Классный журнал

Иван
Соколовский

Малометражная Америка

Когда я вернулся из России после зимних каникул, у нас в колледже из-за вспышки ковида должны были быть две недели удаленного обучения, поэтому меня пригласил к себе домой мой сосед по комнате Кристофер. На кампусе было бы куда скучнее, чем на Венис-Бич в Лос-Анджелесе, поэтому я согласился. Он должен был встретить меня в аэропорту.

На паспортном контроле в этот раз была не особо длинная очередь, но мы все равно не двигались. Другие пассажиры, видимо, были слишком измотаны перелетом, чтобы выяснять причину, по которой встали, а мне очень не хотелось заставлять Кристофера ждать, и я переживал. Было ясно, что я точно ничего поделать с этим не могу, но мне нужно было хотя бы знать, кого можно винить в задержке. И я нашел их. На одной из двух открытых стоек паспортного контроля схлестнулись американский пограничник и русский турист. «Схлестнулись», наверное, не самое правильное слово, потому что активность проявлял в основном пограничник. Я прислушался к тому, что он говорил:

— Послушай, приятель, хватит играть со мной в игры. Я даю тебе две минуты. Найди доказательства оплаченного жилья в Соединенных Штатах Америки. — Пограничник буквально отыгрывал сцену из какого-то очередного проходного фильма с Брюсом Уиллисом.

— Письмо… Я письмо должен найти, да? — У русского ситуация усугублялась незнанием языка.

Между своими скомканными репликами он переходил на нервный смех, не до конца понимая, видимо, серьезность ситуации.

— Хочешь потратить мое время впус-тую? Я не твоя нянечка! Хочешь, устрою тебе веселую ночку с моими друзьями в пограничном контроле?

Театральность всего происходящего я не преувеличиваю. Я записал все происходящее в заметки в телефоне, чтоб не исковеркать при изложении. Самое печальное — через несколько минут действительно пришли его «друзья» и куда-то увели ничего не понимающего и перепуганного российского гражданина.

Такие вещи кажутся мелочами, но они постоянно напоминают тебе, что представители власти здесь ничего, а тем более незнания языка, не прощают.

Но зато очередь снова задвигалась.

На следующий день Кристофер как бы невзначай сказал, что хочет навестить свою бабушку. Подтекст был понятен: раз уж я приехал, то должен навестить ее вместе с ним. Я был только «за». Она очень трепетно относится к своим русским корням, и общение со мной для нее — это нерушимая на сегодня связь с исторической родиной. Разумеется, в России она ни разу не была и ни слова по-русски не знает, но какой-то логики в этом всем я искать даже не пытаюсь. Счастью логика не нужна.

Ничего особенного в нашем визите не было: я ответил на все вопросы про свои каникулы, она пожаловалась на бесстыдников, не носящих маски, а Кристофер попытался объяснить ей что-то про криптовалюты (почему-то он обожает так безжалостно поступать именно со старшим поколением). Во время разговора я заметил на полках уголок, отведенный под картинки с изображением ее морального ориентира, спасителя человечества и мученика; книги о нем, в которых, некоторые скажут, все выдумано.

Почти все тут было как у русских бабушек. Только у них в таких уголках Иисус, а у нее — Барак Обама.

Приехав через неделю в колледж, я оказался даже рад. Тут все-таки хорошо. Я привык уже к нашей комнате и кампусу. Да что уж там, я и к некоторым людям привык. Но в этот же день, отправившись набрать воду из фонтанчика, я вдруг вспомнил, как делал это уже сотню раз. И подумал, как быстро один день тут становится похож на другой.

Вдобавок к этому я взял пять курсов вместо положенных четырех и начал еще работать репетитором на кампусе, то есть свободного времени не осталось вообще. Просыпаешься в семь утра, ложишься в десять (потому что иначе вообще не сможешь функционировать), и в этом промежутке, если повезет, суммарно наберется час-полтора свободного времени. Кристофер такой же — только вместо обычных занятий он постоянно пользуется абсолютно всеми возможностями, которые дает нам колледж, принося в комнату какую-то аппаратуру, прежде всего музыкальную, на несколько тысяч долларов и пытаясь понять, как ей пользоваться. И мы пришли к выводу, что при всей этой загруженности мы оба чувствуем себя по-настоящему удовлетворенными, потому что убеждены, что родительские деньги на учебу тратятся не зря.

