Классный журнал

Конец всем печалям,

Концам и началам.

Владимир Высоцкий

 

Мистика, говорите вы. Ох, сколько ее в жизни, а будет еще больше.

 

Я редко вижу сны. Но вот с 14 октября на 15-е приснился мне доктор Блейзман. Он держал в руке свои знаменитые карманные часы и считал пульс.

 

— Вы читали Брета Гарта?

 

— Читал…

 

— А «Счастье Ревущего Стана»?

 

— Кажется…

 

— Обязательно перечитайте, великий рассказ.

 

Что-то не то. Во-первых, я никак не могу закончить то, чем занимаюсь ровно два года. Не могу поставить точку. Очень уж привык к ним, и существовавшим на самом деле, и к насквозь выдуманным. Привык. И хотя из придуманного окончательно вошло ровно половина — а что мне делать с этим, не вошедшим? Вот и тяну. Вызывая неудовольствие.

 

Познабывает. Поставил градусник. Ну конечно, 38,9 — вот где мистика-то! Вчера, ведь вчера был совершенно здоров… А сейчас еще немного — и градусник просто не выдержит такого стремительного напора.

 

Явился адъютант — телохранитель? — Ваги. По его обожженному лицу я понял, что дела плохи. Он ничего не стал объяснять, просто сказал:

— Неделю как похоронили.

 

Вот — человеческая жизнь. Все начиналось с Ваги, веселого, счастливого, и вот — нет его. В самой последней части этого рассказа, где он был одним из любимых героев…

 

— Сам хотел передать… Это трофейный…

 

Штык-нож как штык-нож… Разглядываю. «US» — клеймо у рукоятки…

 

А человек с сожженным лицом говорит:

— Снарядом накрыло землянку. Не было живых. Он не мучился… Знаешь… — И не договорил. — Как героя хоронили… Я тебе фото покажу…

 

— Там хоронили?

 

— Зачем? Дома. Родителям отвезли.

 

— Это ж сложно очень?

 

— А ты как хотел? Чтоб попроще? Нет. По-людски надо…

 

— Вижу, тебе тоже перепало…

 

— Это? — Он ткнул пальцем в щеку, всю в глянцевых струпьях. — Чепуха… Пластическая операция… В Израиле буду делать… Так что мы тут пока… Как ты сказал? — Он запнулся. — Ну, не важно, я по-вашему не очень… Пере… Им — больше. Ха, они хорошо получили. И еще получат. Там, в Донбассе, улицу его именем назвали… Там — хорошие люди… А ты чего такой?

 

Я молча показал градусник.

 

— Это ничего. — И уже звонил куда-то по телефону, разговор шел по-армянски. — Тут у нас парень один, военфельдшер… Я пойду встречу его… А ты пока, — он достал конверт, — прочти, поправь ошибки, и вообще…

 

Это было письмо Ваги президенту РФ Путину В.В. Письмо из Донбасса. Значит, писал его еще Вага живой… Письмо было очень злое, местами несправедливое. Интересное письмо, немного чересчур подробное…

 

Они вернулись. Военфельдшер был очень милый парень, вымыл руки, приступил к осмотру.

 

— Голова болит?

 

— Сильно. А мне тут одну штуку дописать надо, я все сроки пропустил.

 

— Поправим. Вот лекарство, американское, сильное. Коньяк есть?

 

— Есть.

 

— Запиваем коньяком — не больше полстакана — и спать.

 

— Я ничего не успею.

 

— Слушай меня, через два часа проснешься другой человек. И пиши, пиши!

 

Выпили коньяка. Не чокаясь.

 

— Ну, прочел? — спросил обожженный.

 

— Прочел. Я бы не посылал.

 

— Это наше дело. Ошибки поправил — вот и хорошо, а все остальное — наше дело… Завтра ребята придут, бульон тебе сварят — это для здоровья хорошо… На той неделе Ваге — сорок дней, приходи… Придешь?

 

— А сейчас, — сказал военфельдшер, — спать, спать, спать. Мы ушли!

 

Голова у меня чуть кружилась. Температура спадет, в этом я не сомневался, а вот в том, что допишу, — сомневался. И очень. Но в конце концов что ж они, не люди там, в журнале?

 

Прав оказался военфельдшер. Проспав два часа, я, конечно, не выздоровел, но чувствовал себя значительно лучше. У меня появилась надежда.

 

По Подмосковью разбросано несколько психиатрических больниц. Вид у них жалкий, но обитатели довольны.

