Классный журнал

Грешники — как зеркала: их грехи — отражение Зла, которое затаилось во всех нас.

Рабби Исраэль Баал-Шем-Тов (1698–1760)

 

I. Разговор с самим собой

 

Сократ считал, что мышление — это разговор человека с самим собой. Кант, Эйнштейн, Юнг придерживались того же мнения. Компания неплохая, вполне авторитетная.

 

Хочу попробовать. И обстановка общая к этому располагает, да и есть о чем поговорить…

 

— Что-то нет былого рвения. В чем дело?

 

— Да вот, перечитал, набрался смелости…

 

— И?

 

— Да что-то… Словом, не туда дело идет, в чем-то я просчитался…

 

— Правильно. И я даже знаю, в чем тут просчет. Быта много. А сюжета маловато. А ведь был обещан детектив…

 

— Но ведь он присутствует… (Неуверенно.)

 

— Присутствует. Но! Недостаточно. Как это называется — экспозиция? Ну невозможно так затягивать.

 

— Не спорю.

 

— Так нужно исправлять. Боюсь, что твои переулки и бульвары сильно всем надоели уже…

 

— Ну, не знаю…

 

— Хочешь, чтобы другие об этом тебе сказали? Скажут. Подожди.

 

— Я ведь что хотел. Вот есть люди… Обыкновенные люди…

 

— Обыватели.

 

— Да. А что в этом плохого? Да, обыватели, мало — мещане. Им нет дела до горластых поэтов, они их и не знают… Гагарин полетел! Волнует их это? Нет, не волнует. Вот хлеб в булочную горячий привезли — да, вот это для них важно. Слишком много они голодали, слишком много работали и воевали… А сейчас вроде передышка. Это ведь хорошо — или я не прав?

 

— Ну, говори, говори.

 

— Конфеты — любые. Карточек нет… Хрущев чудит — вот это беда: они ж почти все деревенские, у них у всех или почти у всех портреты Сталина висят. Рядом с иконами. Сталина уважают. А этот… Ну, напечатал он «Иван Денисыча». Ну и что? Они сами, через одного, Иваны Денисычи… И в дружбу между народами братскую не верят. В эвакуации насмотрелись… Выпивают…

 

— Да, народ…

 

— Да, народ. Вот такой народ. Был — вымер, и никто о нем не вспомнит…

 

— А ты вон какой — защитник! Много на себя берешь.

 

— А что, другие есть?

 

— Скажем так, были.

 

— Были…

 

Пауза.

 

— Ну, с народом вроде разобрались… Он тебе нравится… Можно тут, конечно, поспорить... Ну, ладно. В другой раз… А дальше что?

 

— Зачем в другой раз? Сейчас можно поспорить…

 

— Брось. Скучно. И ты сам это чувствуешь.

 

— Что, прямо скукотень-скукотень?

 

— Нет, конечно. Но ведь что выходит? Колориту всклянь, а сюжет как-то бочком, бочком… Робеет он у тебя… Стеснительный очень… Нужно это дело (сюжет) взнуздать потуже… Не все еще упущено, резче надо, а может, и грубее. Ничего зазорного в этом нет.

 

— Подумаю.

 

— Думать тут можно только об одном — история должна быть интересна. Точка!

 

— Согласен.

 

— Не стихотворение в прозе обещал, обещал детектив! Помнишь хадисы о клятвах?

 

Хадисы — это толкования, разъясняющие Коран.

 

«Стань перед зеркалом, и ты увидишь только свое изображение. Значит, ты совершенно один. Повтори тридцать раз, что ты один, и тогда изображение в этом уверится. Себе одному ты можешь сказать всё. Тебя никто не услышит».

 

— Уже сказал.

 

 

II. Всё по кругу

 

— Борисна!

 

У служебного входа в гастроном мясники и еще какие-то. На табурете — пол-литра и банка бычков в томате.

 

Софья Борисовна пришла из парка, из библиотеки, в магазин за папиросами.

 

— Борисна, девять дней Косте!

 

И уже в руке стакан с водкой на три пальца…

 

— Как же так?

 

— Вот так!

 

Среди мясников был крепкий мужик в тельняшке. Он не говорил, он мычал. Немой. Прибился как-то, помогал, старался.

 

— Это Костя ему тельник подарил…

 

Немой ткнул себя в грудь, закивал…

 

— Немому больше не наливать!

 

— Это почему?

 

— По соображениям медицины… Хрен его знает, как на него водка действует…

 

— Нормально действует. Проверено.

 

— Эх, Бернес, Бернес… Кто ж теперь будет Малинину за коленки хватать?

