться в плюсквамперфектах, а оставшееся время посвятить просмотру на маленьком пленочном проекторе 20-минутного фильма Леонида Гайдая «Самогонщики», причем непременно на обратной перемотке — чтобы герои и их пес Барбос бегали задом наперед. В миниатюрной фильмотеке у Юр-Васа было и несколько других фильмов, но они нас почему-то не прельщали, а вот поставленные на реверс «Самогонщики» неизменно вызывали гомерический хохот, как в первый раз, и служили идеальным прицепом к немецкой грамматике: вероятно, нам казалось, что с таким гарниром она как-то более гладко проскакивает в голову и лучше усваивается организмом.

Нынешние комментаторы на родительских форумах относятся к просмотру фильмов на уроках со смешанными чувствами, порой подозревая, что учителя таким образом филонят и плохо отрабатывают свою зарплату: «Если фильм по теме, то нормально, если вместо того, чтобы изучать творчество Гоголя, смотрят смешариков, то плохо бы отнеслась». Тут можно поспорить, что полезнее для детского мозга: автоматически вызубренные наизусть стандартные параграфы из учебника «о творчестве» или биографии того или иного писателя, механически заученные стихи и отрывки из прозы («Русь, куда ж несешься ты…») или же остроумный мультфильм, развивающий у ученика индивидуальное чувство юмора. Оно, возможно, пригодится уже взрослому человеку впоследствии, когда он захочет прочесть Гоголя самостоятельно, не из-под палки и без навязанного учителем «правильного» понимания текста.

Некоторые родители моих одноклассников тоже, вероятно, при-шли бы в ужас, узнав, сколько драгоценного времени от немецкого языка у нас отнял выдающийся советский комедиограф Гайдай. Но теперь мне кажется, что этот, казалось бы, абсурдный и дебильный ритуал с «Самогонщиками» имел своего рода воспитательный, философский смысл. Он создавал гарантированный просвет в учебной рутине, проветривал мозг и обнадеживал, что привычный скучный ход вещей всегда можно встряхнуть и повернуть вспять, что нет никаких непреложных правил и установлений, которые нельзя было бы переосмыслить и подвергнуть сомнению. Тем более что убитое на «Самогонщиках» время все-таки не помешало еще в средней школе мне и наиболее лингвистически одаренным из моих одноклассников приобрести способность худо-бедно читать в оригинале, например, Иммануила Канта. В своем знаменитом эссе «Ответ на вопрос: Что такое Просвещение?» он упирает на то, что заучивание правил, нравственный императив и тому подобное — это, конечно, хорошо, но главное — не бояться думать собственной головой, без руководства со стороны и не оглядываясь на авторитеты.

Только один есть недостаток у кантовского совета: не все располагают технической возможностью думать самостоятельно, не у всех в голове встроен достаточно мощный светильник разума, способный проливать свет на окружающую реальность. У некоторых установлен только экранчик, на который извне проецируются чужие картинки, примерно по такому же принципу, как в проекторе братьев Люмьер. Их фамилию при желании вполне можно перевести на русский как «братья Просветовы», отразив все надежды, которые поначалу были связаны с изобретением синематографа, казалось бы, идеально подходящего, чтобы просвещать, рассеивать тьму невежества и расширять кругозор широких народных масс.

Однако со временем выяснилось, что кругозор самого кинематографа и его авторов довольно ограничен: образы, которые он проецирует в наш мозг, на протяжении его истории все больше стремятся к стандартизации и унификации. Наращивая обороты как коммерческое предприятие, аттракцион «братьев Просветовых» все чаще должен был задумываться о максимальном охвате аудитории и необходимости понравиться как можно большему количеству людей, внедряя в их сознание обнадеживающие, уютные и вселяющие оптимизм картинки, пусть и не всегда соответствующие реальности. Благородная миссия просвещать при этом постоянно входит в более или менее явный конфликт с не менее похвальной задачей — утешать и обнадеживать. Кинематограф и правда шарит лучом своего волшебного фонарика по сумеркам человеческой души, но часто выхватывает из темноты не то, что есть, а, скорее, то, что мы хотели бы видеть.

