Классный журнал

Дарья
Белоусова

До и от Адама

Адам был самым красивым евреем из всех, кого я знала. Классический правильный профиль, которым можно украсить, без преувеличений, любой барельеф. Волоокий взгляд, в котором одновременно прослеживалась история Ветхого, Нового и любого из возможных заветов, вперемешку с западноевропейской мировой литературой. Ной, Моисей, Каин и Авель, Адам и Ева, Иисус, Жюльен Сорель, Дориан Грей — все самые благородные и красивые, страшные и решительные поступки этих сложных людей будто соединились в своем идеальном физическом воплощении в Адаме. Его обожали девушки, ему завидовали мужчины.

Мы познакомились на Рижском взморье. Был сильный порывистый ветер. Он вздымал волны на море и волосы на моей голове в едином бескомпромиссном порыве. Это была классическая гроза. Гроза эпохи романтизма, по известным законам которой героям всегда суждено увидеть друг друга.

К тому моменту я жила и работала в Риге уже примерно неделю. Предстояло еще два месяца. Я уже успела впасть во вполне размеренный и спокойный такт повествования рижского жития, когда утром ты медленно выпиваешь кофе, идешь на работу, а вечером так же медленно выпиваешь виски и отходишь ко сну. И ничего не происходит, и жизнь твоя похожа на жизнь радостного пенсионера.

Ко мне протянулась рука. Я точно помню, что сначала увидела руку, и она показалась мне смесью Эль Греко (по выточенности линий, красивому переплетению вен) с контрастным лучом света Рембрандта, который падает в одному ему и Богу известную, но единственно важную часть полотна.

— Привет, я Адам.

— А я Ева, — пошутила я.

Я подняла глаза вверх, и… на меня, словно огромным ледяным водопадом, рухнула разом вся моя последующая жизнь. Я никогда ранее не испытывала ничего подобного. Но я точно понимала, что теперь все будет по-другому. Не знаю как. Не знаю почему. Не знаю, зачем и надо ли… но… все неважно. Колесница судьбы развернулась на 180 градусов. И я интуитивно это понимала. Мироздание словно ударило меня молнией. Не знаю, возможно ли это описать в полной мере тому, кто никогда не испытывал подобного, — думаю, нет, потому что это покажется лирикой, фигурой речи, фантазией, в конце концов. Но это было так явственно, так материально, так конкретно, что сомневаться не приходилось.

В детстве мой дедушка, любивший вкусно готовить и знавший толк в еде, раздобыл и поджарил нам к праздничному столу дикобраза. Мы с удивлением, непониманием, страхом и интересом съели это непонятное мне животное, о котором я ничего тогда не знала. Минуту назад я была человеком, который не ел дикобраза и не представлял, что это возможно, и вот… минута… я человек, который съел дикобраза. Всего минута, разделяющая меня ту и меня «новую». Так было и здесь. Одна минута. Вспышка — рука — Адам.

У меня зазвонил мобильник. Это был мой муж.

— Привет. Ты как там?

— Все хорошо, дорогой, можно перезвоню?

Я не понимала, как мне сделать следующий шаг на этом пляже. Все изменилось. Мои ответы мужу казались мне ужасным враньем, фальшью, к которой я не имею отношения, но теперь оказалось — имею. И почему так? И зачем? И как так получилось, что я ничего не сделала недостойного или плохого, но минуту назад я не врала, а сейчас все звучало мимо нот, мимо клавиш? Картинка мира сдвинулась на несколько градусов, а ты-то стоял в этой точке и не двигался, но смещение этой картинки мира, этого внешнего фокуса изменило тебя, как оказалось, навсегда. Но это я поняла спустя много лет.

На следующий день я первая написала Адаму что-то вроде:

— Пойдем курить?

А он ответил:

— Ща в душ схожу, и можно.

Мы пошли шататься кривыми рижскими улочками. Мне уже успели полюбиться многие здешние кафе, и я чувствовала себя своей в этом чужом городе. И Адам тоже. Он всегда одевался в черное. Я пошутила чеховским: «Отчего вы всегда ходите в черном?», но Адам не знал этой цитаты, и мы двинулись дальше, но зато впоследствии Адам получил от меня прозвище Черный принц. Оно очень ему подходило, как, впрочем, подходит и сейчас.