 

— Не пропадет.

 

— Плачет…

 

— Побольше поплачет, поменьше пос…т!

 

— Тут, ребята, любовь была…

 

И тут появился Степанов из домоуправления — он шел куда-то к водопроводчикам, что-то устранять, остановился.

 

— Очень хорошо. А работать кто будет?

 

Ну, не попал в тон человек, бывает.

 

— А у нас обеденный перерыв. И начальство у нас, между прочим, тоже свое! Водопроводчикам налили.

 

— Мои люди на работе не пьют!

 

— Угомонись. Тебе не предлагаем. — Старший мясник дядя Федя смотрел на Степанова изучающе: — Знаешь, почему мы вас терпим?

 

Степанов не стал отвечать.

 

— Не знаешь. И я не знаю… Может, связываться лень, а может, время не пришло… Ждем, что сами рассосетесь, начальство… — И еще было добавлено несколько «доброжелательных» слов.

 

«Все как всегда, — думала Софья Борисовна. — И всегда будет так… Ну и хорошо».

 

Ей еще налили:

— Как же это — ну, с Константином?

 

— Очень просто. Ткнули в метро — а кто, за что… А он и ботинки купил…

 

— Как знал, скажи?

 

— Предчувствовал…

 

Немой бил себя в грудь, мычал.

 

— Хватит, хватит! Ы, ы! Хватит, говорю!

 

Под арку проходного двора, прихрамывая, вошел невысокий человек. Улыбнулся, сразу определил, кто тут главный:

— Я от Константина.

 

Стало очень тихо.

 

— А, ну да, мне звонили… Константин с Кировской… Пойдем… Я забыл совсем…

 

Ушли в подвал.

 

— Всем мяса надо, — сказал водопроводчик. — Всем — надо.

 

— А кто это? — спросила С.Б. — Знакомое лицо…

 

— Артист. Интересный человек.

 

С.Б. обернулась. Перед ней стоял «человек с ингалятором».

 

— Вот, шел мимо…

 

 

III

 

— Вы позволите угостить вас мороженым? Вы какое любите?

 

— Все равно.

 

— Нет, так нельзя. Мороженое — дело серьезное.

 

— Тогда трубочку. Шоколадную.

 

«Зачем он опять появился?» — думала С.Б., глядя, как придирчиво «человек с ингалятором» выбирает мороженое. Кстати, она придумала, как его называть. Это пошло от звука ингалятора: ПШШ, ПШШ. Гражданин Пшик или товарищ Пшик… Просто Пшик… Это к тому же хорошо складывалось: Пшик — Шпик — Шпик — Пшик, — но, конечно, вслух С.Б. этого не говорила, так, для себя.

 

— Замечательно. Сидеть вот так на скамейке, смотреть на лебедей, думать о чем-нибудь приятном… О чем вы думаете?

 

— Хорошего парня убили… Зарезали в метро…

 

— В метро? — Пшик отнесся к этому без особого интереса. — Не найдут. У них в метро кадры слабые… Послушайте, вам ведь очень интересно, чем я занимаюсь. Я угадал?

 

— А как вы догадались?

 

— Это не сложно. Есть такое чувство, за номером шесть. Ну, слышали наверняка.

 

— Да.

 

С.Б., надо сказать, говорила мало. Говорила односложно. Дело тут было вот в чем. Во время войны у нее от голода как-то вдруг разом выпали зубы. Она вставила железные. И очень этого стеснялась.

 

— Меня один человек научил. Интересный человек… Интуиция, предвидение — это все можно развить. Предчувствие тоже. Разве доктор Блейзман вам об этом не говорил? Доктор Блейзман — замечательный психиатр. Мы его привлекали… Иногда он нам очень помогал… Вы видитесь с ним?

 

— Редко.

 

— Передавайте привет. (От кого, не сказал — очевидно, по рассеянности.) Так вас интересует, чем я занимаюсь? Ну чем может заниматься враг народа, приговоренный этим народом к высшей мере социальной защиты — а проще говоря, к расстрелу? Правда, через некоторое время народ меня помиловал. Ну, естественно, кладоискательством… Что вы так на меня смотрите? Да, я ищу клады, не один, у меня есть помощники… Это прибыльно и довольно несложно. Надо жить, а на что, на какую пенсию может рассчитывать враг народа? Пусть бывший? Смешно. Да и коллекции мои требуют средств… Я ведь еще коллекционер… У меня есть уникальная коллекция расписок, что-де такой-то или такая-то продали душу дьяволу… Я вам покажу… Кровью, кровью писаны!

