Классный журнал

Виктор
Ерофеев

Транс

Король Побе — самый справедливый король. Он правит мудро в своей провинции, на границе довольно светской страны — Бенина — и 100-миллионной бандитской Нигерии, которую все в Западной Африке боятся. Его подданные верят в разных богов: одни — в Христа, другие — мусульмане, остальные — вудуны.

— Не понимаю, кто тут у вас главный Бог? — спросил я короля.

— Бог — един, — гостеприимно ответил король.

Я привез королю по его просьбе большую бутылку шотландского виски и 50 штук шариковых ручек BIC для детишек. Король был тронут. Мы сфотографировались.

— Как мне вас называть?

— Зовите меня просто Кинг, — сказал король.

Я сидел перед Кингом на лавочке, а он сидел на троне в королевском дворце, немножко, конечно, похожий на председателя колхоза, но только совсем немножко. Во всяком случае, люди падали перед ним на колени, и наш посольский шофер — африканец — тоже радостно упал и пополз.

— Кинг, вы смерти боитесь?

— Конечно, нет, — ответил король. — Потому я и король.

Они делают надрезы на ступнях, и змеи их не кусают.

— Ну что там у вас случилось? — спросил Кинг.

Когда и где двукрылый флеботом укусил мою спутницу, немецкую крейзи-журналистку Габи, кто теперь знает, но укусил, и она заболела смертельной формой полюдизма: тропической малярией.

— Ты похожа на трехзвездный гранд-отель, в котором поселились непрошеные гости, — печально шутил я, глядя, как она умирает.

— Ты всегда недооценивал меня, — стучала она зубами от лихорадки.

— Ну хорошо, на четырехзвездный, — соглашался я.

Как в самом нежном колониальном романе, ее взялась выхаживать африканская семья, родные и близкие Элен — уборщицы французского центра культуры в столице забытого Богом государства Нигер. Они кормили ее с ложечки геркулесом и натирали разными мазями.

Кровать Элен — четырехспальная. Вкус варварский. Голубой дневной свет. Большая бутылка «Джона Уокера». И какой-то черный мотоцикл — большая модель на серванте. Молодой длинноногий французский доктор вошел.

— Ну, раздевайтесь!

Несмотря на малярию, Габи стремительно обнажилась.

— Он залезал мне пальцем во все дыры, — божественно шептала Габи.

Мы с Элен млели. В комнате нашей гостиницы Элен собрала остатки завтрака — кусок багета и разорванный абрикосовый мармелад — в пластмассовую сумку, затянулась бычком и удалилась.

Тридцать шесть — тридцать девять. И опять через полчаса тридцать шесть. Так сердце долго не выдержит. Умирание Габи чудесным образом воскресило ее в моих глазах. Русское слово — чудесно; русское чудо — словесно.

— Путешествия… Чтение о них… бесконечно… — бредила бедняжка.

— Доктор! — бросился я за ним. — Она не умрет?

— Я сделаю ей укол в сердце. Она либо сразу умрет, либо продержится еще неделю.

— А дальше?

— Езжайте в Бенин. Ищите вудуна-исцелителя. Короче, колдуна.

— А здесь их нет?

— Здесь, в Нигере, военный переворот.

В самом деле, на каждом перекрестке стояли танки, и солдаты в зелено-черных беретах с ленточками держали наперевес огромные ручные пулеметы. Жизнь продолжалась, но как-то очень нервно.

— Вы даете мне право на укол?

— Я не ее родственник. Я просто… Она в бреду. У меня нет выбора. Конечно, колите!

Так я взял ответственность за жизнь Габи, этой совсем крейзи-вуман с неразделенной любовью ко мне. Ив Бургиньон оставил меня в своем кабинете и вышел в процедурную к Габи. Его долго не было. Когда он вернулся, я взволнованно приподнялся и снова сел. На этот раз обошлось.

— Немного виски? — спросил доктор. — А знаете, Африка рванет через три-четыре поколения. У нее лучше будущее, чем у России.

— О, русские товары! — Я вспомнил улыбающихся братьев Элен при голубом дневном свете комнаты. — Мы как-то приобрели русский радиоприемник. На лампах! Боже, что это была за вещь! Вы не умеете доводить дел до конца! Топорная работа! — Братья Элен захохотали, кушая кус-кус своими чистыми пальцами.

Я попросил Элен узнать, как нам с Габи можно добраться до соседней страны — до Бенина.

По ночам я шатался по кабакам Неомея, наверное, самой горючей ночной столицы Африки. Кто был в тех притонах, кто плясал, резко выпив джина без тоника, под тамтам и электрогитары, тот знает запах африканского пота, помнит красоту неомейских проституток, их ритуальные шрамы на крепких ягодицах. От вяжущей страсти дымят и лопаются презервативы, как шины гоночного автомобиля.

