Классный журнал

Андрей
Макаревич (признан в РФ иностранным агентом)

Розовый бант на головке грифа

«Ну ладно, играете вы хорошо, а работаете-то где?»

Это не из анекдота. Это вопрос, заданный, скажем, советским токарем советскому музыканту. Смотрите, как интересно: в русском языке глагол «играть» — это играть в игрушки, или в футбол, или на музыкальном инструменте. Мало того, в европейских языках, английском, немецком — то же самое. Вот на древнем Ближнем Востоке иначе. В иврите «ленаген» — играть на гитаре, а «лесахек» — в футбол. На арабском — «лайба» и «азфа». Все-таки не все так плохо.

В русском языке каждому подвиду игры соответствует масса синонимов, подходящих только этому пониманию слова. Ну, например: играть в спортивные игры — это и «сражаться», и «биться», играть в игрушки — это «забавляться», «развлекаться», играть в кино или в театре — «изображать», «лицедействовать», играть в карты — это «резаться», «шпилить», играть на солнце (если речь о бриллиантах) — «сверкать», «искриться», «гореть»… Впрочем, у игры на музыкальных инструментах тоже масса синонимов: «тренькать», «пиликать», «дрынькать», «наяривать», «лабать», «фальшивить»… Я просто переписывал из словаря, клянусь. Какой богатый негативный опыт! Как мы любим музыку!

Возможно, отчасти это объясняется тем, что в православном храме музыка никогда не звучала — только акапелльное пение. В иудейском храме пела арфа царя Давида, в католическом соборе играет орган… Православие к музыке (как и к театру) относилось с большим недоверием — бесовское это дело.

Ну, мистическое — это точно.

А может, просто плохих музыкантов гораздо больше, чем настоящих.

Пытаюсь найти в бескрайнем русском языке слово, которое точнее бы обозначило взаимодействие музыканта и инструмента, нежели общее понятие «игра». «Музицирование» — какой-то ледяной, казенный термин. У Анненского смычок и струны сливаются воедино. Слияние — ну, допустим, близко. Мне кажется — еще ближе «соитие», сексуальная коннотация этого слова меня совершенно не пугает, но плохо обстоят дела с глагольной формой: старорусское выражение «еть», скажем, скрипку звучит как-то похабно. Пусть уж лучше играет, бог с ним.

Меня с детства завораживает красота музыкальных инструментов. Некрасивых музыкальных инструментов нет — ну, может, за редким исключением дешевых попсовых электрогитар, отрыжки безвкусного двадцать первого века. Настоящие инструменты совершенны — потому что предельно функциональны — от формы деки до колков, от обичайки до эф. Все поставлено на службу единственной задаче — рождению божественного звука. Именно поэтому форма инструментов столетиями не меняется — она уже безупречна. Авиаконструктор Туполев сказал: некрасивый самолет не полетит. Музыкальный инструмент, висящий на белой стене, для меня лучше любой картины. Самая простая скрипка. А ситар я могу рассматривать часами, годами. Кстати, считается, что, если ты решил освоить ситар — первый истинно музыкальный звук ты издашь спустя десять лет с начала обучения. Никогда не забуду, как мне впервые в жизни разрешили взять в руки гитару. До этого я прикасался, конечно, к пианино, но пианино и рояль в моем представлении все-таки стоят особняком — их нельзя взять в руки, это немножко мебель. Гитара висела на стене в чужом доме — изделие Шиховской фабрики музыкальных ин-струментов, с розовым бантом на головке грифа. На ней давно никто не играл, гриф безбожно повело, струны отставали от него сантиметра на полтора. Играть на ней было невозможно, даже если б я умел. Я не умел, мне было десять лет. Я даже не знал, как ее настроить, — я просто тихо водил пальцем по струнам, и гитара тихо отвечала. Наверно, она была рада, что кто-то наконец взял ее в руки. Я вдыхал ее волшебный запах — запах дерева, клея, лака и чего-то еще. Я мог заниматься этим бесконечно. С тех пор через мои руки прошли сотни гитар — дешевых и уникальных, современных и старинных, но ту, первую, я запомнил навсегда. (Недавно замечательный скрипач Дмитрий Ситковецкий дал мне подержать в руках свою скрипку — скрипку Страдивари. Я чуть не потерял сознание от магии, которая от нее исходила.)

Овладевание инструментом — процесс, не имеющий конечной точки. «Я научился». Ни хрена ты не научился — аккорды зажимать научился с грехом пополам. Ибо нет предела совершенству. Когда, в какой момент начинается волшебство — и, слушая тебя, человек вдруг ощутит слезы на своих глазах? Сколько до этого должно пройти месяцев, лет, десятилетий? Да и случится ли вообще? Да, ты любишь свой инструмент. Этого недостаточно. Инструмент должен любить тебя. А у них, инструментов, с этим очень строго. Я с тоской смотрю на технаря, поливающего зал нотами как из пулемета, и понимаю, что это результат неразделенной любви. Он спасается техникой игры. Не спасется. Да, производит впечатление. На таких же глухих, как он. Волшебство возникает только при взаимной любви. Иначе это не соитие, а изнасилование.

А вот музыкант взял негромко три ноты — и у тебя побежали мурашки по спине. Ибо тебя коснулась магия настоящей музыки. И будешь потом часами сидеть дома со своим уставшим инструментом, повторять раз за разом эти невыносимые уже ноты и понимать: не так, не так! Как они это делают? Они — это музыкант и его инструмент, слившиеся воедино в порыве огромной любви.

Тренькать, говорите? Играть то есть?  


Колонка Андрея Макаревича опубликована в журнале "Русский пионер" №104. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".