Классный журнал

Андрей
Романов

На кой тут быть

Рождение барабанщика

Есть ли в жизни смысл? За два года до конца советской власти где-то между Тындой и Благовещенском странный мальчик с пионерским барабаном приходил на небольшой полустанок встречать проходящие поезда. Редкие пассажиры пустых вагонов выходили размять ноги и покурить. Поезд стоял долго, и мальчик успевал подойти ко всем со своим вопросом: не умеет ли кто играть на барабане?

В пионерской организации его выбрали барабанщиком, вручили инструмент и палочки, приказали освоить. Учить этому бодрому делу в маленьком поселке было некому. Ответственный мальчик стал приходить на станцию и искать среди проезжающих, кто мог бы ему показать, чего и как. Велик ли был шанс?

Я помню этого парнишку до сих пор. Страна разваливается, забастовки в регионах, на окраинах первая кровь, продукты по карточкам, водка по талонам… И упрямая надежда в мальчишеских глазах.

«Средь нас был юный барабанщик, он с песнею шел впереди…»

Империя рушится, а барабанщики рождаются. Дело ведь не в политике…

Рождение мемуаров

К чему это я? Да журнал называется «Русский пионер». И попросили поразмышлять на тему рождения. Это же не о смерти голову ломать. Хотя смерть — то же рождение, только в ином мире. Здесь помер, там родился. Обратно в этот мир — там как бы помер. По факту жизнь вечная…

Я в теме, проходил на себе. Недавно пытался отчалить на волне модного ковида. Месяц в реанимации, девяносто восемь процентов поражения легких стремились к ста. Два оставшихся процента держались, как спартанцы при Фермопилах. Бредил красиво, с картинками. Летал по всяким мирам и пространствам. Когда не летал — задыхался, буянил, бился в умелых руках реаниматологов. Снова летал, уже со страшилками. Лезло в голову жуткое, ни больше ни меньше — история человечества как история беспрерывного страдания физических тел. Истребление себе подобных, войны, пытки, пирамиды из отрезанных голов. Казнь как развлечение толпы на протяжении веков… Ну вот и какой в этом смысл? На кой тут быть? В этом теле, которому так легко причинить боль? Не, ребята, валить! Валить отсюда в мир бесплотный!

Опыт уже был: в юные годы сбила машина на бешеной скорости. Мало что помню про полеты души, которую вышибло из тела одним ударом. Но врезалось в память мучительное возвращение в мешок с костями на окровавленном снегу. Как из теплого летнего вечера нагишом в грязный мокрый холодный ватник. Но что-то заставило залезть обратно и смириться. Нужен еще здесь был?

И вот, весь из себя такой опытный, опять на границе миров — и страха никакого. Только желание прекратить мучения и улететь. Куда? Неважно! Туда! Туда!

Там рассудили иначе. Разлетался, понимаешь… Полежи, пока решение принимают. Потянулись угрюмые будни. Первые в жизни панические атаки и отчаянная депрессуха. Голый человек с маской СИПАП в больничной койке с высокими бортами. Ковчег? Спасет? Как-то быстро отросли ногти, ужасно хочется побриться и почистить зубы. Маска врезается в лицо, оставляя рубцы, но снимают ее только на прием пищи. Маску приподнял, ложку в рот, маску надел, дышишь, жуешь. Повторить. Есть не хочется, но приходится — за отказ грозят кормить через зонд. Где-то слева-справа иногда стонут и кричат. Кого-то увозят в мешке. Регулярно пробегают люди в белых защитных одеждах — дежурная бригада. Перед глазами три квадратных метра кафельной плитки. В светлое время суток ловил в отражении кафеля окно. Когда удавалось увидеть там клочок голубого неба — счастье. Над головой, как новогодняя елка, капельница с гирляндой разноцветных пакетов. Незнакомые женщины вытирают тебе задницу и выносят судно. Черные от гематом исхудавшие руки, катетер уже некуда ставить. Поставили подключичный. С ним тяжело на животе лежать, трубки мешают. А заставляют на животе. Ловлю украдкой, когда рядом никого, переворачиваюсь на левый бок, на правом больно и задыхаюсь — правое легкое сгорело почти все. Иногда спрашиваю, какое число и день недели. Когда задыхаюсь, уже не до дат. Когда задыхаешься, лежа на животе, «гребешь» под себя простыню, продолжаешь «плыть» по клеенке матраса. Локти стираются в кровь. А кровь плохая. В тесте на D-димер (фрагмент белка, опасность тромбообразования) его норма не должна превышать 250 нг/мл. У меня больше трех тысяч. Окончательное принятие решения по делу данного персонажа затягивалось…

Для спасения психики в условиях неопределенности решил привести дела в порядок и начал «писать» мемуары. Подвести итог, так сказать. Найти смысл и предназначение повисшей на волоске текущей командировки.

