Классный журнал

Иосиф
Райхельгауз

Но кто же за меня заплатит?

Либеральная идея близка мне, как никакая другая. Боролся за нее в дремучие советские времена: уравниловка социалистического строя, подавление частной инициативы, уголовная ответственность за попытки заниматься собственным делом — все это было мерзко и пошло. Понятно, что либерализм и рынок — близнецы-братья. А рынок и деньги — ну просто как Ленин и партия. Так что все однозначно: я за либерализм, за рынок, за деньги… Или не однозначно?

Много лет назад на радиостанции «Эхо Москвы» придумали цикл «Мой первый рубль». Отвечали знаменитости — писатели, политики, музыканты, ученые. Люди, достигшие серьезных высот в разных сферах, с радостью и восторгом говорили о своих первых финансовых успехах. Кто-то вспоминал, как получил три рубля от папы, выкопав картошку на садовом участке дедушки и бабушки. Кто-то — рубль от мамы за то, что в восемь лет забирал младшую сестренку из детского сада. Кто-то оказался круче: ему первые деньги заплатили не родственники, а чужие дяди, которым он мыл автомобиль. Интересно, что все примеры касались сферы услуг либо были связаны с «тяжелыми работами» вроде разгребания снега или окапывания деревьев. То есть люди умственного труда свою карьеру начинали с труда физического. И я был среди них, с восторгом делясь, как в 12 лет вместе со своим дядей стеклил коровник в колхозе, председателем которого был мой дедушка. Стояла жара, вкалывали с утра до ночи. Заработал немыслимые деньги — 120 рублей. Мама предложила купить все, что угодно. Угоден мне был письменный стол, без которого невозможно стать писателем. Стол приобрели.

Потом приходилось получать деньги за самый разный труд. За литературные публикации (письменный стол куплен не зря!), за поставленные спектакли, снятые фильмы, книжки, лекции. Это случалось на родине и в дальних странах — Америке, Швейцарии, Италии, Турции… Платили в разной валюте: долларах, евро, шекелях, естественно, рублях. Не помню ни одной полученной суммы. Но вот эти 120 рублей за коровник не забуду никогда.

Деньги — инструмент. Способ оценки качества и количества труда. Когда-то, изучая политэкономию, вероятно, знал определение денег. Но теперь забыл. Мне важно, что деньги реально измеряют качество: одна и та же работа разного качества оплачивается по-разному.

Так исторически сложилось, что деньги во многом определяют место человека в жизни. Можно сколько угодно рассуждать, что это плохо, неверно, цинично. Но в социуме дело обстоит именно так. И если ты не удалился в скит, не спрятался в пещере, не занял картонную коробку у мусорного контейнера, то есть не утратил социального статуса, а продолжаешь оставаться полноценным членом общества, вопрос «сколько ты стоишь?», каким бы неполиткорректным ни был, буквально звучит в ушах.

«Сколько ты стоишь»… Мерзкий, отвратительный вопрос. Когда вижу с экрана ТВ сбор денег на операцию крошечному ребенку, умирающему потому, что его мама с папой не заработали или не украли 10 миллионов, стыдно и страшно. Испытал на себе: меня спасли деньги богатых друзей. Обязан им жизнью. Не у всех есть такие друзья. Платная медицина, платное образование, за деньги можно в космос слетать… Вовсе не надо быть героем, как Гагарин. Пишу это и сам себе не верю: может быть, назад в СССР?

Я не знаю, сколько стою. Говорю без кокетства — правда. Не смогу ответить на вопрос о своем доходе. Поскольку все мои доходы — «белые», спокоен по поводу налогов: они оплачиваются бухгалтериями. Приблизительно назову размер зарплаты в театре, символический оклад в ГИТИСе. Как создатель инсценировок и спектаклей получаю авторские от соответствующего агентства. Но сколько, когда и за что — не имею понятия. Иногда приходит смешная сумма — 300 руб-лей, иногда — солидная… Угадать источник не в состоянии. Накоп-лений у меня мало, есть какие-то, сколько точно — не помню. Когда не так давно мошенники слили с моей карты сумму в 360 тысяч (об этом — в предыдущем номере «Русского пионера»), обнаружил с огорчением, что сперли почти всю денежную массу, которая там имелась.

