Классный журнал

Сергей
Петров

Бревно в глазу

В дежурные сутки редко доводилось поспать. Какой может быть сон, когда закрываешь глаза и проваливаешься?

Скрипят старые, в ржавчине, пружины. Ты очень хочешь уснуть, но брезент раскладушки воняет болотом, а внутри тебя беснуется тревога: ты отдался этой ночи не весь, ты ей еще должен. И вот он, вопль телефона. Громкий, дребезжащий, раздражающий.

Поднимайся, у нас кража. Вставай, ножевое. Или сожгли коммерческий ларек. Всякое бывает. Однако в ту ночь я спал спокойно.

Снились белые и высокие стены монастыря, древнего, как Владимирская Русь. Храм на высоком холме, из-за стен — позолоченные купола с крестами. «Боммм», — слышится громкий удар главного колокола и россыпь перезвона следом. Неожиданно в сон мой врывается чайка. Птица взмывает к облакам, нависает над монастырскими куполами, рисует несколько кругов в небе, а потом так же неожиданно пикирует вниз, в синеющую под холмом реку.

«Ложное, — думаю я, — предчувствие».

Нехорошо.

…Ведь оно было для меня в последнюю неделю не чем-то, но кем-то, да. Кем-то вроде любимой девушки, которая не то чтобы постоянно с тобой, но постоянно в тебе, в мыслях, сердце, снах.

Я предчувствовал, что Сова где-то рядом.

Мы искали его с участковым Васильичем. Методично, по списку адресов, каждый вечер. Мы обошли множество поднадзорных притонов и квартир, Васильич выпил чуть ли не дюжину стаканов молока. Питие было его фирменным трюком. Он перешагивал порог жилища, снимал фуражку и спрашивал: «Молоко есть?» И, не дожидаясь ответа, требовал: «Угощай!»

После начиналась задушевная беседа. Васильич задавал наводящие вопросы, лукаво подмигивал, ворковал: «Ну-ну, ври дальше» — и пил свое молоко. Считалось, что самый трудный собеседник «раскалывался» с последней каплей, простой — когда стакан допивался до половины.

В этот раз трюк Васильича не сработал. Притоны презрительно шипели нам в спины. О том, где может скрываться Сова, не знал никто. Улетел! Ха-ха-ха! На то он и Сова! Врали, наверно. Его в таких местах любили и уважали много больше, чем нас. А я все чувствовал, что он где-то рядом.

У Васильича к концу хождений разболелся живот.

— Знаешь что, — решительно сказал он, — сам под подписку отпускал, сам и ищи.

Вчера я зашел в квартиру двухэтажного дома с гнилыми дощатыми полами. Там жил его брат. Тоже урка, брат, как бы сожалея, присвистнул:

— Отпустили? Напрасно. Ищите теперь ветра в поле.

Но даже в эту минуту предчувствие не покинуло меня. Я был убежден, что встречу Сову, встречу при самых неожиданных обстоятельствах. Уволят меня, положим, за халатное отношение к службе, за либерализм к обвиняемым, а я его встречу.

…— Милости просим, батюшка. Хороший квас, свежий.

Эти слова были обращены явно не ко мне. Толстая тетка, сидевшая у баллонов с квасом, кокетливо подмигивала человеку в рясе.

Я же стоял неподалеку, передо мной шумел рынок, давила духота, и не спасал от нее летний ветер. Все, что было ему по силам, — шевелить листву тополей и обдавать лица теплыми невидимыми волнами.

Мой квас был выпит. Пластиковая тара, скорчившись, покоилась в урне. Я стоял, устало прижавшись плечом к стволу тополя, и курил сигарету.

— Налейте стаканчик, пожалуйста, — вежливо попросил попик.

Худенький и рослый, редкая бороденка, глаза его излучали доброту и доверие, я его сразу узнал.

— Дима… Пардон… Отец Дмитрий?

Попик удивленно взглянул в мою сторону и, тоже узнав, улыбнулся.

— Здравствуй, Сергей.

