Классный журнал

Ольга
Ускова

Бабадай

…мы с тобою пойдем туда,

где над лесом горит звезда.

…мы построим уютный дом,

будет сказочно в доме том.

Да оставим открытой дверь,

чтоб заглядывал всякий зверь

есть наш хлеб. И лакая квас,

говорил: «Хорошо у вас»…

Борис Рыжий

Урмат: Слушай, видишь дверь?

Я: Ну. Ты поставил?

У.: Нет, ты что?! (Урмат испуганно машет руками, потом говорит, почему-то понизив голос.) Это портал. Если пройдешь через него — в другой мир попадешь. Все будет внешне такое же, а судьба совсем, совсем изменится.

Я: Ты же взрослый мужик, Урмат. У тебя бизнес, вот. Дети. Женщины. А несешь пургу какую-то!

У.: Я не пургу несу. Я тебе как партнеру по бизнесу сокровенное рассказываю.

Урмат обиженно задирает свою круглую башку в небо и выдерживает значительную паузу. Я его не тороплю. Он очень эффектный парень. В смысле — любит театральные эффекты. Наконец он опускает голову и садится рядом со мной на камень.

У.: Это для нас семейная история. Здесь ее все знают. Здесь была юрта Яйтана, он был камой (шаманом). Он родился и был выбран духами и с 27 лет стал камой. Он лечил людей. Всё лечил. Самые сложные болезни. Всё. Со всего мира к нему люди ехали. У нас много кам здесь, в этом месте, но только Яйтан умел возвращать душу человеку…

Я: Объясни, как это — возвращать душу…

У.: У каждого человека есть двойник. Вы его душой называете. Во время сна двойник отделяется от тела и бродит по разным местам в виде маленького огонька, возвращаясь при пробуждении. Если двойник не возвращался, то человек заболевал, и тогда Яйтан при камлании его ловил, забирал в бубен, а потом «вбивал» бубном в правое ухо больному.

Я: И ты в это веришь?

У.: Я в это верю, потому что видел. У меня брат совсем сошел с ума. Сначала пить начал в городе, а потом и наркотики колоть. Совсем уже погибал к 28 годам. Мы его привезли к каме сюда. Долго ждали, пока духи придут. А потом Яйтан долго искал его двойника, даже в нижнем мире. Мы уже думали, не выйдет ничего. Но нашел. И вытащил. Брат уже восемь лет не прикасается ни к чему такому, живет нормальной жизнью.

Я: А дверь-то здесь при чем?

У.: А дверь как-то утром появилась. Никто не знает. Яйтан сказал: это переход. Но можно двойника совсем потерять. И другого получить после перехода, но жизнь поменяется. Потом к нему мужик приехал, говорит: «Хочу жизнь поменять. Жена, работа — все надоело».

Яйтан его и провел через дверь. Тот пожал плечами и уехал. А потом этого мужика вызвали в город и предложили другую работу, а пока он был в отъезде, его дом вместе с женой и матерью сгорел. Мужик, когда увидел это, ушел в лес и застрелился… А Яйтану рассказали, он юрту собрал и уехал в Монголию к какому-то старцу. Уже три года его нет. А дверь вот стоит… Ну что, пройдешь через нее, если я чепуху говорю?

Я: Чепуху, конечно…

Неуверенно кошусь на дверь, потом кидаю камешек в проем. Камень пролетает и без видимых изменений шлепается на землю.

У. (насмешливо): Чего же не идешь-то?

Я: Я просто сейчас не в настроении глупостями здесь с тобой заниматься. Пошли. Нам еще три часа ехать до базы…

…Год назад случился этот разговор во время моего путешествия по Горному Алтаю. И дверь эта стоит недалеко, в районе Кош-Агача на плато Укок. Урмат был моим сопровождающим, шофером и инструктором. Ну и конечно, как гостеприимный хозяин, поднаторевший в приеме важных гостей из Моск-вы, постарался предъявить предельное количество мистических откровений из жизни верхнего и нижнего миров.

Прошел почти год, а дверь та меня не отпускала, я то лекцию планировала с названием «Дверь», раскручивающую тему перехода в новые состояния, то выставку — с центральной картиной В. Зубарева «Дверь» в обрамлении экспозиции визуализаций работы нейронных систем, искусственных и биологических.

Внутри тем самым, кинутым в проем камешком засела недосказанность перехода. И требовала разрешения. Но лекция срывалась по разным объективным причинам: пандемия, график, то-се… А выставка откладывалась из-за такого же набора фигни: пандемия, график, здоровье, то-се…

И камешек рос во мне. Он уже начал шевелиться булыжником где-то в правом полушарии моей головы, и я приняла решение смотаться еще раз в Горный Алтай и вытащить из Урмата, а заодно и из своего сознания все застрявшие там неотвеченные «камешки»…

…Урмат встречал меня в этот раз в аэропорту очень торжественный и нарядный. На нем был серый деловой костюм с красной искрой и серый же, подпиравший загорелую шею охотника и рыболова, галстук, а на ногах красовались мягкие оленьи сапожки.

— Мы сейчас поедем к Бабадай. Она посмотрела твою лекцию на YouTube и согласилась принять. Ты первая женщина, которую она согласилась принять за 20 лет. Она ответит тебе на все.