И это все контрастирует с нашими соседями в комнате напротив. У них вечер четверга, пятница, суббота и утро воскресенья — это целостный промежуток времени, в который они, кажется, не трезвеют. Обычно это нас не затрагивает, но иногда они идут вразнос. Например, с этими тремя ребятами уже, можно считать, живет одна студентка, Люси. Она при этом не состоит в отношениях ни с одним из них, просто спит на матрасе у них на полу. Так вот, в одну ночь, проснувшись от звука закрывающейся двери, я увидел, как она карабкается в кровать нашего третьего соседа, Эндрю. Сначала решил, что это мне спросонья кажется. Да и вообще, не мое дело, что она в этой кровати забыла… Но, услышав через полминуты второй хлопок двери и обсценное негодование Эндрю, я понял: что-то не так.

— Ты что в моей комнате забыл?! Пошел вон отсюда! — кричала она на него.

От этого проснулся Кристофер.

— В какой твоей комнате? Ты в моей кровати, дура! — У Эндрю начиналась истерика. То ли от злости, то ли от смеха.

Когда к беседе подключились Кристофер и я, сопротивляться было уже сложно. Но Люси, надо отдать ей должное, старалась. Через несколько минут выяснилось, что она чем-то разозлила наших соседей и они не пустили ее ночевать к себе, а ключ от своей комнаты она где-то потеряла, поэтому уселась на диване в холле. Уже почти отчаявшись исправить ситуацию, Люси вдруг услышала Эндрю, вышедшего в туалет, и прокралась к нам в комнату через незапертую дверь. Дальше неясно — то ли она действительно решила, что чудом оказалась у себя в комнате, то ли просто отчаянно боролась за место для ночлега. В любом случае мы ее выпроводили, а наутро она поклялась нам, что больше пить никогда не будет. Боюсь представить, сколько еще людей это от нее услышат.

Но были выходные, на которых даже эта компания не пила, — «Родительские выходные». Все прям как в летнем лагере: приезжают родители, проводят время со своими детьми, те им с воодушевлением показывают, чем они тут живут. Разве что петь и танцевать нас не заставили. Для родителей это все очень захватывающе — к ним относятся как к таким же студентам, и они чувствуют себя молодыми, а это чего-то да стоит. Кто-то даже приходит в тренажерный зал, но, как я заметил, заканчивается это тем, что они облокачиваются на тренажеры и великодушно меряются достижениями своих детей. Родители Кристофера, особенно его отец, очень ждали этого мероприятия, просто чтобы снисходительно посмотреть на то, как «все остальные пытаются друг другу что-то доказать» (они, получается, то ли уже все доказали, то ли им и нечего было). В любом случае уехали они довольные. А еда в столовой после их отъезда снова почему-то стала ниже среднего.
 

И мы снова оказались в этой монотонности учебы. У нас в колледже есть «Общие требования» — набор курсов, которые каждый ученик обязан взять в течение четырех лет обучения. Сюда входят математика, иностранные языки, политология, экономика и несколько, откровенно говоря, бесполезных предметов. По идее, это должно расширить наш кругозор до невероятных масштабов, но на деле бОльшая часть студентов оказывается слишком ленивой для полноценного изучения материала, поэтому на некоторых занятиях в классе царит какая-то атмосфера безысходности. Больше всего это заметно на биологии.