Как-то отсутствует мотивация сесть и посчитать свои доходы, прикинуть, насколько я богат или не богат, как хотелось бы. Почему-то неинтересно. Не значит, что я «презираю» деньги, — вовсе нет. Ведь они — объективное подтверждение труда, жизнедеятельности, активности, эффективности. Другое дело, что значимость денег не измеряется их количеством.

Мы часто бываем в Санкт-Петербурге на гастролях. Проезжая угол Литейного и Невского, всегда смотрю в окна, где когда-то было кафе «Автомат». В студенческие времена позволял себе бросить 10 копеек в щелку, и на металлической подставке выползал крошечный бутерброд с сыром или колбасой. А уж в дни стипендии гулял по полной программе. За 52 копейки из автомата появлялась тарелка «солянки мясной, сборной». От нее шел пар и фантастический запах.

Понятия не имею, во что обходится сегодня обед в ресторане «Белое солнце пустыни», где нередко принимаю друзей. Но 52 копейки за солянку — в разы дороже, чем самый крутой ужин в заведении с мишленовскими звездами.

Скажут: тогда ты был молодым, вот тебе и солянка пахла, и бутерброд возбуждал… А нынче восприятие лишено остроты. Справедливо. Но не менее справедливо и другое: в то время мы реально не мерялись доходами, не только потому, что их не было, — в сознании прочно засел герой Олега Табакова из фильма «Шумный день», дедовской шашкой рубивший дорогой мебельный гарнитур — символ мещанства и меркантильности.

Парадоксально, что именно Олег Павлович Табаков был вовсе не чужд материальных ценностей, одним из первых стал еще в Союзе много зарабатывать, а позже, в условиях победившего рынка, оказался предприимчивым театральным менеджером. При этом не забыть, как он всегда «подкармливал» молодых артистов, режиссеров, студентов, помогая им деньгами. И делал это до конца своих дней.

Всю жизнь настолько интересна моя работа, что не приходит в голову спрашивать, сколько за нее получу. Более полувека в профессии — всякий раз удивляюсь: за это еще и платят… Папа Любы Полищук — сантехник из Омска — все интересовался у дочери: «Любка, где ты работаешь?» Она отвечала: «В театре». — «Ну понятно, в театре… Я ж не про это… Я спрашиваю, где деньги зарабатываешь?» — «Папа, в театре…» И он совершенно недоумевал: «Вы там пляшете, поете, а вам еще и деньги дают…»

И надо сказать, я его недоумение разделяю.

Когда первую заметку напечатали в ленинградской газете «Смена», мне было семнадцать. И это стало потрясением. А узнав, что получу за нее гонорар, был сражен еще больше.
 

Обретя опыт общения с распорядителями кредитов, выработал определенный способ обсуждения гонорара. На вопрос о сумме, за которую готов работать над спектаклем (фильмом, книгой и проч.), никогда не отвечаю. Директоров это пугает. Они настаивают: «Скажите, сколько стоит ваш труд?» Отвечаю скромно: «Для меня честь работать в этом прославленном театре / творческом объединении / издательстве, согласен на любую сумму. Можете даже не платить вовсе — все равно буду счастлив». Здесь они совершенно теряются и, как правило, называют цифру значительно большую, чем та, на которую рассчитывали мы оба.

В обратную сторону тоже действует. Когда в наш театр приходят устраиваться и говорят, что мечтают работать именно здесь, а потому готовы согласиться на любое вознаграждение, сразу хочется платить много.