…Мы виделись с ним всего один раз. Это произошло зимой, шесть лет назад, первый курс школы милиции, первые каникулы, я приехал из Омска и нагрянул в гости к однокласснику, тот праздновал Д.Р. Было много друзей, много бутылок и вскрытых консервов, все курили, комнату буквально оккупировал сизый дым. И в пелене этого дыма сидел недвижимой скалой друг детства именинника Дима — не то семинарист, не то ученик какого-то другого образовательного церковного заведения.

Не помню, что тогда на меня нашло. Узнав, кто он, я рассказал парочку смешных историй про попов. Он сдержанно посмеялся. Сказал: «Ну, ты поосторожнее, Сергей». Когда же прозвучал анекдот про священника, что поручил послушнику отслужить за него обедню, а тот вместо того, чтобы «остаканиться, ографинился» и натворил массу бед, Дима расхохотался так громко, что заглушил ревевшую в динамиках «Гражданскую оборону».
 

Отсмеявшись, он авторитетно пояснил: в реальной церковной жизни такого произойти не может. Послушники заняты совершенно другими делами. Обычные люди, они максимум кандидаты в монахи, и далеко не каждый из них монахом становится. «Хозработники» чаще, трудники, ремонтируют всякое, красят, моют, подметают. Никаких обеден, вздор.

…Такой же улыбающийся, как шесть лет назад, но в рясе, он стоял теперь передо мной со стаканчиком прохладного кваса в руке, делал маленькие глотки, щурился на солнце и болтал о том, что с недавних пор служит в монастыре экономом, заведует хозяйственной частью, руководит работой тех самых трудников. На рынок, как оказалось, он явился справиться о ценах на доски. Слушалось забавно: монастырь, рынок, цены на доски.

— Ты-то чего здесь? Работу прогуливаешь?

Захотелось отшутиться. Не прогуливаю работу, ответить, работаю. И не работу, а службу. Служба наша, как известно, и опасна и трудна, но… меня вдруг понесло. Как в тот зимний вечер. Только не было завесы табачного дыма и не было анекдотов.

Нервно и сбивчиво я начал повествовать о своих бедах, чудом избегая мата. Говорил о том, как отпустил Сову, хотя ему, матерому уголовнику, все равно сидеть. О том, как приходила его мама, старушка божий одуванчик, умоляла, падала на колени. И о недовольстве начальства, разумеется, поведал тоже.

— …Строгий выговор уже имею, отец Дмитрий. Далее — неполное служебное соответствие. А может, и вовсе — ксиву на стол, станция конечная. Дальше что? Я ж ничего делать-то больше не умею…

Эконом слушал внимательно, качал головою. А я все говорил и говорил, не замечая, как рассказ мой превращается в исповедь.

— Не отчаивайся, — спокойно перебил меня Дмитрий, — тоже мне, нашел повод. Отпустил и отпустил. Может, так Богу угодно…

Мною овладело недоумение. Богу? Угодно? Как интересно получается. Богу, оказывается, угодно, чтобы рецидивист Сова не сидел в тюрьме, а отдыхал в каком-нибудь наркоманском притоне. Ведь он страстный раб героина, доза для него была куда актуальнее утреннего бутерброда, и лишь разбоем Сова мог добыть на нее деньги.

— Тетка аж с Западной Украины, с фаб-рики шубы сюда везла, — объяснял я тяжесть содеянного эконому, — стояла вон в тех рядах. Сова к ней жену подослал. Та вроде как к шубам приценивалась, выбирала: а нет ли у вас такой-эдакой? Вошла в доверие, домой к тетке стала ходить, другие шубы смотреть. И в один чудесный вечер вместо жены пришел муж, привязал тетку к стулу. Паяльник подносил к лицу: где деньги прячешь, тетушка? Обнес, как липку…

Дима ухмыльнулся.

— Тетка, — передразнил он меня, — аж с Западной Украины! Да бес с ней, — бегло перекрестился Дима, — с теткой! Она-то скольких людей обманула, не задумывался? За копейку шубу купила, а за рубль продала? Велика труженица, мать-героиня…

Теперь уже понесло эконома. Еще мгновение назад улыбчивый и кроткий, он заговорил на повышенных тонах, брови его нахмурились, из глаз, казалось, вот-вот посыплются искры.

— В старые времена пирожок имел человек и чай из самовара, доволен был и рад.
 