Мы были настолько разные, что непонятно, каким хитроумным способом судьба столкнула нас и примагнитила. Материалист и экзистенциалист, логик и антилогик, А и Я русского алфавита. Это я только потом все поняла. А пока… я страстно говорила ему про квантовую физику, про невиданные открытия, про кота Шрёдингера, теорию струн, опыты с обезьянами и бататами и взаимосвязью их с целой цивилизацией. Мне почему-то очень хотелось выдать напалмом все мои познания, открытия и мысли. Он всегда слушал меня молча и даже будто слегка снисходительно, но внимательно. Он умел молчать и слушать, а я умела говорить так, словно до него не было человека, который так меня слушал.

— Представляешь… «эффект сотой обезьяны». Ну… обезьяны во всем мире никогда не жрали батат. А потом на каком-то японском, что ли, острове одна обезьяна научилась мыть батат и есть его, потом это подхватили другие обезьяны, находившиеся рядом с ней… Ну а потом ученые доказали, что, когда критическое число было достигнуто, то все обезьяны по всему миру, даже те, которые жили на других островах, никак не связанных между собой, единовременно начали есть батат! Ты понимаешь, о чем это говорит в философском смысле? Если одному человеку из популяции открывается, к примеру, новое вселенское знание/открытие, то оно одновременно открывается всем. Понимаешь? Это будто дозированная информация, которая выдается по умолчанию нам тогда, когда мироздание сочтет это нужным.

— Космос прикалывается. И это прекрасно, — скупо ответствовал Адам.

— А ты никогда не думал, почему у моря не закругляются края? А слышал теорию, что Арктика и Антарктика — это одно и то же?

— Чёт представляю себе сейчас человека, который это говорит. И мне смешно.

— А ты знаешь про «окно Овертона»?

— Нет.

— Ну… ситуация с Петром Тодоровским (старшим, кинорежиссером), когда кончилась война… Наши солдаты там многие от вкуса победы насиловали немецких женщин в Берлине, гуляли, отмечали, в отместку за наших женщин и детей… И Тодоровский сидел как-то у себя в маленькой комнатке, и к нему постучали в дверь… Это была женщина-немка, машинописная секретарша СС… И он подумал и ее впустил… Они поужинали, он ей на гитаре сыграл… Ну и, по сути, сделал то же, что прочие… Ну, только чуть романтичнее))) Проснулся наутро и понял, что влюбился… И оставил ее у себя… Два месяца она скрывалась у него в комнате, и единственное, куда выходила, это в сортир, до которого идти было по улице… И как-то приходит НКВД, и его с ней сдали… ну, что она живет с ним… эсэсовка… А он сильно влюбился… И тогда НКВД вызвали их обоих на улицу, сказали ему: ну как же так… Нехорошо… В честь победы мы тебя не тронем, а ее… Вставай-ка к стене… И ее на глазах Тодоровского расстреливают… И он вспоминал, что сделать ничего не мог… Страх этот дикий… и шок… И вот потом, много лет спустя, он говорил, что теперь, после того… когда нет такого масштаба страха, в жизни очень ясно, в какую сторону делать выбор в той или иной ситуации, что, пережив такое, уже несложно понимать, где твой выбор. А сейчас все умозрительно говорят о какой-то х…не и о каких-то вещах, даже на йоту не представляя, что, где, как, когда. Модная х…рня все поглотила. Подмена всех понятий. «Окно Овертона» и есть. Постепенная незаметная размывка границ всего… Так вот это я к тому, что представить невозможно, как человек может остро ощущать и как тонка грань, когда не все равно.

Адам смотрел на меня пронзительностью своих древнееврейских глаз и толкал в ответ материалистические теории. Он не привык говорить о важном. А впрочем, у нас было совсем разное это «важно». Но какая-то невидимая нить, какая-то связь, которая была выше всех несостыковок, делала меня прикандаленной к ней. Мне казалось, что я должна открыть, пробудить, заставить увидеть надстройку над данностью этого красивого человека. И мы стали гулять по Риге почти каждый вечер после работы. С нами иногда гулял друг Адама, и тогда я очень расстраивалась, потому что связь вибрировала другими нотами. И мне казалось, что это создает помехи.