 

С.Б. слушала и видела, как к скамейке подбегает невысокий человек — где она его видела?

 

Пшик взглянул строго, ткнул пальцем в часы, а человек, бледный, весь расстегнутый, запыхавшийся, наклонился к самому его уху и зашептал, зашептал. Он задыхался, тихо говорить у него не очень получалось, и С.Б. услышала не совсем понятное слово «флокс». Флокс, флокс, флокс… Но ведь это цветок?

 

— Едем! — Пшик резко встал. — Это недалеко, Сретенка. Вам, — обратился он к С.Б., — полезно будет взглянуть… Да, полезно… Я предчувствовал, я ждал чего-нибудь в этом роде…

 

 

IV

 

Заехали с Трубной. Там в переулке, возле дома, выселенного под капитальный ремонт, а может быть, под снос, их ждал человек с двумя ведрами необычных лиловых цветов.

 

— Ну, веди, — сказал Пшик, — показывай.

 

Дом был доходный, бедненький. Лестница — вся в выбоинах, перила изломаны. Все загажено, как-то вызывающе загажено. Двери в квартиры раскрыты, из-под рваной клеенки грязные клоки ваты, обгорелые…

 

Пшик сосал валидол.

 

— Ну, до-ого ы-що? — Говорить и дышать ему было трудно…

 

На последнем этаже лицом к окну стояла женщина в коротком светлом плаще. Она была светловолоса, только что из парикмахерской. Необычные лиловые цветы особенно (или казалось так) сильно вдруг стали пахнуть, и запах их мешался с запахом дешевого одеколона…

 

— Да брось ты свои ведра! — Пшик чуть отдышался, подошел сбоку.

 

— Чё-орт! — Он ткнулся в стену, и если бы не Гриць (С.Б. вспомнила — шофера зовут Гриць), рухнул бы на гору битой плитки. — Чёрт, чёрт!

 

С.Б. тоже глянула, и ее тоже крутануло, замутило, может быть, она даже потеряла сознание…

 

— Помогите ей! Валидолу ей дайте! Гриць! Намочи платок, лицо ей… Умой ее… На пол, на пол ее сажай!

 

Светловолосая у окна была мертва. Ее язык был сильно вытянут и прибит гвоздем к покосившейся оконной раме… Глаза закрыты, веки проколоты английскими булавками.

 

— Плащ ей расстегните… Флокс! Что там?!

 

— Голая она. Справа большой разрез горизонтальный. Крови нет.

 

— Всё?

 

— Не всё… Деньги туда засунуты — ну, туда, где разрез… Две по двадцать пять и еще трешками…

 

— Уходим. Как она? (С.Б. поняла: это о ней говорят.)

 

— Ничего вроде.

 

— Помогите ей спуститься… Мне тоже… Цветы, ведра — всё забрать!

 

— Мы вас отвезем. Как вы?

 

— Ничего. — С.Б. говорила очень тихо. — Что это… кто это?

 

— Не знаю… — Пшик говорил через валидол. — Гриць! Открой окно, пусть ветерком обдует… Как вы? Софья Борисовна! Не молчите! Совсем забыл, я же вам ингалятор принес… Дыхните… И я тоже… Вот и хорошо… Какие мы дружные ребята, а, Софья Борисовна?

 

— Да.

 

— А вы сомневались…

 

— О чем вы? — С.Б. очень боялась снова потерять сознание.

 

— О дьяволе. Ну, верите теперь?

 

— Ужасно… Да…

 

— Дома есть кто?

 

— Есть.

 

— И сразу ложитесь… Я вот таблеточку волшебную вам дам, с запасом даю, держите! И чаю, чаю горячего, и побольше! Софья Борисовна?

 

— Да.

 

— Простите меня, я сам не ожидал. Лаврентий Палыч в конце своей доблестной карьеры очень этими делами интересовался… Он и Хозяина к этому приохотил. Ему тоже говорили: «Не бывает такого!» А он: «Искать, искать надо лучше». И ведь прав был — но не успел…

 

— Да, Лаврентий уж нашел бы, — вставил тот, кого звали Флоксом.

 

— Ты-то как нашел? Ладно, потом расскажешь… Кажется, приехали… Софья Борисовна?

 

— Да.

 

— Еще раз прошу прощения… Про таблеточку не забудьте! Гриць! Доведи даму до квартиры! Не торопись... Если никого нет, чаю согреешь. Понял?!

 

 

V. Призрак замка Иф

 

Вечером того же дня. Разговаривали в оранжерее.

 

— Кажется, я ничего не упустил, Гриць?

 

— Все верно.

 

— Все так, — поддакнул Флокс.