Наибольших успехов в этом достиг вовсе не кинематограф социалистического реализма, как можно было бы предположить, а американский кинематограф, приучивший режиссеров интуитивно чувствовать золотой «оскаровский» стандарт просветленного оптимизма. Чтобы не ходить далеко за примерами, можно вспомнить фильм, удостоенный этой весной «Оскара» в основной категории «Лучший фильм», — «CODA. Ребенок глухих родителей». Актуальную и модную тему инклюзии эта картина удачно сочетает с вечным сюжетом: затхлое и мрачноватое, но все равно родное и любимое семейное болото засасывает героя, отчаянно тянущегося к маленькому окошку света, каким для него может стать высшее образование в крупном культурном центре. Действие картины происходит в Массачусетсе, где семья 16-летней героини (мать, отец и старший брат) еле сводит концы с концами, занимаясь рыбной ловлей. Дело дополнительно осложняется тем, что дочка — единственный слышащий человек в семье, работающий у них бесплатным переводчиком, и без нее глухие не смогут поддерживать социальные связи и вести дела. Когда героиня записывается в школьный хор, мама смотрит на нее, как на чокнутую, и скептически кривится: «А если бы я была слепая, ты бы записалась в кружок по рисованию?» Снявшая «Коду» телесериальная сценаристка Шан Хедер первую половину фильма выстраивает вполне безвыходную ситуацию, когда преподаватель школьного хора, открыв в девочке вокальные данные, подговаривает ее поступать в музыкальный колледж, а семья всеми силами цепляется за нее, но потом вдруг, как по мановению волшебной палочки, решает отпустить в университет в Беркли, где ей, с ее-то талантом, светит стипендия. Девочка обнимается с глухой семейкой, садится в такси, выбегает, еще раз обнимается покрепче, и наконец уже уезжает по залитой солнцем дороге, показывая в окно двумя пальцами знак «victory» (хотя более уместно выглядел бы в данной мизансцене средний палец).

У зрителя, привыкшего по совету Канта думать своей головой и руководствоваться наблюдениями за реальностью, по окончании этой волшебной инклюзивной сказки остается ощущение, что его немножечко морочат, создавая слишком лучезарную картину мира. Особенно у русского зрителя, успевшего отметить некоторые черты сходства в судьбе певучей девочки и главной иконы отечественного Просвещения — Михайлы Ломоносова. Он тоже ходил с отцом в море ловить рыбу, тоже инстинктивно тянулся к свету, и вслед за ним американская девочка могла бы повторить: «Знаю, чего не хочу, а чего хочу — не знаю» (как и наш окающий поморский отрок, девочка точно не хочет жить по принципу «где родился, там и пригодился»). Однако в нашем кинематографе испытания, которые приходится преодолеть герою на пути к мечте, показаны гораздо жестче и честнее: в гигантской эпопее Александра Прошкина «Михайло Ломоносов», состоящей из девяти полнометражных фильмов, родные и близкие буквально чуть костьми не ложатся, чтобы помешать герою вырваться к просвещению из родных сугробов. И если не знать из учебников истории, что в итоге у Ломоносова все получилось, по первым сериям довольно трудно строить оптимистические прогнозы относительно судьбы героя, которому на что только не приходится пойти: и на обман, и на подлог документов, и даже в тюрьме посидеть.

Вообще, среди байопиков о знаменитых просветителях немного найдется таких, где, как в «Михайле Ломоносове», светило науки выглядит действительно настоящим героем, не только башковитым, но и мужественным, волевым и цельным. Но это, скорее, особенность отечественного кинематографа, связанная в том числе и с исторической спецификой: если не считать исключительного случая с Ломоносовым, в России просвещение чаще всего исходило от правителей, и ключевой его фигурой был Петр Первый. В снятом в 30-е годы соответствующем байопике император-просветитель предстает как вечно взъерошенный брутальный хохотун, «мин херц» (как его панибратски кличет дружбан и сподвижник, князь Меньшиков), который не прочь пропустить по кружке пива с мужиками, съесть сосисок и пуститься в пляс на базарной площади, а в переговорах с иностранными купцами называет Европу «паршивой» — это такое довольно трогательное просвещение с простым человеческим лицом. Да и тот же Ломоносов, когда включает сурового архангельского мужика и стучит кулаком по столу, сразу становится интересней и обаятельней, чем когда принимается рассуждать о свойствах материи.

