Классный журнал

Александр
Можаев

Сонм надстоящих ангелов

Всколыхнувшее столицу в 1638 году следствие «о колдовстве на царицын след» выявило целую сеть колдовского подпольного бизнеса, особо глубоко пустившего корни в Замоскворечье. Здесь были разоблачены три ворожеи и еще одна у Арбатских ворот. Духовно падшие женщины промышляли тем, что учили баб у мужей «серцо, ум и ревность отымать». Колдовство было нехитрым: сжечь воротник мужниной рубахи, а пепел всыпать в мыло, приговаривая: «Сколь скоро мыло с лица смоетца, столь бы скоро муж жену полюбил». Но помогало не всегда: Прасковья К., приобретя у бабки Настьки волшебное мыло и белила, мылом умылась, да белилами набелилась, да вышла нарядная на двор встречать мужа. Муж же, едва ступив в ворота, жену прибил, отчего разочарованная Прасковья колдовское зелье по двору разметала.

Эта поучительная история, кроме прочего, напоминает о том, как ловко наши представления, верования и предрассудки формируют нашу реальность. Мне очень нравится мысль о том, что всякие драконы, лешие, банники и говорящие мандрагоры существовали в реальности — как безусловная часть мира людей, которые были убеждены в их реальности. Прекрасная иллюстрация — летописное свидетельство о нашествии призраков-навий на Полоцк в 1092 году. «Яко человеци рищуще беси, начаша в дне являтися на коних, и не бе их видети самих, но конь их копыта». Клубится пыль, скачут по улицам невидимые мертвые всадники (практически назгулы!), и это не страшная история, рассказанная ночью у пионерского костра, а то, что происходило по правде у всех на глазах и было отражено в хронике современником Нестором.

Впрочем, при добром царе Горохе страшные пионерские истории тоже были куда убедительнее для слушателя. Например, слух о том, что бабушка малолетнего Ивана Грозного Глинская сожгла Москву посредством кропления улиц отваром из мертвых сердец, стал одной из важных причин народного бунта 1547 года. А про похороны Лжедмитрия это же все наверняка слышали: отвезли его на кладбище, бросили в часовню, так ночью в ней начались такие вечера на хуторе — огни, голоса, дьяволиада, — что разбежалась видавшая виды кладбищенская стража. Пришлось всем миром волочить негодяя за Серпуховские ворота (где «Макдональдс» у «Добрынинской»), жечь и палить пеплом из пушки, как же иначе.

Убедительности суевериям добавляло то, что они закреплялись отдельными положениями Уголовного кодекса. Вот, например, магические знаки, обнаруженные в 1719 году женой лифляндского мещанина Ланга на стенке стоявшего в сенях пивного чана. Мещанин имел неосторожность рассказать об этом свояку, в результате и муж, и жена были арестованы и спустя год умерли в застенке.

Мы, по счастью, в иные времена живем, но если подумать, то мало ли в нашем мире вещей, которые являются несомненной реальностью, но которых мы никогда не видели своими глазами? «Видишь биткоин? И я не вижу, а он есть». Но тем не менее сегодняшние верования не способны породить столь ярких фольклорных образов и преданий. На мой привередливый взгляд, современные «мистические» московские истории однообразны и скучны так же, как местночтимые легенды о подземных ходах в Кремль (хранителями подобных сказаний за дефицитом старожилов являются, как правило, сотрудники офисных ЧОПов). Неприкаянные призраки, замурованные скелеты, звон цепей, унылая хтонь. Мне, впрочем, запомнились истории о беспокойной тени запойного вахтера, повесившегося на антресолях Манежа, и кости, вскрытые между слоями асфальта, положенного в девяностые на задворках дома 40 по Мясницкой улице.

Поэтому ну ее, неактуальную ныне мистику, давайте лучше расскажу про метафизику. Это увлекательная краеведческая заморочка, то есть философски-прикладная теория, которую лет 15 назад ввел в московский оборот мой коллега Рустам Рахматуллин. Коротко говоря, многие из нас замечали, что городу присущи некие странные закономерности, будто бы не связанные с внешними обстоятельствами, решениями властей и параграфами генпланов. Например, почему при Лужкове Остоженка преобразилась до неузнаваемости, Сретенка вроде не очень, но на деле снесена и переделана на три четверти, а Покровка лишилась всего одного старого дома? Та же экономика, те же постановления, понятия и нравы, а судьба разная. Это общегородской уровень, а бывает еще метафизика глубоко частная: условному москвичу N все хорошие бабы по жизни встречаются в Юго-Западном округе, а те, что, например, на севере, — чепуха и томление духа. Москвич M в ответ подивится разности наблюдений: правда жизни только в Восточном округе, а на Кутузовский отвлекаться разве чтоб по стакану пропустить и сразу обратно.

