Классный журнал

Bита
Буйвид

Круги на Эве и в небе

В отделе мистического ужасный бардак. Туда отправляют все подряд: не совсем понятное, совсем непонятное, пугающее, неопознанное, неопределимое, экзистенциальное, магическое, неисследованное и прочее. И если вербализировать мистическое еще хоть как-то возможно, то визуализировать невероятно сложно. Особенно в фотографии. За мистической историей может стоять банальнейшая картинка. Ну подумаешь, лишний человек проявился на пленке. Тем, кто не знает, что его не было в кадре, очень сложно что-то доказать. Или мутное пятно, точно повторяющее фигуру прабабушки. Ну у вас и воображение, скажут вам, это же просто технический брак. А если будете настаивать — сочтут, что вы немного не в себе, могут даже таблетки прописать. Поэтому многие этой темы избегают, раздражаются от подобных разговоров, ну или тихо помалкивают.

Именно поэтому статья о мистической природе фотографии, которую я пыталась написать в середине девяностых, так и не сложилась. Не складывается она и сейчас. В том виде, в котором я ее задумывала. Так же как и двадцать пять лет назад, от моих вопросов шарахаются, либо не понимают, либо делают вид, что не понимают, и если раньше «нормальные» фотографы считали меня просто дурой, то теперь, видимо, старой дурой. Старой, потому что аналоговая фотография уже безнадежно устарела, а мой вопрос «что же происходит с мистической природой фотографии в цифровом поле?» вызывает недоумение. Так что я опять вынуждена сама сама сама продираться через это не совсем понятное, совсем непонятное и т.д.

Начну с истории. Личный опыт — наше все. 1989 год. Я переезжаю в Ленинград. Не без влияния Николая Васильевича. До этого, как истинный гоголеман, я почти полтора года прожила в Полтаве и окрестностях. Чтобы не возвращаться потом к этой геолокации, сразу скажу вам, что Гоголь, по сути, репортер. И все эти панночки и прочие Солохи обязательно найдутся в любом украинском селе. И всем это прекрасно известно, но выгоднее помалкивать. Мне хотелось проверить свою теорию о репортажности творчества Гоголя, так что Петербург был неминуем. Ну и еще у меня были амбиции живописного характера, а в Ленинграде тогда был эпицентр художественной жизни.

Чего не было в моих планах, так это фотографической деятельности. Но все вокруг складывалось таким образом, что выбора у меня не было. Не я выбрала фотографию, а она меня. Возможно, в этом тоже есть мистический элемент.

Для начала прекрасный город подбросил мне подарок. Старый сундук с вещами. Он стоял в подворотне на улице Подольской. Сундук оказался набит старинными вещами. Лайковые перчатки, шляпа с настоящим страусовым пером, бархат и креп-жоржет — много там всего было. Вещи все были очень маленькие. Я думаю, их владелицей была бывшая балерина. В некоторые вещи были вшиты клинья: старела, полнела… А потом соседи по коммуналке вынесли все в подворотню. Нормальный такой, логичный финал. Сундук этот я притащила в свою мастерскую в знаменитом сквоте на Фонтанке, 145. Вещами этими играла моя дочь, иногда я ее фотографировала. Но была во всей этой художественной коммьюничке удивительная барышня, Эва Рухина, совершенно невероятная. И вот ей идеально подошли по размеру эти вещи. Эва фактически заставляла меня снимать. Она упорно назначала съемочные дни, водила меня по городу и заставляла фотографировать. Иногда я даже пряталась от нее в мастерской и не открывала дверь. Однажды Эва придумала костюм из вещей из сундука. Там были совершенно прозрачные шальвары. Ткань почти рассыпалась от времени. Эва решила вырезать из куска черного бархата круги, оклеить ими свое тело, а поверх надеть эти прозрачные шальвары. Снимать решила на крыше. Процесс подготовки занял много времени. Бархат был старый, тяжелый. Настоящий такой бархат. Его и резать-то было сложно. Круги плохо держались на теле и постоянно отваливались. Свет уходил. И еще моросить стало. Я нервничала. Мне все это казалось совершенно бессмысленной затеей. Зарядила на всякий случай две разные камеры, чтобы не тратить времени на перезарядку. В одну даже зарядила очень чувствительную пленку, которую берегла для особых случаев, хотя этот случай я тогда особым не считала. В конце концов мы вылезли через черный ход из мастерской на крышу. Она была мокрая и скользкая. А еще было холодно. Голая Эва босиком перемещалась по карнизу, а я в ужасе все это снимала. Очень быстро. Как будто в камере был мотор, хотя таких камер тогда еще не было. Я очень боялась, что Эва навернется с крыши. Это был сильнейший стресс. Даже сейчас, когда я это пишу, у меня мурашки появились. И дождь пошел. Точно как в тот день. К вопросу о мистическом.

Когда мы спустились в мастерскую, нас обеих трясло. Эву от холода, меня от стресса. Идея того, что пленки нужно проявить сразу, меня просто возмутила. Я психанула, собрала свою дочку и щенка, и мы ушли ночевать домой, в комнату в коммуналке.

Но был еще один человек, который заставлял меня фотографировать. Совершенно гениальный фотограф, который назначил меня в ученицы. Тоже большой спец в области мистического. По совместительству он еще и моим мужем был. Вот он эти пленки и проявил. Не успела я еще уложить ребенка спать, как он позвонил по телефону и потребовал срочно вернуться в мастерскую, потому что обнаружил на пленках нечто важное. Сопротивление было бессмысленно, пришлось мне возвращаться на Фонтанку. Пленки были еще мокрыми. На всех кадрах в небе были странные круги, почти такие же, как на теле Эвы. Мы устроили консилиум. Нет, это был не бархат. Он и так был тяжелый, а еще и дождь, он бы в небо не взлетел. И это не был брак пленки — пленки были разные, одна вообще была настоящим кодаком, подаренным заезжим иностранцем. И это не был дефект объектива, так как я снимала двумя разными камерами. Вердикт был прост: я сняла НЛО.
 