Биологию я беру, чтобы выполнить свое Общее Требование по классу с лабораторной работой — нужно же нам, в конце концов, знать, как составлять отчеты, которые никто и никогда не будет читать. И учат нас этому подобающе. Каждую неделю у нас есть две лекции по полтора часа и одна лабораторная, идущая четыре часа. И если куратор лабораторной еще хоть как-то старается вовлечь и заинтересовать нас, то лектору вообще никакого дела до происходящего нет. Он просто выучился на ученого-эколога в надежде, видимо, что поменяет мир, но, осознав, что это ему не под силу, отправился пропагандировать свои великие идеи студентам — может, в надежде, что поменяют они.

Курс посвящен эволюции, но он буквально в каждой лекции с гордостью озвучивает свои самые сокровенные темы — изменение климата и борьбу с расизмом. Никуда ты от этого не денешься. Но, рассказывая про них, он хотя бы оживает и перестает быть тихо бубнящим свою речь микрофоном на кафедре, и ты вдруг обращаешь внимание, что он все еще в классе.

Никто его, естественно, особо не слушает. Есть пара человек за первыми партами, которым удается себя пересиливать, но в остальном все безнадежно. Я, например, сижу на последней парте, потому что, как правило, не успеваю занять места хотя бы посередине (далеко идти из другой аудитории), и мне очень хорошо видны экраны ноутбуков других студентов. Не думайте, я не таращусь в них все время, но иногда просто невольно замечаю. На что-то хотя бы отдаленно напоминающее материалы для занятия смотрят только процентов двадцать. Боже, да там в пасьянс больше людей играет! У остальных по-разному: кто-то совершает очередную импульсивную и бесполезную покупку на Амазоне, кто-то смотрит, что сегодня будет в столовой, кто-то просто пишет друзьям (все это я замечаю, повторю, невольно). Я через силу слежу за ходом лекции, но их винить не могу. Они хотя бы не мешают остальным. В отличие от двух футболистов, сидящих рядом со мной.

Футболисты — это как отдельный мир в колледжах. Их очень легко отличить от всех остальных, потому что они невероятно бестолковые и бестактные. Колледж их держит, только чтобы гордиться их и своими спортивными достижениями в конце семестра. Они ментально оторваны, конечно, от всех остальных и живут по своим законам. Физически футболисты всегда общаются только с футболистами. Некоторые пытаются, правда, социализироваться, но все без толку. Ко мне после математики все время подходит один и рассказывает, как он старается окружить себя более умными людьми, потому что это сделает его умнее. Почему-то он не учитывает, что это должно и в обратную сторону работать. Зачем более умному человеку окружать себя им? Что он может дать? Я стараюсь аккуратно натолкнуть его на эти мысли, потому что слушаю эту шарманку уже полгода, но изменений к лучшему и исполнения его американской мечты так и не вижу. Видимо, действительно никто не поддается уговорам.

Поэтому футболисты в какой-то степени и обречены на компанию друг друга. Но большинство не жалуется. Те двое, что сидят рядом со мной на биологии, отчаянно пытаются считать себя королями этого класса: разговаривают громче лектора (у которого не хватает смелости их остановить, поэтому это делают раздраженные студенты), демонстративно опаздывают на занятия, кладут, в конце концов, ноги на парту, хотя она настолько высоко, что это даже неудобно (да, я пробовал)… Выглядят их попытки продемонстрировать свою доминацию на самом деле жалко, поэтому все над ними подсмеиваются. А мне их жалко немного. Я ведь живу в одной комнате с таким. Эндрю как-то раз признался:

— Я тут понял, что моя ценность не в моих мозгах. И никогда не будет.

— Бред какой, ты же смог сюда поступить. С чего ты вообще это взял? Ты не такой, как думаешь! — Нужно же все-таки иметь человечность и попытаться его успокоить. Даже если для этого нужно нагло врать.

— Я играю в футбол с шести лет. Мне за это время столько раз давали по голове, что там ничего не осталось, — признается он. — Я смотрю на остальных людей в этом колледже и понимаю, что никогда не буду как они. Поэтому я, наверное, стану морским котиком.

Это хотя бы вызывает сострадание и уважение. Сострадание — потому что он, в отличие от остальных футболистов, понимает свое положение. Уважение — потому что он его принял и не собирается тратить время на бе-зуспешное построение карьеры финансиста. Будет морским котиком. Это он сможет.