 

— Это мы тебе обязаны. Как же тебя туда занесло, вот ответь!

 

— Меня грузины с рынка выгнали. Шел мимо. Мы ж такие дома досматриваем, зашел. Ну и увидел. Побежал Грицю звонить.

 

— Хорошо, дома застал, я уж уходил…

 

— Да, как-то все удачно сложилось… Не нравится мне это… — Пшик сидел на табурете, голова его была обмотана мокрым полотенцем. — А что скажет герр Астролог?

 

Старик пожевал беззубыми деснами, помолчал.

 

— И мне не нравится… Было, правда, у меня предчувствие… но какое-то смутное… Не придал значения.

 

— Да, дорогие мои, это вам не цветочками заниматься… Тут — ягодки! Я ж приказывал: шевельнется что — тут же мне докладывать! Я ведь вас не для гороскопов держу, а, товарищ маг?

 

— Виноват! — Старик по-военному вытянулся.

 

— Мне ваши предчувствия, вибрации ваших, так сказать, струн, мозги ваши, наконец, — Пшик провел ребром ладони по горлу, — во как мне это нужно!

 

— Я понимаю…

 

— Нужно постараться, сильно постараться! Какие мысли по услышанному? Что вам ваша интуиция подсказывает?

 

Старик задумался, сидел с закрытыми глазами.

 

— Это наказание.

 

— Я догадался. Что еще?

 

— Пустой, брошенный дом, хаос… Не понимаю, но что-то тут есть…

 

— Не существенно.

 

— Печень взяли… Так и должно быть…

 

— Печень — понятно. Стандартный ход… Совершенно верно… Хотя зачем?

 

— Дурочка, болтушка, никто и ничто… А каким гвоздем язык прибили?

 

— Гриць, каким?

 

— Мебельным, знаете, медненькие такие, шляпки фигурные…

 

— Ну, это кое-что… Мебель… Обивают мебель… Нет, тупик! Не чувствую, это вполне может быть случайность.

 

— Может. Но вы подумайте, подумайте!

 

— Нет, тупик. Это тупик… Это тупик. А вот вы говорили — молодая, спортивная, была в парикмахерской… На туфли не обратили внимания?

 

— Обратили. Светлые, беж… Малоношеные, шпильки…

 

— Первый раз надела, — подал голос Гриць. — Пятка стертая, жали. И еще — педикюр…

 

Старик поднял руку. Тихо, очень тихо где-то капает вода, в оранжереях всегда где-то капает…

 

Старик заговорил медленно, негромко, но очень четко выговаривая слова:

— Спортсменка, волейбол или легкая атлетика, бывшая, скорее всего. Спорт бросила недавно. Бесперспективная, серость. Кто-то ее порекомендовал… из знакомых. Шла… шла показываться… Нет, не так… Была натурщицей, передали в другие руки… Хотела произвести впечатление… Парикмахерская, педикюр…

 

— Натурщица! — повторил Пшик. — Это уже кое-что. И совсем немало…

 

— Там же полно мастерских, в этих переулках, художники разные, скульпторы…

 

— Нет, ее привезли. — Пшик сильно хлопнул себя по коленке. — Привезли. Не с дураками дело имеем. Привезли, хотели, чтоб подумали на местных. Это же очевидно… Ох, будут их трясти. Там у этого, как его… мастерская.

 

— У Неизвестного, — вклинился в разговор Флокс. — Эрнст Неизвестный… На него еще Хрущев орал.

 

— Да, да… Как он его… Пидарас? Пидарас! — И все засмеялись. — Ну что, кудесник, любимец богов? — Пшик благожелательно посмотрел на старика. — Можете ведь, когда захотите!

 

— У меня тут интересные есть результаты, по обезболивающим… Дагестанский рецепт, но я улучшил…

 

— Потом, хотя это важно. Но — потом! Как там говорит этот ваш раввин?

 

— Рабби Исраэль Баал-Шем-Тов?

 

— Именно он.

 

— Пока ветка не отрезана от дерева, любая надежда оправданна!

 

— Неплохо сказал… Неплохо.

 

Пшик повеселел, расправился:

— Гриць! Собери-ка, дружок, поужинать!

 

— Слушаюсь!

 

— Ну, — Пшик потер ладонь о ладонь, — а вот у меня не получается с искрой!

 

Старик потер ладони, выскочила искра, немного повисела в воздухе и погасла…

 

— Выходим, выбираемся из потемок, — весело сообщил Пшик, — теперь и у меня есть «предчувствие»!

 

Он сильно втянул воздух ноздрями.

 

— Чую запах удачи. Люблю!