«Вся жизнь промелькнула перед глазами…»? Нет, ребята, это не момент, это долго и мучительно. Ковид шарашит по мозгам основательно. Былое и прожитое доставалось из памяти медленно, кусками.

Пытался идти последовательно, чтобы упорядочить сознание, обрести виртуальную устойчивость, — не всегда получалось. Помогала профессия: выбирал и рассматривал эпизоды, которые могли бы войти в сценарий. И если уж про рождение…

Рождение сопричастности

Весной 1962-го в Ленинграде на Невском проспекте активно шла реконструкция лютеранской церкви Святых Петра и Павла, больше известной как Питеркирхе. Церковь убили еще в 1938-м, пасторов расстреляли, «родили» в здании овощной склад. В конце 50-х решили уничтожить склад и сделать в церкви плавательный бассейн для моряков (почему-то). Молодая женщина-инженер руководила работами. Поднялась на крышу и увидела, что кровельщики работают без страховки. Поспешила к ним, чтобы навести порядок, сама про страховку забыла. Ну что взять с молодого специалиста, только из института. Незафальцованные листы кровельного железа разъехались под ногами, инженер провалилась. Высота центрального нефа Питеркирхе около двух десятков метров, а внизу еще и выбрали пространство под бетонную чашу бассейна. От неминуемой смерти спас большой живот девятого месяца беременности. Застряла между стропилами.

В животе был я. Возможно, орал от ужаса и пытался упереться во все стороны конечностями. Помните корову в бомболюке из «Особенностей национальной охоты»? Жить захочешь — не так раскорячишься. Уже тогда силы небесные явили милость. И к безгрешному плоду, и к наивной комсомолке, участвующей в изуродовании храма. Кстати говоря, в зрелом возрасте мама сильно раскаивалась на эту тему. А ведь еще в одной похожей стройке через пять лет поучаствовала, и я вместе с ней, когда не с кем было оставить.

«Теперь так мало греков в Ленинграде,

что мы сломали Греческую церковь,

дабы построить на свободном месте

Концертный зал…

…

В церковный садик въехал экскаватор

С подвешенной к стреле чугунной гирей.

И стены стали тихо поддаваться».

Бродский жил неподалеку, на Лиговку ходил в гости к девушке-татарке, был свидетелем события перед ссылкой. Потом вернулся из ссылки и застал уже стройку Большого концертного зала «Октябрьский». Может, и меня видел, на стройке и позже. И уехали мы с Бродским из тех краев в один год. Он в эмиграцию, я на Гражданку.

Осознав, спустя столько лет, это совпадение и примазавшись к великому, я заржал. Смех через кислородную маску в редкий момент ночного реанимационного затишья вызвал тревогу. Прибежала дежурная бригада в белых скафандрах, смерили температуру и давление. Успокоил добрых людей как мог.

Рождение гопников, первой любви и прохожего

Историческая родина гопников там же, на Лиговке. «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла…» Через дом от Греческой церкви в конце XIX века организовали Городское Общество Призора. Призревали беспризорников, хулиганов и прочую шпану. С 1917 года — Городское Общежитие Пролетариата. Публика и слава та же, гопники и гоп-стоп живут до сих пор и ареал расширили. В здании ГОПа теперь гостиница и бизнес-центр. И моего детского сада на другой стороне площади, в доме с башенками напротив Московского вокзала, больше нет, там родился пивной ресторан. Захожу иногда пропустить кружку-другую, вспоминаю одну девочку и первый невинный поцелуй во время тихого часа. Нет больше и триста первой школы на углу Свечного переулка, где я чуть не стал убийцей. В третьем классе зачем-то заставили нас мыть окна. Цинковое ведро с водой стояло на подоконнике, рамы открыты. Как уронил — не помню. Помню насквозь мокрого мужика с жестяным блином в руках, прибежавшего в школу. Ведро упало перед ним. Четвертый этаж, шансов при прямом попадании не было. Второй раз родился? Любим мы играть словами, к событиям привязываться. Новый год, дни рождения…

А между тем клетки тела умирают и рождаются ежеминутно, и никто этому значения не придает, шампанское не открывает. Жизнь — поток, она бесконечна. Ранешние люди о том знали, не зря усопшим в могилы клали что-нибудь «на дорожку». Князьям оружие и коней, простым людям что-нибудь простенькое. Но клали обязательно. Не суеверие. Знание. И все эти пирамиды с курганами не столько нам об эпохе рассказывают, сколько напоминают: жизнь вечна.

Рождение маленького чуда

Устроился как-то рабочим в археологическую экспедицию. Предгорье Северного Кавказа, пещера с солнечной террасой, которую люди облюбовали на века аж с времен неолита. Экспедиция обосновалась и работала там же, в пещере. Раскоп на краю террасы, два на два примерно. Углублялись потихоньку, расчищая культурные слои, спускались промывать грунт к речушке на дне заросшего лесом ущелья.