Настал день отъезда. Элен проводила нас на площадь автобусного вокзала. Было много народу, пыли и мало автобусов. На крыше нашего микроавтобуса пассажиры привязывали за лапы кур и петухов. Птицы дико кричали. Габи села в автобус и тут же вырубилась.
 

Я сел рядом с водителем. Своим видом — зеленая квадратная шапочка и черные очки — я вызвал бурную эмоцию у нео-мейских мальчишек.

— Каддафи! Каддафи приехал! — кричали они, указывая на меня.

Я посмотрел в зеркало заднего вида и признал, что действительно смахиваю на Каддафи. Мы долго стояли в пыли и в жаре. Наконец поехали.

Из военизированного Нигера на такси-брус с курями и баранами сменяющихся попутчиков я прорывался к океану с прозрачной куколкой Габи на руках. Петухи шарахались и кукарекали на скорости. Шоссе местами было занесено песком. Долго стояли на остановках. Последней остановкой была граница с Бенином. Там протекала мелкая речка.

Я нес чемоданы. Мы с Габи перешли речку вброд. На другом берегу мы очутились в земном раю. Бенин! Вдоль прекрасной дороги стояли вымытые такси и стройные, чистые, как девушки, пальмы. Казалось, кто-то старательно подмел весь пейзаж, посадил цветы, украсил закат олеандрами. Мы сели в «ситроен DS», белый, винтажный, комфортный, и внимательный черный таксист, надев фирменную фуражку, аккуратно повез нас на побережье океана.

Русский посол пригласил нас на обед. Габи сидела с пергаментным лицом. У нас оставалось три дня до предсказанной смерти Габи.

— Двенадцатого июня, в день нашего праздника, всегда идет страшный ливень, — рассказал за обедом посол. — Сезон дождей. Мало кто из гостей рискует приехать в посольство. Зато у французов 14 июля, несмотря на сезон дождей, светит солнце. Французское посольство заказывает вудунского колдуна. Он приезжает из деревни, устраивается в сторонке на табуретке и — стирает с неба тучи, как ластиком. Небо расчищено для фейерверков. Это повторяется из года в год, факт внесен в расходную статью посольства, стоит пятьсот долларов. Мне неудобно попросить эти деньги у Москвы. Поднимут на смех.

Мы поехали к французскому послу. Встретились на вернисаже Ромуальда, крутого бенинского художника международного уровня. Не успел я открыть рот, прося посла помочь с шаманом, как тот немедленно представил меня Ромуальду.

— Транса нет, — сказал Ромуальд на веранде собственного дома в Порно-Ново с видом на мощный океан. Утром я спустился на пляж. Волны шли на меня высотой с двухэтажный дом. Я захотел помочить ноги всего лишь по щиколотки, но песок оказался зыбучим, вода — стремительной. Океан потащил меня к себе. Я едва выбрался.

— А как же колдуны? — спросил я.

— Транса нет. По крайней мере, в твоем случае.

Он чувствовал во мне какого-то метафизического конкурента и не давал восторжествовать над собой, хотя я и не думал вовсе об этом.

Ромуальд — полураспад Западной Африки, авангардистский банк червей. Он делает маски из отбросов: пластмассовых канистр и старых радиоприемников. Его message прост: нынешний афро-русский народ нафарширован западным мусором. Замаливая перед родиной грехи, мы с Ромуальдом рисуем океанский закат. Солнце падает за горизонт со скоростью мяча. Упав, оно еще долго испускает жемчужный свет, мягко переходящий в жемчужно-серый, в серебристо-серый, зажигается первая звезда, и небо темно-синеет, сине-чернеет… Русские сливают в чернокожих все свои дурные качества: лень, зависть, хитрость и т.д. Нет ни одной русской девушки, которая бы не боялась черных как класса. Положа руку на сердце, Россия — самая расистская страна на свете.

— Мы о-го-го! — воскликнул Ромуальд, но вдруг сник. — Главные наши вудунские вожди коррумпированы. Деревня еще держится, а эти суки ездят с эскортом мотоциклистов.

Он сплюнул на пол. Океан шел стеной.

— Никуда из Бенина не поеду! Я не ходок по музеям! Я был тридцать семь раз в Германии. Мне нечего делать в Москве.

— Москва — самый интересный город в мире, — скромно сказал я.

— Ты ешь людей! — злобно развернулся ко мне Ромуальд. — Они хрустят у тебя на зубах. Ты выпиваешь их, как устриц!

— Он — царь. Не трожь его, — пробормотала Габи, бледно улыбаясь Ромуальду.

Она напрягается, хочет что-то меня спросить.

— Ну говори, — шепчу я.

— Я знаю, что я умираю, — говорит она. — Сегодня мне приснился Жак Дерида. Я так люблю его. Ты, кажется, виделся с ним?

— Один раз. В Москве.