 

Вот в такую больницу попала Софья Борисовна и тоже была довольна. Еда ее никогда не волновала, получила она отдельную палату — ну и хорошо. Она много гуляла — ей ставили стул в палисадничке, она сидела и дышала воздухом. Это называлось гулять. Народ вокруг был интересный. Был фотограф Александр Иванович, он целый день что-то выискивал, что-то снимал, щелкал аппаратом. Вечером сдавал аппарат врачу. Врач должен был «проявить» пленку и напечатать фотографии. Наутро Александр Иванович снова получал аппарат. О фотографиях он начисто забывал. Он был безобидный. Была обрусевшая эстонка Берта Михайловна. Тут случай был посложней. Берта Михайловна набирала «группу» детей, гуляла с ними в парке, дети были под присмотром, родителям, платившим очень небольшие деньги, это было выгодно. Даже звучало как-то светски: «Наша девочка ходит в группу». Но получилось так, что один самый непоседливый мальчишка попал под трамвай. И вот Берта Михайловна в клинике, ведет разговоры, и очень разумные разговоры, о детской психологии, о педагогике… Но раз — ну два раза — в год Берта Михайловна пытается повеситься и, когда ее спасают, ведет себя буйно.

 

Есть еще Карл Иванович. Он работал сторожем в зоопарке. Он большой любитель и знаток животных. Но по ночам его душит удав, даже синяки видны на теле. Он почти не спит, он боится. Вылечить его невозможно.

 

Была еще одна, неприятная. Нищенка. Хитрющее существо. Приходила она обычно к заморозкам, наговаривала такого, что разобраться, что правда, что нет, не было возможности. Ее оставляли. Она любила на кухне помогать. Увидев С.Б., сразу попросила у нее рубль. С.Б. дала. Куня (так звали нищенку) попробовала еще раз — еще рубль. Но она была умная, злоупотреблять не стала. Решила подружиться с барыней… На самом деле Куня была очень хитрая, очень злая и к тому же воровка. Да мало ли чем она промышляла до холодов? С.Б. она не нравилась, очень.

 

— Как ваше здоровьичко? — спрашивала Куня, вся растекаясь в улыбке. Было это непередаваемо гнусно…

 

Блейзман, Леонид Абрамович, не забывал С.Б. Позванивал.

 

— Как там наша пациентка?

 

— Ничего, — отвечал главный врач и бывший ученик. — Но вы ведь сами все знаете. Она ненормальна. Хотя опасности не представляет.

 

— Ну, подержи ее еще, подержи, Гришенька.

 

— Как скажете, Леонид Абрамыч.

 

В этот день бывший з/к № 17-12 встречал специально вызванного с Урала очень нужного человека. Узнал сразу. Тот совсем не изменился, как будто только что вышел из лагеря. Стрижен коротко, стеганка, сапоги, фанерный чемоданчик. Жизнь его была причудлива. В четырнадцать лет сбежал в 41-м на фронт — и быть бы ему пионером-героем, юным партизаном, на худой конец сыном полка, всеобщим любимцем. Но Зиновий — он предпочитал, чтоб его звали Зиновéй, — попал в плен и, чтоб не околеть, подался к Власову. Был адъютантом. Срок получил приличный, в лагере (в нашем) сошелся с уголовниками. Был он парень отчаянный — серьезные люди таких уважали. Но был он полуцвет — блатной, но наполовину. С 17-12-м он сдружился потому, что 17-12-й знал много интересного, а Зиновей (иногда его звали Зимовеем), человек без образования, очень таких уважал.

 

— Есть хороший мастер, металлист? — спросил сразу, не здороваясь. —
Есть, ну?

 

— Есть вроде на Шарикоподшипнике, — неуверенно сказал Гриць (он тоже встречал).

 

— Едем!

 

— А что случилось?

 

— По дороге расскажу!

 

А случилось вот что.

 

— Едем нормально. Сосед, славный такой морячок, пива приволок, ну рыбка, колбаска. Ну, достаю свой нож. Черт дернул достать. Ну, все, конечно, разглядывают. Штука редкая. Клинок переливается — так, эдак поверни, — ручка из кости какой-то первобытной зверюги сработана — забыл, как ее, — крепости неимоверной… Полировочка… Ну, дурак! Ну, зевнул! А морячок уже кончиком пивные железки эти открывает, крышки эти чертовы! И — рраз! Самый кончик и сломал! Я нож выхватил у него — а уже все, нет кончика!

«Что ж ты, паразит, делаешь?»

 

«Да ла-адно, напильником подправишь!»

 

«Напильником! Да такого металла, может, нигде в мире больше нет! Напильником!»

Веришь, как кипятком меня окатило! А он смеется: «Ладно, дядя!» Ну, я его потом, конечно, с поезда-то спихнул…

 

— Крепко! — сказал 17-12.

 

— А дураков учить надо! Да там кусты были… Поцарапался только, наверное, ну, ногу сломал… А я ну не могу успокоиться! Мастер-то у вас хороший?

 

Мастер оказался мужчина обстоятельный: пощелкал по клинку ногтем, полюбовался на переливы металла, через лупу долго разглядывал слом…

 

— Я такого металла не знаю.

