Классный журнал

Александр
Рохлин

Цирк уехал? Цирк остался

Этой ночью я номинировался на премию Дарвина за самую нелепую смерть. В ожидании бесславного конца я придумывал в голове текст к своей последней заметке — некрологу:

«Журналист столичного издания “Русский пионер” найден растерзанным на окраине Волгограда. По уточненным данным, он был загрызен двумя королевскими пуделями по кличке Арамис и Фредерик. Как установило следствие, перед смертью жертва мучилась от чувства собственного ничтожества…»

«Как правильно пишется — “загрызан” или “загрызен”?» — думал я, мужественно вглядываясь в темноту, откуда на меня смотрели две пары страшных пуделиных глаз и слышалось приглушенное рычание.

Как я здесь оказался? Очень просто: по своей воле. На западной стороне Мамаева кургана, за спиной у Родины-Матери стоит обычный торговый центр с веселым кондитерским названием. А сбоку от центра имеется… цирк. Оранжево-желтый купол на растяжках похож на огромный парус клоунского фрегата. Чтобы издали было видно и всем сразу хотелось попасть на борт. Бродячий цирк — тот же корабль, который плавает по морям-океанам и, заходя в порты и города, рассказывает оседлым туземцам о роскошной жизни в жарких странах. В странствиях цирковой фрегат дышит свободой. И всегда приносит с собой ее запах и вкус. Однако случаются и оказии. Цирк-шапито династии Довгалюк прибыл в «порт» Волгоград еще в марте. Поставили купол, окружились фурами наподобие цыганского табора и… Налетела беда, откуда не ждали. Пандемия поставила фрегат на прикол. Ни сдвинуться, ни уехать — только куковать. Этакая летняя зимовка. Жизнь в шапито замерла. Оранжевый парус полощется за спиной у Родины-Матери, но никто не приходит посмотреть, как тигры ходят как люди, как люди превращаются в пластилин, как пилят живую женщину и как другая женщина летает по небу как живая птица.

Однако все действующие лица, команда шапитошного крейсера, включая львицу Грушу, медведицу Асю, тигриц Шкоду и Дану, пуму Шеру, двух вышеописанных пуделей и охранную дворнягу Коржика, никуда не делись. С корабля не бежали. Остались и каким-то удивительным образом продолжают свое странствие-представление у подножия Мамаева кургана.

Вот в чем вся штука! Цирк никогда не закрывается. Представление продолжается, даже когда зрителям запрещают посещение. Оно продолжается теперь внутриутробно — за кулисами, на кухне, в клетках зверей-артистов, в жилых комнатках артистов-людей. Внутреннее пространство цирка остается свободным при любых раскладах. Это мое личное открытие, совершенное в ту самую ночь, когда я, томимый предчувствиями, ожидал последнего циркового номера с моим участием — смерти от собачьих клыков. По-другому, вне клоунско-шапитошной парадигмы, я не могу объяснить, как я случайно ночевал с двумя королевскими пуделями: жгучим брюнетом Арамисом и блондином Фредериком. Хозяин псов был в отъезде, я нагло занял его комнату и кровать, за входной билет не заплатил ни копейки, поэтому, как дармовой зритель, я им сильно не нравился. Такого, холодящего душу, пуделиного рыка я не слышал ни от одного пуделя.

Глава династии Николай Степанович Довгалюк — личность склада легендарного, характера — мифологического, жизненного опыта — умопомрачительного. Думаю, что в Средние века он долго бы не протянул — его бы сожгли, как мага-кудесника, волхва-прорицателя, шута-скомороха (за любое из перечисленного). Мало кто способен выдержать напор его энергии. Кажется, он родился вместе с цирком тысячу лет назад из фокуса иллюзиониста, но воплотился с неукрощенным огнем в сердце, всю цирковую историю в себя вобрал, как гидротурбина вбирает бешеный поток реки и преобразует его в электричество. Когда смотришь и слушаешь Довгалюка, так и ждешь, что лампочки над головой вот-вот лопнут, а потом сами собой, по его хлопку, загорятся. У него, кстати, есть фокус, когда в руках от легкого трения ладоней вдруг загораются электроприборы. Энергетики с высшими образованиями рвут на себе волосы, но разгадать фокуса не могут. Я тем более не могу. И даже не пытаюсь. Пусть это останется чистым чудом. На совести иллюзиониста.