Мы даже кое-что напечатали. Муж мой ликовал. В то время вся эта энэлошная тематика была невероятно популярна в новых перестроечных СМИ, и ему уже мерещились золотые горы. Я вернулась домой под утро, уставшая и еще больше раздраженная. Уже в полусне я смотрела на красивые блики на стакане с водой, но он предательски завибрировал и начал продвигаться мелкими рывками к краю полированного журнального столика. Как в «Сталкере», подумала я, и тут он, конечно же, навернулся с этого противного скользкого столика, доставшегося мне при обмене моей шикарной квартиры в Днепропетровске на эту «халупу» (это моя мама мои действия так охарактеризовала). Ее безответственная дочь встала и убрала все осколки. Ну потому что щенок, и моя уже дочь проснется наверняка раньше, а еще я порядок люблю, ну и что, что коммуналка, и как же меня все, блин, достали, и еще Тарковский этот со своей мистикой, спать хочется, но больше всего в тот момент у меня было претензий к фотографическому процессу.

Проснулась нежно. Потому что, если вы проснулись от того, что ваш ребенок играет со щенком, — это самое лучшее пробуждение в мире. Это счастье. И такое солнце северное в окне, и их нужно накормить и собираться на прогулку. И вот варю я эту гречку дефицитную в коммунальной кухне, а соседка мне так ехидно разбитый стакан в мусорном ведре ставит на вид: мол, алкоголизм детектед. И мое счастье мигом улетучивается, весь прошлый день/ночь возвращается вместе со стрессом/нев-розом. И телефон звонит. Ну чисто Хичкок.

Звонила моя подруга, потрясающая художница Белла Матвеева. Она всю эту ерунду про НЛО терпеть не могла, но выслушала мою историю. В процессе пересказа соседская алюминиевая кастрюля — предмет моей ненависти, в которой она постоянно варила этого мерзкого вонючего минтая своим мерзким вонючим котам (это Питер, детка!), — завибрировала, и случился «Сталкер-3», то есть кастрюля доехала до края стола и упала. Просто потому, что в это время я на нее смотрела. У меня такое в детстве уже бывало с троллейбусами — у них рога отваливались, когда я на них смот-рела пристально, потому что очень сильно ждала свою маму на остановке, а троллейбус слишком медленно полз по мосту. Это был тот знаменитый железнодорожный мост через Днепр, металлическая конструкция, которую моя же мама и проектировала, почти Эйфелева башня, но лежа.
 

Отвлеклась, сорри. Если вы когда-либо жили в коммуналке, то должны понимать, что это катастрофа практически. Уронить соседскую кастрюлю. Я метнулась к ней, собрала руками с пола мерзкие липкие кости минтая и быстро вернула кастрюлю на место. Стресс уже зашкаливал. А тут еще и муж прибыл к завтраку. Он продолжал свои рассуждения по поводу моей съемки, и пришлось рассказать ему и про стакан, и про кастрюлю. Он посмотрел на меня снисходительно. Отдохни, говорит. И сам пошел на кухню за чайником.

Вернулся он озадаченным. Я, говорит, думал, ты сочиняешь. Ну ты же так себе хозяйка, говорит, но я нашел остатки этих костей под соседским столом, так что я тебе верю. Вот тут меня и накрыло. Я панически боялась на что-либо смотреть. Важно еще учесть, что это были времена тотального дефицита, то есть заподозрить меня в чрезмерном распитии напитков было маловероятно: они были по талонам.

Вечером я опять пришла в мастерскую на Фонтанке. Там было полно народа. В этом сквоте обитало много художников, и история странной съемки уже бурно обсуждалась. На кухне сидели художники-депрессионисты (очень интересная арт-группировка, рекомендую) и некрореалисты Женя Юфит и Игорь Безруков. Все рассматривали снимки. Я сидела на своем любимом месте под окном и вдруг поняла, что все странно как-то на меня смотрят. Оказалось, что штора за моей спиной ходила ходуном, подпрыгивала, что ли, хотя шнурок, на котором она крепилась, оставался неподвижным. Тут уж я совсем перепугалась, даже заплакала. Все меня успокаивали как могли. Кто-то сгонял на пьяный угол и притащил водки, кто-то предлагал валидол и даже импортную сигарету (оценить важность этого могут только те, кто помнит банки с окурками).

Утром я рванула в Троицкий собор. Он еще был в полном запустении, но на стене уже была одна-единственная икона и свечки уже продавали. Там было еще страшнее, чем снаружи. Господи, как же мне страшно, повторяла я.

После этого все закончилось. Ну, почти все. Отпечатки и негативы исчезли. Ну, в этом никакой мистики я не вижу. Я примерно представляю, куда они подевались. Мой уже давно бывший муж объясняет мои достижения в области фотографии исключительно помощью пришельцев и очень злится, что не захотел снимать в тот день второй камерой. Из этой съемки сохранился единственный кадр, из которого самый первый петербургский арт-издатель Саша Шалагин напечатал открытку. Этот кадр сделан сразу после съемки на крыше, в подъезде Фонтанки, 145. Разумеется, на фото есть технический брак.

А статья… Ну что там писать? Серебро, входящее в состав аналоговых фотоматериалов, теоретически применяется при борьбе с вампирами. Пули из него делают. Улавливаете мысль? Напишу как-нибудь.  
 

Колонка Виты Буйвид опубликована  в журнале "Русский пионер" №105. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".