 

— Да никто не знает! — Зиновей ухватил мастера за рукав. — Говори, берешься?

 

— Не знаю…

 

— А так? — Зиновей выложил две золотые пятерки.

 

— Попробовать, конечно, можно…

 

— Только без этих кругов абразивных, на них все к чертовой матери в минуту посадишь, а потом что делать? На выкид?

 

— Нет, тут только ручная шлифовка…

 

— Ну а я про что?

 

— Кузнец нужен.

 

— На кой?

 

— А вот сам погляди: чтоб линию вывести, тут оттянуть чуток надо…

 

— Нет, не пойдет! Нагревать не дам!

 

— Кто говорит нагревать? Тут чуть расковать надо, вхолодную…

 

17-12 и Гриць не понимали, о чем идет речь, но ждали терпеливо.

 

— А есть такой кузнец?

 

— Есть, старенький только… Так, числится, а работать не работает. Но человек заслуженный!

 

— Давай!

 

Пришел кузнец, древний старичок. Долго смотрел, чего-то думал. Сказал, что металл ему неизвестен, а нужные ин-струменты, еще дедовы, у него дома. А чем ни попадя он работать не будет…

 

Поехали за инструментами. Привезли.

 

Оказалось, что свету мало. Привезли сильную лампу. Кузнец долго устанавливал наковальню, примерялся к молотку.

 

— Держи! Крепко держи! — велел Зиновею. — Ну, держишь?

 

Ударил три раза. Один — сильно, два других удара — так, слегка.

 

— Ну, глядь!

 

Линия была выведена чисто. Через лупу смотрели — не придерешься!

 

— Микроскоп ишо притащи, — сказал старый мастер, осторожно заворачивая инструменты в войлок.

 

— Ну, батя! — Зиновей полез в карман.

 

— Раньше так работали, — приговаривал старикан. — Раньше уважение к делу имелось!

 

Золотую пятерку брать не хотел:

— Ради интересу.

 

— Зубы вставишь. А я тебе еще одну дам. — Зиновей достал небольшую сереб-ряную денежку. — Это древний народ чеканил на Урале. А потом ушли все под землю. В пещерах иногда находят. Хотел в музей отнесть… Обойдутся.

 

— А чего они под землю-то ушли?

 

— Ну кто ж знает.

 

Кузнец поднял палец.

 

— Потому что были мастера! — сказал он звенящим голосом. — МАСТЕРА!

 

И его увезли домой.

 

На даче после ужина, напившись чаю, Зиновей долго слушал то, ради чего он приехал с Урала. Слушал внимательно, не перебивал.

 

Когда 17-12 кончил, Зиновей помолчал и, глядя в пол, сказал:

 

— Да-а…

 

Снова помолчал.

 

— Слышал я, что вы в Москве в шпионов играете. Слышал. Но такого не ожидал. Удивили вы меня, ребята. Какая-то бабка, подослать ее… Подготовить… — Хохотнул. — Ну, нагородили, ох и нагородили.

 

— А как надо? — спросил Соломон.

 

— Проще. Сильно проще. У нас — не так. Ведьма — в старый колодец и камнями сверху… Другую, молодую, в лесу на косах повесили. И все мило-хорошо. У нас старичок один в Заволжье объявился. Старичок как старичок, вырыл себе земляночку и живет… Знаменитый человек: семь побегов, вся жизнь по тюрьмам. Ездил я к нему. К нему много братвы ездит за советом. Он пишет «Десять заповедей для братвы». Да-а… А как же: у евреев есть свои десять заповедей, а у братвы — нет. Непорядок. Образованный — ну начитался по тюрьмам-то… Говорит: нам для борьбы со всякой нечистью нужна своя инквизиция.

 

— Прав мужик, — сказал Гриць.

 

— Конечно, прав. Тут война — кто кого. А вы танцы тут развели — па-де-де! Мне один доктор говорил: приходит девица, а у нее хвост, ну не хвост — хвостик. Это, говорит, атавизм, нельзя ли его… убрать? А? А на кладбищах чего творят? Я видел раз — как рашпилем по коже… Мессы какие-то черные. Ну, это не у нас. Наши пробовали. Надолго запомнят. И ведь учителя нашлись — эти самые гадючие!

 

— А зачем? — спросил Флокс.

 

— Не понимаешь? Вот настанет п…ц всем — поймешь. Но! Поздно будет!

 

— Вы упрощаете, — сказал Соломон. — Упрощать — это тоже, знаете ли…

 

— Я, дяденька, не упрощаю, я тебе одной сотой не сказал. Сказал бы — ты б до смерти не заснул… Или в дом «хи-хи» с бубенцами… Твое дело — обеспечить медикáмент. Адрес нам известен. Вот и съездим завтра — поглядим, чего и как. Такая моя программа.