— Расскажи… давай…

— Мы обедали с ним и с его чешской женой. И вдруг он мне сказал во время обеда, что я мешал его преподавательской работе. Я даже растерялся. Как?

— А вот так, — сказал, улыбаясь, Жак Дерида. — Я преподавал в Лос-Анджелесе моим студентам, а тут вы, Виктор, приехали. Из перестроечной Москвы. И мои студенты бегали к вам на лекции слушать про новую русскую литературу.

Габи посмотрела на меня с таким чудовищным уважением, что мне стало страшно. Ей оставалось жить сорок восемь часов.

— Вот почему я здесь, Кинг, — закончил я свой рассказ. — Габи лежит в машине. Ей совсем плохо. Ромуальд связался с вами и сказал мне, что вы можете ей помочь.

Кинг быстро собрался в дорогу. Мы вышли из королевского дворца, поехали в дальнюю деревню на двух машинах (у него вместо номера надпись: «Король Побе»). Не успели отъехать, как король остановился, и мы купили ему три трехлитровых бутылки бензина. По дороге король забрал вышедшего на шоссе большого лохматого человека. Это и был колдун Абу.

В Обеле, так зовется деревня, граница между Бенином и Нигерией петляет среди курятников, алтарей и амбаров, между французским и английским языками. Жители этой потревоженной государственности поят Кинга и нас заодно болотной водой вместо хлеба с солью. Срочно чинят сломавшееся ночное светило, огромную лампу, которую вешают на дереве. Женщины дико вопят о начале церемонии.

Вокруг джунгли и темень немыслимая. Ритм трех тамтамов и рисовой супермешалки достигает космической частоты. Наконец ударили в калибасы, и вся деревня бросилась в танец в позе перегнувшихся в талии ос. Габи лежит на длинной узкой лавке. Она отходит…

Абу подключает к церемонии еще двух помощников-колдунов в тонких трансвеститных платьях. На землю замертво падает первая танцевальная пара. Колдуны за ноги оттаскивают пару в амбар и кладут на земляной пол. Ритм нарастает. Вот падает вторая, за ней и третья пара. Колдуны тащат их за ноги в тот же амбар. Когда в амбар оттащили двенадцать пар, музыка становится более спокойной.

— Что с ними стало? — спрашиваю Абу.

— Я запустил их души полетать по небу, — отвечает колдун.

— Она умирает, — говорю я.

— Вижу, — кивает он.

— А меня нельзя запустить полетать? — решаюсь спросить.

— Можно. Но ты не местный. Ты не найдешь дорогу назад.

— Но нет! Запустите меня! Ведь если я полечу, конец всем сомнениям. Я обязательно вернусь.

— Разве тебе недостаточно, что их души летают?

— Нет. Ну пожалуйста!

Но Абу непреклонен. Впрочем, он все-таки готов заняться моей душой. Пока души местного населения носятся по небу, мне проливают на голову прозрачный напиток и всматриваются в судьбу. Сначала идет нижний ряд успехов и неудач. Затем — мое семейное будущее. Затем берут мою душу на более тонкий анализ, и я чувствую, как она вздрагивает в руках Абу.

В амбаре происходит какое-то движение. Мужчины и женщины, от которых на время отлетела душа, ворочаются, постепенно возвращаясь к земной жизни. Они выходят из амбара с пристыженными лицами, как будто сделали что-то неприличное. Впрочем, это может быть просто отсутствие понятной мне мимики. Абу выстраивает их в цепочку. Кинг подходит к узкой лавке, на которой лежит Габи в длинном легком черном платье. Колдун садится рядом с ним. Они выпивают по глотку виски. Абу машет рукой людям в цепочке. Двенадцать мужчин и двенадцать женщин по очереди подходят к Габи. Два второстепенных колдуна поддерживают ее за подмышки, руки у нее болтаются, но местные ловят кисть ее правой руки и обмениваются четырехкратным рукопожатием с учащенной перестановкой кистей и пальцев. Они передают Габи свою энергию, собранную в полете.

Габи лежит на лавке. Колдун и Кинг пьют виски и о чем-то болтают. Через двадцать минут Габи садится, спускает ноги и дико озирается. Колдун и Кинг смотрят на нее молча.

— Это у вас нормально? — не выдерживаю я.

— Что нормально? — переспрашивает колдун.

— Запускать людские души в небо и с их помощью лечить умирающих…

— Она уже не умирающая, — говорит Кинг.

— Так это норма?

— А как еще? — вместе не понимают Кинг и колдун.

Габи находит взглядом меня.

— Где это мы? — удивленно спрашивает она.

Проходит еще полтора часа. Король уже давно уехал вместе с Абу. Мы садимся в свою машину. Куда делось ее пергаментное лицо? Она, скорее, похожа на розового поросенка. Габи хихикает и отказывается верить, что она была больна смертельной малярией. Колдун Абу навсегда забанил ей память о болезни.