Известна пушкинская строка: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Я бы ее перефразировал: можно рукопись КУПИТЬ. Рукопись купят, если она того достойна. Выкрик «Я написал шедевр, требую много процентов» не сработает. Пьеса, нужная театру, найдет покупателя за достойную цену. Прочитав текст современного автора, не сложно понять его ценность. Мне не сложно. Чего не скажешь про какого-нибудь ресторатора или сомелье. Зато мне не дано адекватно оценить качество вина. И если надо купить подарок, поступаю самым простым образом: спрашиваю в магазине французское и дорогое. Говорят: «Возьмите лучше вот это — оно дешевле, но вкуснее». — «Э, нет, — отвечаю, — так спокойнее».

В 90-е ходил анекдот. Встречаются новые русские — на них одинаковые галстуки. «За сколько ты свой купил?» — «За 100 баксов в палатке за углом!» — «Ну ты и лох! Прошел бы чуть дальше — купил бы, как я, за 500!»

Увы, в искусстве можно наблюдать похожие ситуации. Когда создают ажиотаж вокруг какого-то современного художника. И коллекционеры готовы выкладывать за его работы астрономические суммы. Или устанавливают стоимость билета в театр 20 000 рублей. Конечно, интеллигентный человек со стандартным доходом российского среднего класса, которому интересна эта постановка, такой билет не осилит. Зато некий нувориш, приметив подобную цену, заинтересуется: раз дорого, значит, надо идти. Хотя ни имя режиссера, ни даже имя автора — например, какой-то Толстой — ему мало о чем говорит.

Вспоминается, как в «дорыночные» времена именно интеллигенция покупала билеты со значительной переплатой. Или с «нагрузкой»: кассиры, продавая дефицитные билеты в вожделенную Таганку к Любимову, на Бронную к Эфросу, «впаривали» театралам непосещаемые спектакли театра киноактера или Гоголя. Существовало понятие «достать билет». Сейчас достаточно просто выложить за него ползарплаты.

Во все времена на купюрах разных валют отображали знаменитостей: царей, президентов, деятелей культуры… Как будто тем самым «отмывая» их от той сущности, про которую пел Мефистофель в известной опере: «Люди гибнут за металл». В праведном гневе Андрей Вознесенский восстал против этого: «Уберите Ленина с денег…» Убрали. Роль банкнот только выросла.

Деньги давно стали темой мирового искусства. Все романы Достоевского полны рефлексиями героев по поводу бедности и богатства. Как никто другой, Достоевский подробно исследовал страшнейшее унижение нищеты, толкающее человека на преступление. И он же доказал неизбежность наказания. Не случайно жертвой убийства Раскольникова становится старуха-процентщица, дающая деньги «в рост». С точки зрения религиозного писателя — страшное преступ-ление. Культ денег осуждается в мировой культуре — от «Венецианского купца» Шекспира до «Скупого рыцаря» Пушкина и далее везде вплоть до песни «Money, money» из мюзикла «Кабаре».

Сегодня российские банки ссужают граждан деньгами под бандитские проценты — ни в одной европейской стране нет ничего подобного. Рынок рулит, деньги все больше и больше пахнут. И отнюдь не солянкой.

Поборник демократии и либерализма, не принимаю факт сосредоточения большинства материальных ценностей в руках малочисленной олигархической группы. Особенно в нашей стране, где слишком вяло работает институт меценатства, не подкрепленный законодательно. Давать — приятнее, чем брать, даритель испытывает большую радость, чем одаряемый. Но эти простые истины, очевидно, растворяются в сознании обладателей по-настоящему огромных денег — миллионеров, миллиардеров. А значит, нужно их сознание как-то стимулировать.

Впрочем, это, пожалуй, другая тема. В качестве легкой интермедии — история одного розыгрыша, в котором деньги играли ключевую роль.