 

Бывший з/к 17-12, бывший сотрудник Комитета по делам религии и, как его называла Софья Борисовна, господин Пшик проснулся в довольно смутном и неустойчивом настроении. Все его дела, все его хитроумные комбинации разлетелись в момент. А может, прав этот уральский инквизитор и надо проще, проще? Ведь жизнь вообще не так сложна — не сложнее спичечного коробка. Кто это сказал? Да какая разница.

 

Побрился. Времени еще было много. Он знал по опыту, что самое постылое дело — ждать. Попробовал расставлять книги (в последнее время сильно запустил это дело), брал, засовывал, если находилось место.

 

«А библиотеку-то нужно в порядок привести».

 

Попался на книжной полке кусок свинца. Не мог понять, что это и зачем. Вспомнил: слепок гортани того фальшивомонетчика. А нужен он? Разве как курьез.

 

Чувствовал он себя не сказать чтоб бодро, все сегодня давалось ему с трудом, словно воздух вдруг уплотнился, стал вязким, тяжелым.

 

Волновался он? Нет. Он даже не думал о том, что предстоит сегодняшним вечером.

Решил смерить температуру, поставил градусник, выглянул в окно. И все понял. На асфальте валялись поломанные ветки, много. Видно, ночью был сильный дождь. Все ясно: перемена давления. Градусник за окном висел криво. «Да, ветер был сильный». Как человек аккуратный, решил поправить. Открыл окно, но не дотянулся — мешал кухонный стол. Двигать стол было лень… И вообще сегодня все было лень. Попробовал так дотянуться. Не вышло. Еще попробовал, как-то нелепо взмахнул рукой, стараясь ухватиться за что-нибудь (мешал градусник под мышкой)… Этаж был невысокий, четвертый.

 

Он лежал на боку, поджав одну ногу. А вокруг неубранные, снесенные ночным ураганом мелкие ветки. Две вороны толклись в отдалении, близко не подходили. Наблюдали. Уже приехала милиция, люди в форме что-то измеряли, записывали. Какие-то люди стояли у подъезда — соседи.

 

— Ну, нам тут делать нечего, — сказал Зиновей. — Поехали!

 

— Как же так? — подал голос Соломон.

 

— Так! Телиться меньше надо! Поехали!

 

Палач Сансон профессию свою не любил. Но дело было семейное. А тут уж…

 

От Курского вокзала до Комсомольской площади поезда некоторое время идут между домами (не знаю, как сейчас, давно там не был). Место это всегда мне нравилось — там бы кино снимать.

 

Там вот и находилась мастерская модной скульпторши, дамы броской, эксцентричной. Сейчас она водила по мастерской модного врача. Врач с недавних пор заимел шофера и считал хорошим тоном всюду с ним появляться. Шофер носил редкую в то время кепку с длинным козырьком и имел чрезвычайно холуйский вид. Сейчас руки его были заняты большой корзинкой с фруктами. Поблескивали фольгой две бутылки шампанского. Доктор считал неприличным появляться без подарков.

 

— Предложил волгоградский музей оформить зал «Первобытная стоянка». Взялась, для денег.

 

Скульпторша куталась в черную пелерину, затканную серебряными звездами. Причесана была гладко — ей это шло.

 

— Интересно, — сказал модный доктор, скосив глаза, чтобы посмотреть, как сидит рукав нового костюма. Рукав сидел идеально.

 

— И, представьте, увлеклась… Да как! Все, что вы видите, вещи подлинные: топоры, рубила. На раскопки ездила! Вот бусы — настоящие медвежьи когти и клыки — волчьи. Не какие-нибудь собачьи… Вот, из Крыма привезла. — Они остановились перед грубо отесанным идолом — скифской бабой. — И ведь не нужно, а не могу остановиться. Вот на неделе мамонтовые бивни привезут.

 

— Поразительно!

 

— В долги влезла, не могу остановиться! Моя концепция — матриархат… Полюбуйтесь на этот экземпляр… Какая мощь!

 

— Удивительных объемов женщина.

 

— Вы ее увидите сегодня. Наши предки были людоедами. Никакое собирательство не может обеспечить движение к прогрессу. Слабейший идет на котлеты, а сильный таким образом выживает, развивает и мускулы, и мозг.

 

И тут из-за удивительно живописной коряги вышел Гриць. В костюме он был очень солиден и благообразен. Гриць улыбался.

 

— Добрый вечер! Как у вас интересно! — Гриць поднял с пола каменный топор. — О, да он имеет солидный вес.

 

— А что, гости еще не все собрались? — спросила скульпторша.

 

— Ждут кого-то… Вот я и решил, так сказать, осмотреться.

 

— Откуда-то я вас знаю. Вспомнила! Вы — египтолог.

 

— Совершенно верно. — Гриць чуть поклонился.