Гораздо меньше повезло представителям европейского Просвещения в зарубежном кинематографе, который словно специально издевается над светилами науки, подчеркивая их слабости, а то и вовсе превращая в каких-то чудаковатых фриков и неврастеников. Примерно в то же время, что и наш «Петр Первый», американская компания Warner Bros. решила выпустить фильм «Вольтер», который начинается абсолютно в стилистике советского байопика, с пафосного вступительного титра: «В 1762 году Франция со своим роскошным и богатым королевским двором была пропитана коррупцией и практически обанкротилась. И только один человек осмелился высказаться в защиту прав угнетенного народа. Своим ядовитым пером он атаковал нетерпимость и несправедливость. Он учил массы думать и действовать. Это был предвестник Французской революции. Этот человек — на сто лет опередивший свое время — был Вольтер, великий насмешник, великий мыслитель, великий гуманист XVIII века».

Сходство с советскими фильмами о вождях революционной демократии усугубляет вольтеровская риторика, связанная со светом, рассеивающим тьму непросвещенного абсолютизма, — она удивительно напоминает знаменитый слоган ленинского печатного органа: «Из искры возгорится пламя». «Мой факел, мой факел!» — кричит слуге Вольтер в одной из сцен, требуя подать перо и чернила. Революционную газету голливудский Вольтер не издает, но зато вовсю строчит прокламации, подстрекающие народ к бунтам (это только наивный Людовик XV и его придворные дурачки думают, что Вольтер работает над какой-то энциклопедией), а с другой стороны — выступает как придворный интриган, задумавший коварную многоходовочку с участием своей подруги маркизы де Помпадур. Однако вывод о необычайном вольтеровском интеллекте, прославившем его в веках, из фильма сделать довольно трудно. Общее комическое впечатление от американского байопика усугубляет то, что замечательный исполнитель главной роли Джордж Арлисс, первый британский актер, удостоенный «Оскара» (за роль премьер-министра Бенджамена Дизраэли) и вообще специализировавшийся на различных исторических деятелях, в образе Вольтера корчит уморительные рожи, выглядит как вздорный старикашка и в целом похож не то на Плюшкина (с намотанной на голове домашней «банданой»), не то на Скупого Рыцаря.

Неудобно получилось у кинематографистов и с Чарльзом Дарвином (у которого Вольтер набрался кое-каких идей), уже в более позднее время: в английском фильме 2009 года «Происхождение» сделана попытка рассказать о работе великого британца над его opus magnum «Происхождение видов», опубликованным в 1859-м. Поклонники делают Дарвину лестный комплимент: «Вы убили Бога, который теперь уже не сможет утверждать, что создал все виды за одну неделю». Однако сам автор, похоже, сам не рад тому, что написал, с трудом пытается собрать воедино остатки распадающегося разума, постоянно борется с сумраком в своей голове, страдая галлюцинациями, и в итоге малодушно сдается на милость своей чрезвычайно религиозной жены, отдавая ей рукопись: «Тебе решать, что с этим делать. Кто-то должен посмотреть на все с точки зрения Бога. Лучше, если это будешь ты». В финале фильма у школьников, которым бы «Происхождение» показали на уроке биологии, могло бы создаться полнейшее впечатление, что миссис Дарвин, придя в ужас и негодование, сожгла труд всей мужниной жизни в палисаднике. Однако, напугав зрителя и создав этот маленький псевдосаспенс, кинематографисты все-таки спасают «Происхождение видов» от огня, а историю Чарльза Дарвина — от скуки и предсказуемости, снова подтверждая, что самым мощным драматургическим двигателем является полная беспросветность ситуации, и если в ней мелькает хоть крошечный луч надежды, тогда и наступает самый сокрушительный катарсис.


Колонка Лидии Масловой опубликована в журнале  "Русский пионер" №109. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".