Классный журнал

Макаревич (признан в РФ иностранным агентом)
Подбородок Дорифора
Со словом «норма» у меня ассоциируется отнюдь не произведение Сорокина, а забытое словосочетание «нормы ГТО». Спроси сейчас на улице любого умника младше тридцати — а ну-ка, что это такое? Сдохнет — не ответит. Что-то такое, что надо было сдавать. Слушайте, когда я учился в школе, мы уже никаких норм ГТО не сдавали — а вот некое эхо грозных сталинских лет оставалось, висело над нами неприятным облаком. В общем, какие-то обязательные для всех (в данном случае спортивные) результаты. Выше — не обязательно, ниже — не дай бог. Чтоб все как один. Товарищ, вы нормы ГТО сдали? (На всякий случай: расшифровывалось это как «Готов к труду и обороне».)
По первому ощущению норма — нечто незыблемое, выверенное, вечное. Некая совокупность параметров, характерная для данной общности людей. Или предметов. Для клюквы быть кислой — норма, для яблока — отнюдь нет. И сто лет назад было так, и тысячу. Казалось бы. На самом же деле норма — одна из самых зыбких и непостоянных вещей. Потому что жизнь и раньше-то не стояла особо на месте, а теперь понеслась по восходящей и вразнос. И нет больше, как мудро заметил Пелевин, никакой вечности. Просто клюква и яблоко где-то застряли.
Ну смотрите. В Древней Греции жили в среднем до 30 лет. И это была норма. Пятидесятилетний считался глубоким стариком. Еще недавно 60 лет были нормой, сегодня сокрушаются: «Ах, какой был молодой!» Норма, эта беспринципная сволочь, моментально натягивает на себя правила большинства.
Сорок лет назад я работал архитектором. Отлично помню книжицу в голубенькой бумажной обложке — «СНиП. Строительные нормы и правила». Это была жуткая книжица, внятно объяснявшая строителям и нам, архитекторам, что нам нельзя. Нельзя было почти ничего. Можно было шаг колонн шесть на шесть, девять на девять и двенадцать на двенадцать. А семь на семь — нельзя. Балок таких нет. И вообще, не выпендривайтесь. Наверняка в каком-то виде эта книжка существует и сегодня — куда же совсем без норм и правил? — но как же она должна была измениться! Новые материалы, технологии, вкусы, наконец! Где эти ненавистные колонны? Нет, что-то, без сомненья, остается нормой: здание не может висеть в воздухе. Пока.
У няни моей младшей сестры тети Мани кино делилось на хорошее, плохое и «жизненное». Вот норма — это все «жизненное». Норма исключает всякого рода открытия. Потому что «а что, если…» ее принципам в корне противоречит. И если это все же вопреки всему случилось и победило, оно взрывает существующую норму. И, как правило, устанавливает новую — спустя некоторое время.
В художественных институтах Москвы — Архитектурном, Строгановке, Девятьсот пятого года — вступительный экзамен по рисунку занимал первое и главное место — дальше буду говорить про Архитектурный, в другие не поступал. Так вот, если ты получил за рисунок (их было два) две пятерки — про остальные экзамены мог вообще не думать. При том что на место претендовали 7–8 человек. Вот только две пятерки получал один, в крайнем случае два счастливчика с курса. Так было.
И вот тут самое важное: рисовали мы гипсовую голову, и мало было нарисовать просто хорошо — надо было рисовать гипс в традициях и школе нашего института. А гипс — построение формы, светотени, штриховку — везде рисовали по-разному. Я, например, и сейчас с первого взгляда отличу руку выпускника Архитектурного. Да, это была норма, и, видимо, так с нами, молодыми идиотами, и надо было — сначала школа. Школа, слава богу, была великолепная, и я, как и многие, целый год ходил в институт на подготовительные курсы, чтобы постичь ее азы. Норма включала в себя геометрическое построение объема, границы света и тени, ибо именно благодаря ей мы видим форму предмета, и особые приемы штриховки — гипс имеет особенность светиться в тени благодаря рефлексу. В общем, не буду морочить вам голову. Ракурс и разворот тоже имели значение — не вздумайте рисовать чистый профиль или фас. Желательно плюс-минус три четверти, и хорошо, если голова расположена чуть выше вас. Тоже понятно — так проще показать объем.
Экзамен проходил во флигеле церкви рядом с нашим институтом — там находилась кафедра рисунка. Помещение это было высокое и довольно тесное. Мольберты стояли почти впритык друг к другу. Я дико психовал перед экзаменом и поэтому не ломанулся вместе со всеми занимать правильные места, в результате чего мне достался мольберт, стоявший прямо под головой — это оказался Дорифор. Подставку в этот раз взяли высокую, метра два с половиной, и мой мольберт в нее практически упирался. Мне открывался дикий ракурс, никак не вписывавшийся в наши каноны. Некий футуристический изыск — пожалуйста, но на экзамене нужна академия. Я сел на место самоубийцы, ибо нарисовать на четверку отсюда было невозможно: или «уд-неуд», что одно и то же, или… Или случится чудо, ты победишь, сломав все нормы, которым нас старательно обучали год лучшие преподаватели. Чтобы видеть объект, мне приходилось запрокидывать лицо в небо. Подбородок Дорифора нависал надо мной, вызывая в памяти объявление «Не стой под грузом!».