— А кто такая Бабадай и сколько ехать? Я бы поела сначала чего-нибудь. А то всю ночь в самолете.

— Бабадай — это Бабадай. Духи с ней говорят. И сверху, и снизу. И они ей указывают, с кем общаться, а с кем нет. А есть мы не поедем. Перед беседой с Бабадай ты вообще должна была три недели поститься. А у тебя вон какая корма наетая. Водички вот попей, и поехали.

Я решила не обижаться насчет кормы. В конечном счете сама напросилась в чужой монастырь, а там, как известно, со своими обидками делать нечего.

Мы потратили почти два часа, добираясь до дома Бабадай, и я не могу сказать, что духи помогали нам в дороге. Хлестал дождь, и когда свернули с большака, уже стало совсем изматывающе и зубодробительно.

Дом прорицательницы был самым обычным. Покрыт болотного цвета сайдингом. Единственное, что отличало его от окружающих, каких-то ордынских, вневременных дворов, — это очень по-европейски устроенный и ухоженный цветник и огород: с нарядными тыквами, травками и стеклянными кубами теплиц. Я хотела пошутить на эту тему с Урматом, но он, предвосхищая мою игривость, строго буркнул:

— Мы, это, приехали слушать, а не самим болтать. Держи язык на привязи. Пожалуйста…

В большой комнате у окна сидела женщина. Она выглядела странно. Монголоидное загорелое лицо с узкими черными глазами не давало представления о возрасте и о настроении. Мимика отсутствовала или просто была другой, и невозможно было считать реакцию. На голове был сложно повязан высокой чалмой шерстяной платок, обшитый по краям красными нитками и мелкими колокольчиками. Когда она склонила голову в приветствии, все это сооружение мелодично прозвенело. На столе перед ней была закреплена простая, советского еще производства, мясорубка (папа крутил мясо для пельмешек на такой у нас дома когда-то) и разложены пучки травы, какие-то древесные грибы, разноцветные корешки и несколько банок с чистой водой. Посреди всего этого жутковатой цитатой из фильма «Ночной дозор» возвышалась красно-белая кукла-неваляшка, которая меня почему-то разозлила и насмешила до крайности: «Какого лешего я, взрослый, состоявшийся по многим человеческим измерениям, образованный человек потратила четыре часа перелета и два часа выматывающей автомобильной тряски, чтобы поучаствовать в местном иммерсивном спектакле под идиотским названием “Дверь в Олины комплексы”…»

Но делать уже было нечего. Время назад не вернешь. И я обреченно уселась на предложенный хозяйкой табурет. Все действия оформлялись жестами. Мы все трое сохраняли молчание. Руки Урмата тряслись мелкой дрожью. И когда Бабадай показала ему глазами на дверь, он исчез, как будто сдуло.

После этого она положила в миску угли из печки и кинула сверху пучки травы. Сильно запахло полынью, и стало дымно. Она посмотрела на меня и неожиданно улыбнулась. Я ошарашенно увидела школьные брекеты на разнонаправленных и разноцветных зубах, и это разозлило меня еще больше, чем неваляшка. О двери я и думать забыла. Основная мысль в голове формулировалась так: «Дура ты, Оля. Дура любопытная…»

Но в этот момент наконец-то раздался голос хозяйки:

— Все мы, Ольга Анатольевна, дуры любопытные. Я очень рада, что вы доехали. Физический контакт очень важен для нас.

Голос был твердый, чистый, без намека на акцент и как будто из телевизора. Он совершенно не вязался с экзотической внешностью Бабадай и окружающей обстановкой.

Я мотнула головой в ответ. Я забыла, как разговаривать…

Наверное, в этой траве была не только полынь. То есть точно там была не только полынь. Штырило нас не по-детски. Мы говорили. Мы плакали. Мы кричали. В какой-то момент я шла по лабиринту и открывала двери: одну за другой, одну за другой. Я ничего не искала. Моя роль была распахнуть двери для тех, кто следует за мной.

Я не видела их. Только слышала грохот миллионов ног и должна была успеть открыть перед ними дверь. Я очень устала, и наконец я вышла на Укок и увидела то, о чем спрашивала. Я остановилась перед проемом. Никто, никто не имел права мне подсказать, вперед или назад. Я ощутила, что же такое СВОБОДА РЕШАТЬ. И… я решила…

…Дальше личное.

Когда все кончилось, была уже глубокая ночь. Урмат спал в предбаннике на оленьих шкурах. Галстук трогательно свисал на пол. Мы обе были совершенно мокрые от пота. Бабадай вынесла мне белую полотняную ночную рубашку, и я стянула прилипающее платье и белье и надела рубаху на голое тело. В ней и в куртке и летела обратно в Москву.

За эту поездку Урмат не взял ни рубля. А красная неваляшка стоит у меня теперь на рабочем столе. И… скоро в Москве все-таки будет лекция «Дверь». Офлайн. Потому что «физический контакт очень важен для нас».

Я много расскажу на ней нового. Я обещала это сделать Бабадай.

…мы с тобою пойдем-пойдем,

только сердце с собой возьмем.

…МЫ возьмем только нашу речь,

чтобы слово «люблю» беречь.

Что ж еще нам с собою взять?

Надо валенки поискать —

как бы их не поела моль.

Что оставим? Печаль и боль.

Борис Рыжий