Классный журнал

Дарья
Белоусова

Casta diva. Конкретика

В детстве я принял превосходное за норму.

Франц Кафка

Я сижу на маникюре. На улице снег. Бронная утопает в сугробах, почти таких же, какие я помню из детства. Маникюрша пилит мои и без того ровные когти, покачивается от звуков играющего фоном техно. А я смотрю в окно. Прикандаленная к столешнице и неожиданно для себя заимевшая полтора часа тишины.

— У вас ноготь сломан… — осторожно произносит девушка.

— Да? Давайте я его отдеру.

В ее глазах мелькает проблеск ужаса.

— Поразительная вещь, — говорю, — вы замечали, что когда сам себе, то не больно? А когда другой тебе — больно всегда. Может, просто потому, что сами к себе мы беспощаднее и в то же время сами себе прощаем, если даже делаем больно, или потому, что мы точно знаем, что сами себе не навредим? Хотя тут все относительно.

Я смотрю на снег, на Бронную.

— Вы слышали новый альбом Земфиры? — спрашиваю устало, чтобы отвлечь девушку от техно и себя от меланхолии.

— Ну да… Скучно…

— Скучно? Пожалуй, — отвечаю я. Но все же…

Вы замечаете, что художнику сейчас для того, чтобы «делать», почти перестали быть важны нюансы? Только нота. Та самая нота, которая как поток. Нота, которая звучит сегодня в тебе. И все. Больше ничего. Будто появилось много философии, психологии, ютуб-тренингов, и… художник перестал заниматься историей. Как будто больше не важна драматургия. Совсем. И нигде. Важно только то, что есть огромная печаль от несовершенства мира, печаль неслучившихся любовей, печаль от того, что все конечно. Стала важна только она. Ровным единым пластом, приправленным хорошей продюсерской огранкой — будь то кадр в кино, обложка книги в литературе или саунд в музыке.

Моей бабушке на днях исполнилось 91 год. Я не приезжаю к ней часто. Не знаю почему. Наверное, трушу. Или это как, знаете, с церковью такое же бывает: почему не ходишь? Да потому что слишком хорошо. Я не знаю, как так устроен этот наш жесткий мир, как так придумано, что существуют старость, смерть и болезни. Чувствую себя принцем Гаутамой, который в 29 лет впервые осознал, что есть эти три вещи, и больше никогда не смог быть прежним. Нет, у него, правда, еще было вспаханное поле, на котором он увидел куски земли и то, как червей едят птицы. И осознал, что некоторые живут за счет жизней других. Зачем эта придумка? Эта погрешность в сотворении? Я всегда задавала себе этот вопрос и никогда не могла найти ответа. Зачем так уничтожать божественную природу человека угасанием? Унижать ее. Зачем? И, собственно, к чему все размышления, если все конечно и все есть поток?

Моя бабушка, например, потомок знаменитого дворянского рода. Ее бабушка Лида, в свою очередь, была первой танцовщицей при дворе. Невероятной красоты. С тонкими кистями, вытянутой формой ногтей, белоснежным лицом — в общем, со всеми атрибутами, которые определяют настоящий дворянский род.

Она и вырастила мою любимую бабушку на Остоженке в коммуналке, где любые разговоры о происхождении были запрещены. Ластиком стерты. Нивелированы великой чертовой революцией, которая лишила страну огромного культурного пласта. Революцией, которая не оставила нам шанса. Уравниловкой, которая вся — от и до — вранье. Потому что ни в чем и нигде нет равенства. И толерантности, кстати, тоже нет. Это тоже вранье. Ну не равен Пушкин Горькому, не равен Моцарт Пелецису, не равна великая Италия Зимбабве. И все эти разговоры о том, что в каждом искра Божья и каждый талантлив, это тоже вранье, придуманное неталантливыми, которым испокон веку хотелось сравниться с горой. Но только сколько ни уравнивай, а истина всегда существует одна.