Много лет назад я выпустил три «Чайки»: классическую Антона Павловича Чехова, детективный сиквел Бориса Акунина и оперетту с музыкой Александра Журбина. До этого Александр Борисович Журбин довольно долго жил в Америке и не раз говорил, что его творчеством очень интересовались американские продюсеры. А потому вполне возможно нашу «Чайку» передать на Бродвей. Для меня Америка тоже не была чем-то неприступным — ставил спектакль в нью-йоркском театре, смотрел многие мюзиклы на Бродвее и, как казалось, был в материале.

В то время мы репетировали с Альбертом Филозовым, Львом Дуровым и Татьяной Васильевой музыкальный, как сейчас бы сказали, «мультижанровый» спектакль «С приветом, Дон Кихот!». Я не раз на репетициях рассказывал о своем американском опыте, о мюзиклах, о Бродвее — делился впечатлениями.

Тем временем наша «Чайка. Настоящая оперетка» шла с большим успехом. И на каждый спектакль Журбин приводил разных критиков и продюсеров.

Однажды утром раздался звонок. Женский голос с сильным акцентом стал говорить что-то вроде:

— Господин Райхельгауз. Беспокоят из агентства по производству бродвейских мюзиклов. Мы видели фрагменты «The Seagull», и мы хотим позвать вас на Бродвей, чтобы вы поставили у нас. Вас это интересует?

— Конечно, интересует! — Я был в полном восторге.

— Единственное, вы в Америке режиссер не очень известный. Поэтому можем заплатить вам только один миллион долларов за постановку. Извините, что так мало. Вас это все еще интересует?

— Конечно, интересует! — Миллион меня вполне устраивал.

— Тогда мы проведем переговоры, пришлем контракт.

На репетиции «С приветом, Дон Кихот!» я все это рассказал артистам. Услышал поздравления: ах, потрясающе!

И только Дуров был настроен скептически:

— Я бы поторговался. У них там знаешь сколько платят!

Через несколько дней опять-таки ни свет ни заря (конечно — разница во времени 10 часов!) раздался в трубке все тот же женский голос:

— Господин Райхельгауз, к сожалению, мы должны вас огорчить, потому что вы совсем неизвестный режиссер. Можем предложить вам только 500 тысяч долларов. Вас это все еще интересует?

— Конечно, интересует, — воскликнул я. Полмиллиона тоже неплохо. И стал ждать контракта.

Звонки продолжались. С каждой беседой мой рейтинг на Бродвее падал, пропорционально уменьшая сумму гонорара. Длилось все это месяца два. И в конце концов женский голос произнес:

— Господин Райхельгауз. С вами будет говорить генеральный продюсер.

И раздался голос… Льва Дурова. Который без всякого акцента заявил:

— Если вы купите билет за свои деньги в Нью-Йорк, мы, так и быть, разрешим посмотреть мюзикл с галерки бесплатно, чтобы вы увидели, как это делается.

Оказалось, что все это время я беседовал с дочерью Льва Константиновича — актрисой Катей Дуровой.

Эта невинная байка — лишь для того, чтобы разрядить напряженность темы. Вопрос «сколько ты стоишь?» для себя снимаю с повестки дня. Оставаясь либералом, категорически против того, чтобы деньги подменили человеческие ценности.

И снова вспомню Вознесенского, написавшего «Записку Е. Яницкой, бывшей машинистке Владимира Маяковского»:

Вам Маяковский что-то должен.

Я отдаю.

Вы извините — он не дожил.

Определяет жизнь мою

платить за Лермонтова, Лорку

по нескончаемому долгу.

Наш долг и страшен и протяжен

кроваво-красным платежом.

Благодарю, отцы и прадеды.

Крутись, эпохи колесо…

Но кто же за меня заплатит,

За все расплатится, за все?

Стихи 1963 года… Сегодня последние строчки звучат особенно остро.


Колонка Иосифа Райхельгауза опубликована  в журнале "Русский пионер" №106. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".