Я огляделся. Вокруг уже сопели и шуршали карандашами по бумаге абитуриенты. У грузинского мальчика недалеко от меня Дорифор получался чуть-чуть с грузинским акцентом, у якута греческий воин был капельку чукча. Меня всегда поражал этот феномен — начинающий рисовальщик еще не умеет видеть то, на что смотрит, и всегда рисует себя. Я развеселился, глубоко вдохнул и нырнул в свой безнадежный омут.
Я победил тогда. Спустя пару месяцев наш преподаватель, член приемной комиссии, слово в слово повторил мне то, что вертелось у меня в голове во время экзамена: если бы работа была на йоту слабее, это было бы «два». Ибо норму ломать надо убедительно, иначе она мстит. Но я победил, мне повезло.
Это рассказ не про то, какой я гениальный рисовальщик (хотя не без этого). Это про то, какой кайф ломать заборы, которыми справа и слева заботливо украсили твой путь. И за этими заборами — волшебные бескрайние пространства, о которых ты даже не подозревал, шагая по загону норм и правил с другими счастливыми.
Только прошу вас — не перебегайте улицу в неположенном месте. И, прыгая с самолета, все-таки прихватите парашют.
Колонка Андрея Макаревича опубликована в журнале "Русский пионер" №102. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
- Все статьи автора Читать все
-
-
26.09.2024Каберне с комендантом Чернобыля 1
-
17.04.2024Часть времени 1
-
21.02.2024Вот как это сработало 0
-
27.12.2023Безвольный угодливый 0
-
24.11.2023Пикник с пельменями 0
-
11.11.2023Пикник на небе 0
-
15.09.2023Эфиопская лава-стори 0
-
22.06.2023Заветный кокос 0
-
17.04.2023Домой 0
-
14.02.2023Прячущий Свое Имя 0
-
19.11.2022Подвыть Лизавете 0
-
13.09.2022Бли недер 0
-
Комментарии (1)
- Честное пионерское
-
-
Андрей
Колесников1 783Февраль. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 5809Доброта. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 7813Коллекционер. Анонс номера от главного редактора -
Полина
Кизилова8643Литературный загород -
Андрей
Колесников12244Атом. Будущее. Анонс номера от главного редактора
-
- Самое интересное
-
- По популярности
- По комментариям
О поэте не подумал
Век – и мне не до него.
Бог с ним, с громом, Бог с ним, с шумом
Времени не моего!
М.И. Цветаева
Определяют всего раз удел, и будущее мира к тому ж,
Земля силой тяжести тел, и Бог силой легкости душ,-
пусть же трудно сравниться с землею по важности,
да не всё тут родит и хоронит она,-
пока существует неподвластное тяжести,
ведь еще и духовное тело, душа.
Сути художественной нить, что логикой смыслов связана,
правдой коль может и не быть, но истиной быть обязана,-
какой бы ни казался химерой, хоть как науки итог,
воздвигнутый когда-то здесь верой, на знамени духа Бог,-
да животворящий свыше мотив, неожидан бывает и вещ,
вдруг вещность свою ощутив, становится мыслящей вещь.
Не всем пускай понять в глуши, всей красоты ее нетленной,
но есть раз что-то от души, в таинственности сей Вселенной,-
почить чтоб вдруг в храме словотворенья,
увенчанным свыше извечною речью,-
однажды мир, что не чужд вдохновенья,
не зря же ведь душу обрел человечью.
По берегам времен и рек, побег коль Бога человек,
аналогом Вселенной целой, душа же божественность тела,-
да и осознал, что он вечности часть,
мир раз лишь когда вдруг душа родилась,-
безвозвратно, но вечно кружась,
значит, души здесь с вечностью связь.
Как разум можно узнать по мукам, которыми миром гоним,
так душу можно узнать по звукам, что извергает из глубин,-
но коль в них равно темно, что в преисподней,
да равно и неизведанно к тому ж,-
то и неизвестно ведь, что же бездонней,
бездна звезд иль чудо человечьих душ.
Как наши сны сквозь веки и ресницы,
вхожи в мир, что на сей лишь похож,-
так в мире тел раз всего лишь вдруг снится,
трепетная душевная дрожь,-
неспособно само мироздание, выжить душу свою сокруша,
погибает любое создание, лишь его покидает душа.
Но снует неминуемо, вокруг нас немыслимо,
коль столь много суетного, сколь мало истинного,-
увы, твореньем сим венчая, всё Им созданное в поднебесье,
Бог душу с телом сочетая, редко достигает равновесья,-
не зря скитаться духом нам, между миром и храмом,
пока всё выбирать мирам, между Богом и благом.
Да терпением питаясь, пусть и не напрасен,
лишь в круге своих дарований,-
вдруг материи претерпевая ипостаси,
дух странен, оттого что ранен,-
дано же раз природы явленье, пока тут лишь первой натурой,
наивное неверье в творенье, ирония юной культуры.
Как старость не дешевей, ведь младости же своей,-
пусть влиятельным, но преходящим,
в грядущем обреченным на ничто,-
коль тела владеют настоящим, а душам будущее раз дано,
зиме ли мзду, иль лету дань, об дней узду, как душ ни рань,-
пускай в плену, но дух восстань!