Или вот: говоря о неизменности некоторых черт характера старых улиц, мне нравится приводить в пример любимую Покровку. По моим впечатлениям, эпицентр столичного жизнелюбия сейчас там (хотя москвич N наверняка проголосует за Патрики). В позднесоветские годы здесь было не так нарядно, но по сути тождественно: благословенный, не вполне безопасный край, в народе имевший прозвание «Вермутского тре-угольника», капитальное средоточие пивных, рюмочных и правильных гастрономов. Отмотаем назад: в середине XVII века именно отсюда выселяют на Яузу расплодившихся немцев, активно спаивавших русский народ. Привилегия спаивать была сохранена, но вынесена за городскую черту, а Покровка стала веселой дорогой, соединявшей знаменитый кабак «Негасимая свеча» на Красной площади с трактирами онемеченного Разгуляя. Яузские немцы помнили о Покровке, и когда в XIX веке им удалось добиться разрешения на строительство лютеранской церкви, они поставили ее именно здесь, в Старосадском переулке. И вот что я заметил: в 2010 году, когда на этой церкви был восстановлен снесенный в советские годы шпиль, задающий всей округе очевидно европейское звучание, именно с Покровки пошла мода выносить на улицу столики, тешиться крафтовыми забавами и вообще праздновать жизнь в соответствии со средиземноморской моделью потребления алкоголя.

Наверное, эти совпадения можно объяснить генетической памятью улиц, передаваемыми из века в век неписаными местными привычками и так далее. Но иногда совпадения слишком часто бьют в одну точку, а привычки возвращаются, перепрыгивая через столетия. Коллега Рустам, конечно, формулирует это более изящно: Москва город промышленный (от слова «промысел») в отличие от умышленного Петербурга. Он — творение рук человеческих, а она — богоданная, «над ней надстоят ангелы, этот город выбран не случайно и не нами». Говоря о заковыристой московской метафизике, коллега также добавляет: «Для неверующего человека это собрание совпадений или игра случая». Вряд ли я могу считать себя действительно верующим, но в игру случая верю все-таки меньше, чем в сонм надстоящих ангелов. Должно быть, верю в существование мыслящего Соляриса, сотканного из бесконечного числа судеб, сюжетов, встреч, воспоминаний. То есть в Москву, которая всем этим является, всем этим правит и очень многое помогает решать — если мы готовы ее слышать.

А моя любимая как бы мистическая история произошла в начале 1990-х в одном из центральных московских музеев, сторожем которого я имел честь служить целых полтора года. Однажды в выходной музейный день один из сменщиков напился с утра, уснул на посту, но был разбужен грозным топотом железных копыт, разносившимся под древними сводами. Осторожнейше выглянув в открытую дверь, он увидел весьма инфернального гостя из прошлого: русского гусара в полном боевом обмундировании, с саблей в руке, бездыханно лежащего посреди клумбы. Конь пасся рядом. Тронул сторож гусара, тот открыл глаза, увидел гигантский фасад гостиницы «Россия» и заорал: «А-а-а, где я?! Какое, милые, у вас тысячелетье на дворе?»

Потом оказалось, что пьяный сторож оставил открытыми ворота, а по соседству, на Красной площади, был праздник в честь годовщины Бородина, где пьяный гусар уснул в седле и отпустил поводья. Недаром мы не верим в стародавнюю мистику: ее здесь нет. Но посмотрите, до чего хороша метафизика: ничто не происходит по нашей воле, Москва сама плетет кружева судеб и сочиняет потрясающие сюжеты. А мы не забываем о чести быть в них актерами, одеваемся красиво, не думаем о мгновеньях свысока, терпеливо ждем своего выхода.  


Колонка Александра Можаева опубликована  в журнале "Русский пионер" №105. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".