А вот кем станут те два балбеса, сидящие со мной на биологии, мне совершенно не ясно. Но, кстати, надо оговориться, что не все классы проходят так нудно. Если быть точнее, то ни один другой. Объяснение этому довольно простое: мой колледж входит в консорциум из пяти учебных заведений, граничащих друг с другом. Незнающий человек, гуляя по кампусам, даже не поймет, что это не один колледж. У такого объединения есть свои плюсы: можно есть в других столовых, пользоваться не твоим бассейном, брать курсы, которые не преподают в твоем колледже. Звучит, конечно, очень здорово, но я вот взял эту биологию, а она оказалась такой бесполезной. Так что буду все-таки стараться брать все в своем родном колледже. Потому что он меня еще не подводил.

Самое бесценное, что тебе дают «либерал артс» колледжи, — это связь с профессорами. Например, мне психологию преподает человек, которого только что назначили президентом Американского совета по судебной психологии. Он обладает какой-то умопомрачительной квалификацией и занимается исследованиями, оказывающими реальное влияние на законы в стране. И при этом он сам захотел прочитать черновик моего эссе, когда я зашел к нему поговорить. Пометки везде поставил, комментарии написал. И так буквально с каждым профессором. У меня до сих пор в голове не укладывается такое отношение к простым людям.

Но еще больше я не понимаю учеников, которые этим всем не пользуются: они не ходят на консультации, не обсуждают свои проекты, но потом обязательно жалуются на «несправедливые критерии оценок». Из снижающихся с каждым месяцем средних баллов за экзамены и из того, что я слышу от преподавателей, можно сделать вывод, что ученики размякли и перестали работать так усердно, как их предшественники. Я почти уверен, что это из-за понижающей требования системы образования, которая, стараясь сберечь психическое здоровье учеников, дает им поблажки.

Это происходит не из-за каких-то указов о сокращении или упрощении домашнего задания — нет, тут дело, скорее, в сердобольных профессорах, которым кажется, что их студенты борются с какими-то демонами каждый день и поэтому никак нельзя перегружать их своими чрезмерными требованиями. А студенты ни с кем не борются — они просто ленятся и пользуются добротой преподавателей. Очень зря, как мне кажется.

Хотя бы преподаватель по психологии держится. Заваливает студентов, как им кажется, работой. Его-то их манипуляции не сломят, он полжизни таких симулянтов в суде разоблачает… Одним из самых занимательных и при этом тревожных моментов в этом курсе является обсуждение того, как иммигранты меняются, переехав в другую страну. Как новый язык влияет на их сознание. Как они буквально приобретают новые личности.

И это страшно, потому что я ощущаю это все на себе. Я все чаще замечаю, что, думая и разговаривая на английском, я приобретаю какие-то совершенно не свойственные мне манеры поведения и черты характера. Какие-то из них хорошие: больше сострадания к людям, меньше цинизма, меньше природной сдержанности. Но при этом я, стараясь адаптироваться, как будто потихоньку становлюсь таким же, как все остальные. А в этом уже ничего хорошего нет, потому что не стоит быть настолько похожими друг на друга.

И отсюда следует довольно логичный (хоть и безумно пафосный) вопрос: родился ли я заново, переехав в США?

Да, в какой-то степени. Например, у меня, можно считать, новое имя — Айван. Некоторые при этом меня спрашивают, не Иваном ли меня все-таки зовут. Я не задумываясь отвечаю, что какой же Иван, правильно «Айван». И сам себе до конца не могу объяснить почему. Наверное, это все же началось с моей первой поездки в языковой лагерь во втором классе, где я упорно твердил всем англичанам, что они должны читать мое имя как «Иван». А они не сдавались, и я для них все равно был «Айваном».