 

— Обожаю Египет! Этот культ мертвых, эта древняя мистика…

 

Врач разглядывал костюм Гриця. «Ну, этот не конкурент».

 

— Вы должны нас просветить!

 

— Обязательно, обязательно, — поигрывая каменным топором, заверил Гриць. — У меня и диапозитивы есть, очень редкие. — И вдруг мягко рубанул скульпторшу по темени.

 

— Что вы делаете? — крикнул доктор.

 

— А ну сел! Сел, быстро! — Гриць теперь говорил совсем по-другому — резко, отрывисто.

 

— Что вы себе позволяете? — крикнул шофер. Но это ему показалось — крикнул: просипел. И тут же получил локтем в солнечное сплетение, согнулся, уронил корзинку.

 

Гриць бегло осмотрел скульпторшу. Для верности сильно ударил каблуком в висок. Потом нагнулся, взял за серебряное горло бутылку шампанского — и с размаху в лоб шоферу. Тот закинулся, повалился набок.

 

— Ты кто?

 

— Врач… Доктор…

 

— Чего лечишь?

 

— Проктолог…

 

— А-а, хвосты кому надо обрезаешь… Молодец…

 

Гриць вынул у модного доктора из нагрудного кармана ручку, открутил колпачок.

 

— Смотри-ка, золотое перышко… Рецепты подписываешь? — Гриць полюбовался золотым пером и выверенным жестом вогнал его доктору под челюсть, поднажал, и еще поднажал… Доктор повалился на спину.

 

Ну, тут делать было нечего. Только шофер чего-то вдруг замычал. Гриць взял вторую бутылку шампанского, влепил шоферу по затылку. Полетели осколки, ударила пенная струя в крымского истукана. Гриць рассадил покойников среди людей каменного века, полюбовался и пошел вниз, в бомбоубежище.

 

В одном он прокололся — не заметил сидящего под самым потолком на стремянке «охотника за черепами». Тот подмазывал фон первобытного пейзажа. Затаился, понял, что попал в очень скверную историю. Сидел, не дышал.

 

Возле двери в бомбоубежище стояли Гриць, Соломон с чемоданчиком. Ну, конечно, был Зиновей, Ледок тоже был. Была еще одноглазая цыганка с ребенком на руках.

 

— Давай, — потянулся к ребенку Гриць. — Это там, — указал рукой на дверь.

 

Цыганка постучала условным стуком. И сейчас же задвигались рычаги, дверь приоткрылась.

 

Народ был умелый. Зиновей всунул ногу в проем, а Гриць выхватил ребенка у одноглазой.

 

— В машину, быстро!

 

И вот они вошли. Горели свечи, пахло сильно какой-то травой, вроде мяты.

 

— Свет! — крикнул Зиновей.

 

Бомбоубежище как бомбоубежище. Тетки какие-то… Жаровня… На ней тлеет трава… В дальнем углу вроде алтарь. Из черепов. В глазницы свечки вставлены. Какая-то тетка — видимо, главная — сидит в кресле.

 

— Что вам угодно?

 

— Угодно-то? Так, любопытствуем…

 

Ледок бежал по коридору и перед самым выходом во двор столкнулся с «охотником за черепами». Тот шел спокойно, помахивал сумкой. На нем была новая дубленка.

 

— Эй, погоди! — «Охотник» остановился, оглядел непонятно откуда появившегося парнишку.

 

— Что?

 

— Давай, говорю, махнемся. Ты мне дубленку, а я тебе вот — ватничек. Дитё мерзнет…

Наглость.

 

«Охотник» даже и отвечать не стал, просто отодвинул дурачка в сторону, взял за плечо…

 

— Бат, — негромко сказал Ледок, и сейчас же огромный пес кинулся на «охотника за черепами».

 

Миг — и он с вырванным горлом булькал в луже.

 

— Принимай! — Ледок, завернув младенца в дубленку, передал его Флоксу. — На заднее сиденье положи. И обогрев включи.

 

— Долго они там? — спросил Флокс.

 

— Не… Разберутся и придут.

 

Горел свет, Соломон делал укол привязанной к креслу важной тетке — Брониславе Казимировне. Две, по виду торгашки (директорши гастрономов), жмутся в угол…

 

— Одного укола мало, — говорит Соломон.

 

— Делай сколько надо, — распоряжается Зиновей.

 

Ледок вошел, задвинул рычаг, встал у двери.

 

— Ну что, дорогие гражданочки, омолодились? Попили кровушки?

 

— Мы только кремá покупали. — Это одна из торгашек.

 

— А кремá из чего? Ты мужу… крути… Мне не надо…

 

Бронислава Казимировна порозовела — видно, Соломоново лекарство пошло впрок.

 

— Мадам, вы ведь тут главная, игуменья, одним словом… Чего они сюда таскаются?

