Классный журнал

Владимир
Легойда

Здесь был Сократ

Началось у меня это с детства: вдруг — какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет.

Платон. «Апология Сократа»

Существует два одинаково верных высказывания: первое — люди всегда одни и те же, человек веками не меняется. И второе, противоположное: человек, люди с эпохами меняются, и очень сильно. И мы в чем-то очень мало похожи на наших предков, живших двести-триста, а тем более тысячу и более лет назад.

Первое верно, потому что человек действительно мало изменился за столетия и тысячелетия. И не только биологически. Во все времена люди любят и ненавидят, остаются верными и предают, плачут и смеются и т.д. Но в том-то и дело, что делают они это… по-разному. Потому и верно второе высказывание. Любовь, например, для человека в двадцать первом веке — совсем не то, чем была любовь в веке шестнадцатом или десятом.

Потому-то так интересно изучать историю культуры, то есть то, а как менялся человек с веками. Как менялась его жизнь, но что еще интереснее и важнее — как менялись его представления о жизни. Иными словами, а почему наши сегодняшние представления о любви так не похожи, например, на чувства людей в эпоху Возрождения. Или тем более в античности. Что и как произошло в прошлом, что заставило человека изменить свое отношение, например, к женщине. Или к ребенку.

Конечно, глубинные, глобальные изменения связаны с религиозной основой жизни. Поэтому мы говорим о христианской (пока еще, несмотря ни на что) культуре Европы, конфуцианской и даосской культуре Китая, индуистской культуре Индии… Все то, что сегодня принято называть ценностями, вырастает именно из религиозной картины мира.

А еще в истории культуры случаются люди, которым суждено стать именами в учебниках. И бывают среди них личности такого калибра, которые также влияют не только на ход истории, государственные границы или моду, но и на представления о жизни.

Таких личностей — глубинно повлиявших на мир — не так много. Одной из таких фигур — из седой древности, — безусловно, является Сократ. Понимая, что читатели «РП» люди продвинутые и образованные, не буду, во-первых, говорить о той великой роли, которую Сократ сыграл в философии и ее истории. Все это мы проходили в школе и институте, читали в учебниках и хрестоматиях. А те, кто не читал, еще прочитают, так что не будем спойлерить их открытие прекрасного и интересного. Во-вторых, сразу скажу, что тему «исторического Сократа» (каким он был на самом деле) оставим как неразрешимую. По крайней мере, в ближайшее время и на страницах «РП». Замечу только совершенно очевидный факт: каким бы ни был Сократ, влияние его на последующее развитие философии колоссально. Но не только философии. Давайте наконец скажем о предчувствии. О каком-то очень важном для нас сегодня предчувствии, каковым и стал Сократ, великий сын древней Эллады, босоногий мудрец. И предчувствие это, во-первых, связано с христианством и, во-вторых, в целом с тем, как мы сегодня смотрим на жизнь.
 

Первое предчувствие хорошо известно. Любой изучавший историю хрис-тианской Церкви человек знает, что первые христианские апологеты (то есть защитники веры; так называли христианских мыслителей поздней античности, отстаивавших новую религию в спорах с иноверцами) высоко ценили античную философию. (Справедливости ради замечу, что не все и не всегда, но все же.) И даже называли «христианами до Христа» великих греческих философов. В первую очередь Сократа, Платона и Аристотеля — цвет греческой философской мысли. Называя их так, христианские авторы хотели подчеркнуть, что эти великие умы предчувствовали Евангелие. Что им были открыты — пусть не все и не полностью — некоторые важнейшие христианские истины: о Боге, о человеке, об их отношениях друг с другом. Эти истины и были таким предчувствием Христа в мире еще дохристианском.

А теперь о втором предчувствии. Время, когда жил Сократ, — это эпоха, в которой нравственным камертоном человеческого поведения был стыд перед другими. Ты должен вести себя так, чтобы тебя не осудили те, кто рядом. Близкие, друзья, граждане. Община. Это время, когда высоко ценятся доблесть, величественность, щедрость (а их отсутствие осуждается) — все то, о чем можно прочитать, например, у великого слепца Гомера в «Илиаде» и «Одиссее». И у многих других, менее известных авторов того времени. У описанного в этих книгах греческого героя есть многое: красота, ум, сила… Древнегреческий идеал калокагатии (kalos — прекрасный; agathos — доб-рый) соединяет красоту и добро, делает их неразрывными в сознании древнего эллина. Но первоначально добро здесь больше связано с такими понятиями, как справедливость, мужественность, ра-зумность. Вряд ли можно сказать, что частью этого понятия были также милосердие, сострадание, жалость, наконец. Традиционно (и справедливо) считается, что подобное понимание добра приходит в мир в большей степени с хрис-тианством. А у греков было еще не так. И критерием, точкой отсчета, по которой ты сам оцениваешь свои поступки, был внешний закон: общие правила и мнение общины. Грекам чуждо представление о внутреннем чувстве, внутреннем голосе. О том, что понуждает тебя не поступать дурно не потому, что тебя может осудить общество, но потому, что этот закон правды написан у тебя в сердце. Это представление появится позже, в христианской культуре. Где такой голос назовут голосом Бога в человеке. Или совестью. То, что живет внутри тебя и не дает тебе покоя, когда ты поступаешь дурно — даже если никто тебя не осуждает. И даже если ты вроде бы не нарушаешь никаких внешних установлений.

В досократовы и сократовы времена понятие совести грекам было неизвестно. Даже слова такого не было. Но был Сократ. Необычный герой, внешне уродливый, а не прекрасный, каким должен быть настоящий греческий герой по всем правилам калокагатии (о подлинном значении которой, кстати сказать, Сократ немало размышлял). Был Сократ как предчувствие. Предчувствие совести.

Это прежде всего внутренний голос, знаменитый «демоний» Сократа, который, как известно, в критические моменты говорил ему, как не следует поступать. Но не только этот «демоний», хотя и он уже весьма необычен для представлений того времени: как можно внутреннего своего голоса слушаться больше, чем мнения совета пятисот, больше, чем мнения суда — сердца афинской демократии того времени? Сам великий Перикл плакал, умоляя судей оправдать его возлюбленную Аспазию! А тут — босоногий старик…

Но Сократ не мог поступить против того, что его внутренний голос, его совесть считала главным. Будучи обвиненным в том, что он не признает богов и придумывает богов новых, тем самым развращает умы молодежи, Сократ отверг все обвинения. И не только не просил суд сжалиться над ним, но даже позволил себе и тут знаменитую сократовскую иронию, точнее, горькую насмешку. В качестве наказания выбрал себе бесплатный обед в Пританее — награда, на которую имели право победители Олимпийских игр.

Повторяю, совесть — это не только «демоний» Сократа. Пожалуй, это было бы слишком линейно. Это весь его образ жизни. Как справедливо замечает современный историк И.Е. Суриков, «Сократ был осужден именно за то, что у него была совесть. Точнее, то, что потом назовут этим словом».

«От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот что гораздо труднее — уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и старый, настигнут тем, что идет тише, а мои обвинители, люди сильные и проворные, — тем, что идет проворнее, — нравственною порчей. И вот я, осужденный вами, ухожу на смерть, а они, осужденные истиною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь при своем наказании, и они — при своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться, и мне думается, что это правильно» (Платон, «Апология Сократа»).  


Колонка Владимира Легойды опубликована в журнале "Русский пионер" №101. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".