Так вот, моей бабушке 91. Когда я была совсем маленькая, она привезла мне гигантского немецкого пупса почти с меня ростом. Откуда она достала его в советское время? Настоящего немецкого пупса. Для меня до сих пор это является чудом и волшебством, даже если этому есть очень простые объяснения. Когда я была маленькая, я настолько сильно была привязана к маме, что в истериках отказывалась оставаться у бабули дольше чем на два дня. Да и эти два дня валялась в истерике и все время стояла у телефонного аппарата в ожидании, когда позвонит мама. Когда я была маленькая, я всегда знала, что дедушка (бабушкин муж — лауреат Госпремии за изобретение вакцины против коровьего ящура) будет со мной разговаривать только в том случае, если я уже достаточно подросла и достойна разговора с ним. В детстве я этого не понимала, а сейчас понимаю очень хорошо. И как же я теперь похожа в этом на дедушку. Когда я была маленькая, дедушка готовил нам медвежатину и дикобраза. И это тоже вполне себе было нормой. А еще… у дедушки и бабушки у первых появился музыкальный центр, и я в восхищении бродила вокруг этого агрегата, и мне он казался чудом, ничуть не меньшим, чем НЛО, которое мы с папой видели из окна. А еще у них дома всегда было очень много гостей. И бабушка всегда ходила с уложенной в ондуляцию головой и в юбке. Никогда не видела бабушку в брюках. Всегда или юбка, или платье. И мне она всегда говорила: ты бы накрутила волосы. А то ходишь простоволосая. И каблучки нужны. А я всегда отмахивалась. Мне нравились мои короткие не слишком густые волосы, да и длинные потом тоже нравились, но крутить их каждый день я не понимала зачем.

А год назад мама сказала мне:

— Ну привет, у бабушки собаки на деревьях сидят.

— Какие собаки?

— А я откуда знаю? Видит собак, и точка. Показывала мне сегодня. Смотрит в окно и считает их: одна, вторая, третья… Я ее спрашиваю: мам, какие собаки? Там нет никого. А она мне говорит: так они сейчас спят. Ты что, не видишь? На ветках вон лежат и спят.

В тот день я позвонила бабушке и сказала, что приеду на днях. И так как чудеса для меня с детства являются нормой, я подумала, что смогу что-то сделать, что-то такое, что никаких собак не окажется или вообще, что это все окажется бабушкиной шуткой.

Через пару дней мы уже сидели на кухне.

Бабушка, как всегда, была рада меня видеть, и я не замечала ничего ускользающего от ее внимания. Только иногда взгляд ее становился блуждающим. Это похоже на взгляд человека, внезапно засомневавшегося в чем-то или испугавшегося. Норма ли то, как придумана старость? И почему так беспощадно? — стучит вечный вопрос в моей голове. Нет, не норма, норма — это чудо, в любом его проявлении.

— Бабуль, мама тут сказала, что ты собак видишь на деревьях…

— Нет, — смущается она. Она сильно меня любит, и сердце подсказывает ей о неловкости моего вопроса.

Я не уступаю и неожиданно для себя говорю:

— Расскажи мне, какие они. Какого цвета? Старые или молодые? Должна же быть конкретика? Мне интересно.

— Они во-о-он там спят на ветках. Разные. Что ты пристала? Но сейчас их нет — гулять ушли.

— Понятно. А ты помнишь дедушку?

— Нет. Кто это?

— Твой муж. Очень красивый, очень умный. Ты очень его любила.

— Не помню.

— А Сережу помнишь? Первого своего мужа?

— Сережу? Нет.

— А Остоженку помнишь? Бабушку? Помнишь, как ты с ней росла? Помнишь, как ты мне рассказывала, что она научила тебя любить красивые платья, помаду. Ты любишь дорогие духи. Я вот тоже очень люблю. Это у меня от тебя.

Бабушка оживляется, взгляд ее возвращается ко мне.

— Да. Да! Конечно, помню!

Я торжествую. На моих глазах будто ее сознание выпустили из плена внутреннего мира и вернули сюда, ко мне. Выдернули из морока на свет. Будто это я сделала. Будто я действительно способна его вытас-кивать и знаю как. Не знаю — это другое. Я точно это почувствовала в тот момент, что мы — это только наши сильные эмоции. Только они и составляют нас и определяют нас как личностей. Самые радостные или самые грустные воспоминания. Именно они отличают каждого из нас и выделяют в гения, таланта или посредственность. Ими можно возвращать даже в самые трудные моменты. Почти как в заклинании патронуса в «Гарри Поттере». С той лишь разницей, что можно радостными, а можно трагическими. Но только очень сильными. Самыми сильными. Теми, в которых и состоит настоящая жизнь, детали ее. Конкретика. Нотой не вытащить. А сильной эмоцией — моментально. Очень похоже на то, когда звучит современный трек и ты качаешься на его волнах, на общей волне продакшна, но ничего конкретно тебя не трогает. А как только звучит «Casta diva» из «Нормы» — происходит выстрел в упор. В самую сильную и главную твою точку. Мгновенное попадание. Тогда я придумала феномен. Норма «Нормы». Норма чуда. Норма победы над страхом. Норма и гимн сильным эмоциям. «В детстве я принял превосходное за норму».  


Колонка Дарьи Белоусовой опубликована в журнале "Русский пионер" №102. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".