 

— Да причин много: муж надоел, кожа стала дряблой, разлучницу извести…

 

— Кровушки младенческой попить…

 

— Не без этого.

 

— Мясца человеческого отведать…

 

— Ну, это на любителя…

 

— Дело ясное… Придется помучиться. Гриць, прав я?

 

— Прав.

 

— Вы, миленькие, — ведьмы. Значит, придется вас искоренять… Погляди-ка, Гриць, нет ли там атавизмов? Приступай, милый.

 

— Не подходите ко мне! — закричала торгашка.

 

— Давно они тут… шаманят?

 

— Да с год, — подумав, ответила Бронислава Казимировна.

 

— Ух ты, это сколько ж детишек загубили… Эта таскала? — указал Зиновей на цыганку.

 

— Разные были, эта чаще других.

 

— Вот с нее и начнем… Чего-нибудь простенькое… Задушил бы ты ее, Гриць, ты спец.

 

Гриць подошел к цыганке, примерился… Мелькнул в воздухе кожаный ремешок, цыганка захрипела. Единственный глаз ее стал размером с лошадиный. Забила ногами… И вот лежит кучей тряпья…

 

— Сорок секунд, — отметил Зиновей. — Неплохо…

 

Метнулась к двери высокая женщина со злым, неподвижным лицом. Забарабанила в дверь кулаками.

 

— Успокой!

 

Гриць ударил высокую в переносицу обрезком трубы. Подействовало. Осела на пол, из ушей, из носа потекла кровь, очень красная.

 

— Кто это?

 

— Финансовый директор… Главбух, если по-простому.

 

Ледок смотрел на все это, и его начинало подташнивать. Он чувствовал, что желудок его сжимается, боль распирала ребра…

 

— Что, парень, — смотри, смотри… Мы только начинаем…

 

— Чего с этой бухгалтершей-то делать? — спросил Гриць.

 

— Скучная баба… Возьми лом, перебей ходули. Соломон! Уколи ее, чтоб орала не сразу… У нас Женечка есть. Что скажете, Бронислава Казимировна?

 

Огромная бабища не моргая сидела у кресла.

 

— Ну что, экземпляр редкий… Совершенно первобытное существо… Кто-то собак себе заводит, а у меня — Женечка. Я ее из сумасшедшего дома вытащила. Мужа съела. Недешево обошлось…

 

Соломон метнулся в угол, его выворачивало.

 

— Что, Женечка, — присел на корточки Зиновей, — хочется ням-ням? Выбирай! А мы поглядим…

 

Женечка встала и вдруг бросилась на Зиновея, в руках у нее мелькнул кусок стекла. Не подоспей Гриць, плохо б пришлось Зиновею. Женечка целилась перерезать ему горло…

 

Гриць со всей силы рубанул ее ломом по позвоночнику. Женечка рухнула на четвереньки и стояла, пуская розовые пузыри.

 

— Твой должник, — сказал, вернее, просипел Грицю Зиновей.

 

А Бронислава Казимировна смеялась!

 

— Видите, видите! Вот настоящая преданность!

 

— Дай-ка. — Зиновей взял из рук Гриця лом, размахнулся с присядом, сломал первобытной бабе позвоночник.

 

Женечка легла ничком на песком посыпанный пол. Изо рта потекла кровь…

 

— Амба? — спросил Гриць.

 

— Ну да… Дай-ка мне лопату… штыковую.

 

— Чего делать собрался?

 

— Увидишь… Учитесь, пока я жив… Никогда не рубите голову топором. Штыковая лопата — самое милое дело… — Встал, ноги расставил. — И как ты корень ненужный вырубаешь…

 

Раз! Полетели осколки позвонков!

 

Два! Кровь, черная кровь забулькала, запузырилась, рванулась из тела.

 

Три! Лопата вошла в пол, а голова откатилась в сторону.

 

Зиновей осторожно, чтоб не замараться, взял голову за уши, отнес в угол и пристроил на алтарь из черепов.

 

— Дело мастера боится!

 

Соломон вдруг громко икнул и стал валиться набок…

 

— Чего это с ним?

 

— Всё — с ним…

 

— Как так?

 

— Жила сгорела…

 

— А уколы? Э-эх, а еще профессор… Ну что, Бронислава Казимировна, повеселили мы вас? Ну-с, услуга за услугу… Говорят, у вас документы есть, и очень интересные?

 

— Вранье!

 

— Ну зачем же так, — задушевно сказал Зиновей. — Есть, вывезли с мужем из Германии. И Лаврентия Павловича обманули. Да что Лаврентий — вы самого Хозяина обманули. Нехорошо! И муж под пытками умер… Жестоко!

 

— Нет никаких документов!

 

— Да? А если есть?

 

— Это все вранье.