Надо сказать, что с Адамом, с его закрытостью, непониманием всех бездн, которые я открывала перед ним, я впервые пробуждала в себе женщину. Из гусеницы рождалась бабочка, но осознать это в моменте было очень сложно. Романтическая тургеневская барышня превращалась во вселенского Гуру, в далай-ламу, в начало всех начал. Это было страшно и азартно одновременно. Я стояла на высокой скале, на ледяной верхушке самой высокой горы, мне в лицо дул ледяной ветер перемен, и это было прекрасно. И пути назад не было.

Помню, когда у нас заканчивалась командировка, я решила сделать Адаму подарок. Ему очень нравился дорожный знак в самом центре старой Риги, который был расписан знаменитыми рижскими художниками. Это была, конечно же, государственная собственность. Я изучила все камеры наблюдения, все подходы и движения людей на улице в каждое конкретное время суток… и ночью притащила лестницу, залезла на столб и скрутила этот тяжеленный дорожный знак, чтобы бросить его в последний вечер к ногам своего Адама. Центральный знак Риги как центральный знак направления новой меня. Я пронесла этот знак мимо двух кордонов полицейских и вручила Адаму. Он оторопел, он не понимал, как возможно провернуть такое «дело». Это было сумасшествием в неприлично дерзком масштабе.

Мы ни разу не целовались. Мы ни разу не прикасались друг к другу. Весь мой немыслимый прыжок в новый левел произошел внутри моего тела, моей головы и последующего образа мыслей.

Когда мы вернулись в Москву, мы просто стали дружить. Запредельно громко и глубинно близко. Мы переписывались. Иногда встречались на кофе. Я развелась с мужем, не имея к тому моменту никаких альтернатив, никаких перспектив, никаких планов. Наша переписка с Адамом занимает не менее 2000 страниц, и это интереснейший нетривиальный диалог.

А потом… через почти четыре года… я встретила свою любовь. Человека, который мощным аккордом, всей теорией струн совпал с моими координатами. И я точно знаю, что ступенькой, подготовкой к этому огромному чувству была встреча с Адамом. Иначе я бы просто не выдержала такого объема. Я бы не почувствовала и не узнала его так точно.

‘

И теперь я точно знаю: в самые темные времена надо помнить, что просвет находится всего в двух миллиметрах. Просто мы не боги и не можем увидеть всю траекторию жизни целиком. А просвет за поворотом. Мы просто часто еще не знаем об этом. И еще… Все, абсолютно все наши желания сбываются.

Вчера я увиделась с Адамом. Я не видела его почти полтора года. Не специально… так получилось… это бывает в жизни. Мы обнялись. Проговорили обо всем на свете много часов.

— Знаешь, у меня есть страхи, — сказала я ему. — Я боюсь потерять маму… ну… это глубинный страх, почти первобытный. Ночью иногда просыпаюсь от него. А еще я боюсь в старости остаться одна… Ну, когда ты такой совсем дряхлый, друзья все тоже старые, и ты падаешь в ванной и никто даже не знает, что ты помер. А ты чего боишься?

— А я… я боюсь в старости быть никому не интересным.

— Это гениально. Ты материалист, а боишься экзистенциальных вещей. А я экзистенциалист и боюсь материальных. Обожаю мироздание!

Потом Адам обнял меня так, как обнимают любимых людей… и его губы впервые за 10 лет приблизились к моим. Я опешила. Инстинктивно отодвинулась на пару миллиметров, потому что давно люблю другого человека. Вышла за дверь. Посмотрела на небо… «Мироздание, ты лучший режиссер всего нашего мирового шоу!» Я вновь осознала, что все наши желания сбываются, просто иногда с большим запозданием. Или… у мироздания нет календаря и слишком много запросов, поэтому оно исполняет их тогда, когда у него доходят руки. Но это напоминает мне сегодня, что просвет всегда рядом. Нужно только очень верить. И очень хотеть.


Колонка Дарьи Белоусовой опубликована в журнале  "Русский пионер" №109. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".