Я привык наконец-то к местным системам измерения. Стал их более интуитивно понимать. Это ведь тоже значит, что ты уже немного другой человек. Русская часть меня все так же презирает мили, фунты, галлоны и градусы Фаренгейта (ну серьезно, я такие неудобные системы измерения нарочно бы не придумал), но моя американская часть их хотя бы понимает. И что, наверное, самое главное, я почти перестал пересчитывать все свои траты в рубли. Самая дешевая стрижка в нашем городе стоит 25 долларов. Это сейчас 3000 рублей. Разумеется, я буду себя до последнего отговаривать. И мучиться из-за этого внутреннего конфликта. Но это действует и в обратную сторону: работая 12 часов в неделю на кампусе и получая 16 долларов в час (на один доллар больше минимальной оплаты труда), я зарабатываю, за вычетом налогов, примерно 700 долларов в месяц. 84 тысячи рублей на момент написания. Поверить в это даже тяжело, когда думаешь о МРОТ в России.

Но в итоге-то все эти вычисления не имеют никакого смысла, потому что с таким же успехом можно переводить все в песо или иены, от чего-то страдая и чему-то радуясь. Так что я привык к долларам. И слава богу. Но и отвыкну так же легко.

Даже прожив тут уже полгода, я так и не могу наслаждаться всем, что есть вокруг меня. Еду вечером в горы — ну горы и горы. Каждый день весь год тепло — ну тепло и тепло. При этом я настолько привык к отсутствию этих вещей в моей жизни в Москве, что отношусь к их внезапному появлению с каким-то недоверием. Настолько я, видимо, недоверчивый, что даже себя постоянно подозреваю в самообмане.

Вернувшись одним вечером с работы, я узнал, что началась спецоперация на Украине. Вся усталость куда-то пропала. Во-первых, мне стало страшно. Это, я думаю, объяснять не надо. Во-вторых, мне стало стыдно. Потому что до этого я около месяца объяснял всем, кто меня тут спрашивал про ситуацию на Украине, насколько нелепо звучат идеи о том, что Россия может это начать. В-третьих, я очень разозлился, потому что уже становился заложником напряженной ситуации в 2021 году, когда посольства США в России перестали выдавать визы, а тем, которые находятся в других странах, дали распоряжение давать их таким, как я (русским студентам-первокурсникам), на 12 месяцев вместо четырех лет. Это было просто нелепое и бесполезное препятствие.

Потом с каждым днем я читал все больше негативных новостных сводок с фронта. (Надо же, около года назад я даже телеграм-канал для постоянной связи с родственниками назвал «Новости с фронта».) Не дадут улететь в Россию. А если и дадут, то непонятно, как ты вернешься без визы. Не дают пользоваться российской кредитной карточкой. Не дают вывести деньги с моего пусть и крошечного, но все-таки брокерского счета. Это уже не говоря о санкциях, которые затрагивают моих друзей и семью в России. И не говоря о том, как они все это переживают.

Но не обошлось и без поддержки. Немало людей, увидев меня, подходили и говорили, что переживают и за русских, и за украинцев. Большинство, конечно, из вежливости, но пара человек спрашивали по нескольку раз и действительно хотели хоть как-то помочь. Я получил несколько писем от колледжа, в которых мне говорили, что готовы сделать все возможное, чтоб студенты из России и Украины чувствовали себя тут спокойнее. В какой-то момент мне предложила встретиться женщина, отвечающая за психологическое здоровье международных студентов, Сьюзен. Я большого значения этому не придал, но встреча оказалась очень обнадеживающей. Сьюзен сказала, что президент колледжа лично попросил ее связаться со всеми, кого затронул конфликт, и заверить нас, что нам предоставят жилье на лето, помогут, если надо, найти стажировку и даже постараются решить вопрос с визой.

Понятно, что это все несравнимо с возвращением домой, которого я очень ждал, но они действительно вроде делают то, что могут, и пока не зависят от действий правительства.

Между тем я понимаю, что в любой момент это может измениться.

И если что, я всегда готов.


Колонка Ивана Соколовского опубликована в журнале  "Русский пионер" №108. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".