 

— Да нет… У нас другие сведения… Зачем они вам? Вы же отсюда не выйдете… Соломона нет, — будет очень больно… Подумайте… Кожу с рук снимем — перчаточки называется, — каждую жилочку увидите… Гриць, чего он там колол?

 

— Вроде вот это…

 

— Попробуем… И полотенчик мне кипяточком намочи.

 

— Где ж я возьму?

 

— Меня это не интересует! — прикрикнул Зиновей.

 

Нашлось.

 

— Ручку, пани! Тепло, приятно… Сколько он уколов делал? Тут надо запястье по кругу обколоть… Хорошо…

 

Зиновей достал свой знаменитый нож и провел круг через запястье Брониславы Казимировны.

 

— Теперь нежненько тянем, нежненько… Опа! Сама перчаточка слезает! А красота какая! Каждая жилочка видна! Эй, малый, погляди! Не каждый день такие фокусы показывают…

Ледок подошел. Его била дрожь.

 

— Очень красиво, — сказала Бронислава Казимировна. — Тут великий ювелир работал…

 

— Именно, именно!

 

— А все равно вам этих бумаг не прочесть, там очень сложный шифр…

 

— Вот как! То нет никаких бумаг, то шифр распутать невозможно… — Зиновей потер руки. — Еще поговорим — и ключик вспомним…

 

Он отвел Ледка в сторону, сказал негромко:

— Принеси две канистры бензина. Надо прибраться за собой…

 

И весело:

— Ну, и какой же у нас шифр?

 

— Не скажу! — кокетливо, в тон ему, ответила Бронислава Казимировна.

 

— Ой, ой!

 

Бензин Ледок притащил. Открутил пробки, воткнул тряпки в горловины канистр. Тут надо было все делать невероятно быстро. Нереально быстро…

 

Постучал в дверь — открыли. И тогда он поджег тряпки и, сильно размахнувшись, бросил канистры в помещение бомбоубежища. Тут сработал эффект неожиданности…

 

Захлопнул дверь, отвернул (хорошо, был ключ) внешние гайки, сбросил внешние рычаги. Он много лазил по бомбоубежищам и знал, что, если сделать так, из бомбоубежища не выйти. Но он еще погнул кувалдой толстые винты, на которых крепились кронштейны. Припер дверь стоящей в коридорчике мебелью, ждущей реставрации…

 

Из-за двери раздался вой. Били чем-то тяжелым, но это было совершенно бесполезно…

 

Мебель Ледок тоже поджег и, задыхаясь от дыма, побежал к выходу, на воздух…

 

Не такие мужики были Гриць и Зиновей, чтоб сдаться, но пересилить бетон М330 было им не дано. В огне, в дыму они боролись до конца.

 

— Вы хотели видеть дьявола! — хохотала из огня Бронислава Казимировна. — Вот он, вот он — он везде! Он — везде!!!

 

Последнее, что сделал Зиновей перед тем, как совершенно задохнуться в дыму, — подобранным осколком стекла отрезал язык Брониславе Казимировне…

 

— Ну, как там? — спросил Флокс.

 

— Техническая неполадка…

 

— Не понял?

 

— Сгорели. Всё. Едем! Быстро!

 

Флокса это устраивало. Но он все же задал вопрос — из вежливости, что ли:

 

— А конкретно?

 

— Система вентиляции вышла из строя. Если по-простому — получился братский крематорий.

 

— Ну да, ну да…

 

Флокс был доволен. Остался жив — а это немало. Исчезла эта непонятная компания, смысла которой он не понимал, да просто боялся. Где спрятаны клады (их было не так уж много, но хоть что-то), он знал. Ему же очень доверяли, но он слышал про какие-то важные документы… Можно и этим заняться. А можно просто жить на даче, цветы выращивать. Это — самое лучшее…

 

— Сейчас куда?

 

— Давай в «Детский мир», потом на Казарменный — и свободен!

 

В «Детском мире» Ледок купил два набора для новорожденных. Две большие нарядные коробки.

 

— Для мальчика, для девочки?

 

Ледок чуть опустил ресницы, изобразил смущение (он умел это):

— Сестренка двойню родила… Самые лучшие… Вы лучше меня знаете, что надо…

 

Пока ехали, Ледок вдруг сказал (проверял):

— Там документы какие-то остались, на квартире… Секретные… Их искали. Шифр какой-то…

 

Флокс рассмеялся (очень ненатурально, Ледок это отметил):

— Ну, кому надо, пусть ищет. Нам-то что…

 

Но квартиру решил посетить, документы поискать. Шифр? Ну и шифр. По профессии Флокс был криптологом…

 

С.Б. была отпущена из больницы на несколько дней.

 

В квартире была суета, совершенно непривычная… Какие-то женщины — незнакомые… А в ее комнате, на ее кровати лежал непонятно откуда взявшийся младенец… Ужас как тисками сдавил горло Софье Борисовне. Она села в уголке на табуретку, закрыла глаза и словно окаменела.