А сейчас все мало им. Стяжательство, чревоугодие на уме, а Бога — ни в душе, ни в сердце. Вот, у армян сегодня был. Такие цены на доски заломили, что страшно стало. Ушел с тяжелым сердцем. Тоже мне — Христовой веры люди…

Я слушал его и недоумевал. О чем он? Вспомнился ни к селу ни к городу поп Гапон. Вспомнилось личное отношение к церкви. Странное, нужно отметить, отношение. Пионерия, Ленин, сказ Пушкина «О попе и работнике его Балде», «бандиты ломятся в церковь», попы разъезжают на «мерседесах» и… икона. Старая икона, стоявшая на комоде у бабушки, мешавшая поставить на всем этом крест.

— По-твоему получается, что Бог ей Сову послал в наказание? За стяжательство, что ли?

— Да, Сергей. Так и получается. В наказание за грехи ее.

— То есть искать его мне теперь… не надо?

Эконом остыл так же быстро, как и вскипел. Он нерешительно пожал плечами.

— Ну, — промямлил Дима, — это — как Богу угодно…

— Исчерпывающий ответ.

Со мной произошло что-то, и предчувствие скорой встречи отпустило меня. Я забыл о нем, как забывает муж о бывшей жене после развода и склок. Мне разом стало легко, точно рухнули с рук кандалы и не нужно больше мучиться их тяжестью. Я вступил в новую дискуссию. Я подверг коллег эконома радикально-обывательской критике. Попы, заявил, «сами с усами». Много, очень много роскоши. Самый тяжкий грех могут простить, если позолотят ручку, а сами напыщенно проповедуют о Боге, Любви, безгрешности. Есть ли таким попам вера? Нету.

Дима реагировал на мои выпады спокойно. Возможно, он понимал, что речи эти в некотором роде провокативные, и цель их — не столько в критике, сколько в желании услышать из его уст подлинную истину, услышать и окончательно успокоиться.

— Много правды в твоих словах, — смиренно ответствовал он, — все не без греха. И священники, и прихожане. Но ругаешься ты, а бревна в глазу своем не видишь. За собой следи. Давно ли в церкви был? Стороной обходишь? А церковь ко всем добра, всякому заблудшему кров даст…

Я сказал, что в крове пока не нуждаюсь, а в церкви был весной, на Пасху. Точнее, неподалеку был. Стоял у храма в оцеплении.

— Вот видишь. А внутрь не зашел. О душе-то думать надо. Банально звучит, но надо. Хотя бы наш мужской монастырь взять. Зайди, отсюда пешком-то минут десять. Можем и вместе. Сейчас вот дела здесь доделаю и пойдем. А, Сергей? Глядишь, и ответы получишь на свои вопросы…

Мне оставалось развести руками. Дела, мол, на работе ждут, нет времени по церквям шататься. Дима прищурил левый глаз, снова нахмурился, будто пожелал вспомнить и сообщить мне что-то важное, но в рыночной толпе послышалось: «Батюшка! Вы не ушли!», и эконому стало не до меня.

К Диме, тяжело дыша, подскочил какой-то армянин. В руках его были бумаги.

— Гарик согласен на вашу цену, — проворковал он, — передумал! Гореть в геенне огненной — слишком больно, сказал.

…Звонок раздался около семи, как только белая чайка в моем сне камнем рухнула в синюю воду.

Голос дежурного в трубке звучал бодро.

— Дембельский аккорд, дружище! Труп на территории мужского монастыря! Мужик вчера вечером стену красил, ну и упал с лесов. Его травками-муравками начали лечить, а он под утро помер.

— Монах?

— Нет. Трупник. Или трутник?

— Трудник! — поправил я.

— Ну да. При монастыре жил, за еду работал… Участковый отзвонился только что. В наколках труп, вены исколоты. Езжай, осмотри. Может, документы какие найдешь, установишь личность…

Отбросив плед, я поднялся со скрипучей раскладушки и, потянувшись, протяжно зевнул.
 

За окном царило яркое солнце. Из райотделовского гаража доносился добродушный шоферский мат.

Личность упавшего с лесов для меня уже была установлена.  
 

Колонка Сергея Петрова опубликована в журнале "Русский пионер" №101. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".