Где-то на глубине века восьмого наткнулись на захоронение. Два детских скелетика валетом. Лет по десять при жизни было. Остатки глиняного горшочка, бусинки… «Скорее всего, сарматы», — сказал профессор.

Вечером у костра байки археологические, страшилки про потревоженные силы вскрытых могил.

Ночью просыпаюсь от звука грома и вижу невероятной красоты картину. Гроза, ливень сплошной стеной отгородил пещеру от внешнего мира. Вспышки молний вырывают из темноты эту водяную завесу, ветер порывами прогибает ее как парус, забрасывая на террасу. Мечутся летучие мыши, которых и видно-то раньше не было, под лежаком носятся мыши полевые, все орут, пищат. В ущелье грохот и треск, буря ломает деревья, непрерывные раскаты грома. Такой маленький армагеддон.

И тут совершенно по-дурацки мне стало жалко скелетики в раскопе, которые заливало водой. Будто они живые и им под ливнем плохо. Выбрался из спальника, пошлепал сквозь всю какофонию в «хозяйственный» грот, взял ломаную раскладушку, накрыл раскоп. Вспомнил вечерние байки и рекомендации, как умилостивить потревоженных духов, перебежал в грот, где хранились продукты. Взял два кусочка сахара, положил в могилку и скорее забрался в спальный мешок, дрожа от холода. Не успел устроиться, как наступила тишина. Гроза закончилась мгновенно, ветер стих, мыши исчезли, тучи ушли. За минуту, буквально! Будто кто команду получил… Только докапывает где-то по камням вода и звездное небо во всю свою мощь.

Утром выяснилось, что никто из экспедиции, конечно, в такую грозу не спал. Все подглядывали в щелки спальников за ночным приключением дурака-рабочего и стали свидетелями маленького чуда. Стало быть, нужен я был? В той пещере? Успокоил древние детские души?

И помимо пещеры приключений хватало. Грешил, но и пригождался порой там-сям. Как минимум тем, кто за меня молился. А их немало оказалось.

Ослабленные вирусом нейросети скрипели из последних сил, доставая из запылившихся архивов факты биографии. Не то чтобы очки перед уходом набирал, вспоминая былое на реанимационной койке. Искал смысл и оправдание своей жизни. Для чего-то ведь было все?

Есть анекдот. Помирает человек, предстает перед архангелами и спрашивает: «Как? И все? А смысл всего? Должно же было быть у меня какое-то предназначение в жизни?» Листают большую книгу, находят нужную страницу. «Пятое октября девяносто третьего года. Поезд “Москва—Астрахань”. Вагон три, место девять. Зашли из соседнего купе, попросили соли. Вы дали». Наверное, у каждого из нас есть свой поезд. А то и не один.

Рождение барабанщика. Часть вторая

БАМ, 1989-й. Вышел размяться на полустанке и увидел парнишку с пионерским барабаном и наивной верой в удачу. Велик ли был его шанс? Только ВГИК зачем-то отправил за пять тысяч километров от Москвы студента с богатым опытом пионерского детства. Я показал молодому, как правильно держать палочки, и научил базовому маршу. «Бей, барабанщик, старый барабанщик, бей в барабан, барабанщик, бей…» Счастливый парнишка все схватывал на лету. Как только «схватил», тепловоз дал гудок — по вагонам. Другого видимого смысла в той командировке я так и не нашел.

Рождение благодарности

«Вот и выходит, что наши маршруты прокладываются заранее и не всегда нами, и смыслы этих перемещений до времени сокрыты…»

Так думал скелет на ходунках с седой бородой, разглядывая себя в зеркало. Слег в августе, вышел в ноябре. Минус тридцать кило. Плюс пара терабайтов отреставрированной памяти. То на то и вышло? И другим показал, что вернуться можно. И мозги сохранить. Значит, был смысл? И есть?

«Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.

Только с горем я чувствую солидарность.

Но пока мне рот не забили глиной,

Из него раздаваться будет лишь благодарность».

Иосиф Бродский

P.S. Низкий поклон всему персоналу Клинической больницы № 122 им. Л.Г. Соколова г. Санкт-Петербурга, особенно сотрудникам ОРИТ.

Отдельная благодарность Горелову В.П., Симутису И.С., Ильину Д.С., Кучеренко Н.Г., Бебеху А.Н., Горелову А.И., Беляевой Е.Л., Майоровой З.В., а также Боголюбовой М.Н. и главному врачу ФГБУ «СПб НИИФ» Минздрава России Соколовой О.П.


Колонка Андрея Романова опубликована в журнале  "Русский пионер" №108. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".