 

Она слышала голос Никиты:

— Откуда?

 

И ответ Светланы Павловны:

— Бог дал!

 

Голос Светланы Павловны был звонкий и очень счастливый.

 

На Софью Борисовну никто не обращал внимания…

 

На лестнице сидели дворник и сосед Никита и Паша-Ледок. Курили.

 

— Видала, Борисна? — спросил Никита.

 

С.Б. не ответила.

 

— Это он принес, нашел, говорит.

 

— Да брось ты, — затягиваясь, сказал Ледок. — Завтра сдадите в дом малютки — или как он там называется?

 

— Ага, щас. Теперь это навсегда…

 

— Ну и радуйся.

 

— Я радуюсь.

 

С.Б. вышла на улицу и пошла… Куда? Она сама не знала.

 

Уже поздно вечером состоялся вот какой разговор.

 

— Мне тут уехать бы надо… Я Бата у вас оставлю?

 

— Какой разговор, — сказал Никита.

 

— Как ты говоришь? Ребенок и собака, и такая огромная… Это невозможно.

 

— Оставляй, — сказал хозяин дома Никита Пряхин.

 

— Он умный, хлопот с ним никаких, только вот кормежка…

 

— Прокормим, ничего, — сказал Никита.

 

— Бат, это Никита, его надо слушаться, как меня. Ты понял?

 

Пес кивнул.

 

— Это Светлана Павловна, Бат. Слушайся, защищай ее, как меня.

 

Пес кивнул. Вид у него был печальный.

 

— Они хорошие люди, это я тебе говорю. А это…

 

— Алиса, — быстро сказала Светлана Павловна.

 

— Вот Алису, Бат, особенно береги. Понимаешь? Я надеюсь на тебя, друг. Не подведешь?

 

Пес чуть оскалился, кивнул головой.

 

— Неужели понимает? — тихо спросил Никита.

 

— Да. За ним как за каменной кремлевской стеной… Ну, — Ледок потрепал пса по загривку, — Бат, Бат… — Поцеловал несколько раз в холодный черный нос. — Ну, пошел…

 

И вышел, не оглядываясь.

 

Этой ночью Ледок отбыл в Среднюю Азию. Сначала хотел в Самарканд. Передумал — выбрал Бухару. Вообще-то ему было все равно, лишь бы подальше и проводник был бы сговорчивым…

 

В больницу С.Б. вернулась к завтраку. Ее покормили, и она отправилась гулять, то есть сидеть на стуле в палисадничке, смотреть вдаль и ни о чем не думать. Но не думать не получалось. Перед глазами все время стоял голый младенец на ее койке, вызывал отвращение, и совладать с этим С.Б. не могла.

 

А тут еще эта Куня. Она была, наверное, пьяная… Для начала она низко поклонилась С.Б.

 

— Здрасьте, барыня!

 

А потом принялась приплясывать вокруг С.Б. Приплясывать и напевать:

 

— Что, барыня, выгнали? Выгнали барыню, выгнали… А кто выгнал барыню, кто сердешную выгнал? А выгнали барыню детки, сердешную детки выгнали… Выгнали, выгнали. Эх, да выгнали, выгнали…

 

И так до бесконечности.

 

С.Б. чуть нагнулась, нащупала среди палой листвы кирпич с остатками раствора. Этот кирпич давно здесь лежал…

 

Шагнула к Куне (С.Б. была крепкая дама) и со всей силы опустила кирпич на Кунино темя. Показалось, хрустнул череп.

 

Куня так и не поняла, что произошло, беззвучно повалилась в засыпанную желтыми листьями канавку (всё собирались трубы менять — собирались, собирались…).

 

Откуда-то выскочил Александр Иванович с фотоаппаратом:

 

— Потрясающий кадр!

 

С.Б. сунула ему кирпич, который он принял с благодарностью и тут же начал его «фотографировать»…

 

 

С.Б. открыла калитку и вышла из палисадника. Вышла на дорогу и пошла… Куда? Об этом она не думала. Просто шла и шла по дороге…

 

Наступал вечер (значит, шла уже долго). Темнело, по-зимнему. Снег пошел.

 

С.Б. шла по проселку. Тут, видно, мало ездили: она шла по белой дороге, а по сторонам стоял белый лес. Было красиво, снег скрыл всю подмосковную расхристанность, весь недострой, свалки, ржавый, брошенный хлам. Было тихо и красиво.

 

С.Б. шла. Куда? Этого она не знала, просто шла и шла… Шла и шла…

 

Одно было нехорошо: дышалось трудновато. Ну, это всегда так — по первому снегу…

 

Продолжение (или, точнее, окончание) следует.  


Колонка Игоря Хуциева опубликована  в журнале "Русский пионер" №105. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".