Довгалюк двадцать пять лет проработал директором бродячего цирка. И еще пятнадцать лет колесил по стране со своим «магик-шоу». Семья колесила вместе с ним, жена Ирина Виталь-евна и трое мальчишек, Николай, Кирилл и Виталий, выросшие в цирковом фургончике между Читой, Екатеринбургом и Владивостоком. На каждом представлении именно они исчезали в дыму, растворялись в воздухе, распиливались по частям в ящике и чудесным образом воскрешались. Трое из ларца.

Сказать про Николая Степановича, что он собаку съел в шапитошном вопросе, значит ничего не сказать. И даже обидеть. Поскольку собак в цирке не едят. Потому что они — друзья.

Сыновья выросли и выбора себе не оставили. Цирка должно становиться больше. Семь дальнобойных фур — цирковой караван династии Довгалюк — путешествует по стране из края в край и дает представления.

Опять же, пандемия, не к ночи будь помянута, экий фокус выкинула — ни встать, ни спеть. Но цирковой человек по определению очень гибок, ловок и почти неуязвим перед лицом невзгод. Как выжить в трудную годину, он найдет первым. Двое братьев заделались дальнобойщиками, загрузили свои фуры вместо циркового инвентаря камышинскими арбузами и повезли в Москву — жонглировать на рынке. А в эту ночь к ним Москва сама заявилась в гости в лице бродячего журналиста.

На кухне под шатром, за общим столом, в окружении ящиков со всевозможной снедью для людей и четвероногих артистов, в обществе различных печек, холодильников и под убаюкивающий шепот сушильни сухофруктов для веганки — медведицы Аси разговоров на полночи. Николай Степанович в красках рассказывает, каким великолепным магом он был по вечерам на сцене, а ночью — водителем грузовичка, тащившим цирковой фургон из города в город. И что фокусы показывать его научила сама жизнь и немного один незадачливый фокусник, который продавал ему простенькие секреты по двадцать копеек за штуку.

— Лучше всего обманывать умных людей, — говорит Николай Степанович. — Это не я сказал, а Дэвид Копперфильд. — Поэтому, когда вас обманут, вы будете утешать себя мыслью, что вы умный человек.

По мнению главы династии, пандемия закончится ровно после выборов очередного американского президента. Правда, об этом «фокусе» даже самые умные люди не все понимают. Довгалюк убедительно доказывает сентенцию свою сложными политическими расчетами. Только тогда жизнь в стране войдет в свое русло. А тут еще президент Путин собирает деятелей искусства и решает, как помочь вянущим без зрителя театрам и циркам. И уже ставшая постоянной головная боль циркачей — зоозащитники. И там и там своя правда, и найти компромисс крайне сложно. Новостей море, надо все переработать. Мне рассказывают, что в Мексике несколько лет назад под давлением общественности все цирки отказались от учас-тия зверей. Последних выпустили в местные пампасы на свободу, и они почти все «благополучно» погибли. На этой грустной ноте мы наконец расходимся. В темноте я иду мимо небольшого фургона на колесах. Оттуда раздается мягкое и не характерное для наших краев мяуканье.

— Кто здесь? — с тревогой спрашиваю я.

— Лев, — отвечает Николай Степанович. — Это ему снится кто-то.

И как спать после этого, когда сосед за стенкой — царь зверей?

Утро в цирке понятие растянутое. Все спят долго. Кроме меня и пуделей. Я пытаюсь вырвать себе свободу обманом и посулами: предлагаю им утреннюю прогулку — собаки же любят гулять. Арамис и Фредерик вскакивают, выражая согласие. Я осторожно прохожу мимо них боком и открываю дверь фургона. Псы, толкаясь, выпрыгивают на улицу. Никто не собирался меня есть, но я чувствую себя укротителем пуделей.

Жизнь города внутри циркового табора ощущается слабо — Мамаев курган защищает нас от шума улиц, транспорта и навязчивого любопытства. Я иду мимо клеток и вежливо здороваюсь со зверями. Что ни говори, но рядом с медведем всегда чувствуешь себя неловко. Он тебя в гости к себе не звал, а ты приперся. Медведица Ася с удовольствием уплетает завт-рак — кашу из бананов, яблок, винограда. Дымчатая красавица пума по имени Шера провожает меня пристальным ледяным взглядом. В клетке, откуда вчера доносился львиный голос, тихо. Я с опаской заглядываю в щелочку. В углу лежит не лев, но львенок, ростом с пуделя и огромными, детскими глазами. Царь зверей смотрит на меня с любопытством, не более.

И тогда появляется дрессировщица Виктория. Высокая, тоненькая. Выглядит она немного заспанной, на ходу пристегивает к поясу контейнер с сырым мясом. В руках две палки с заостренными концами. Она подходит к трейлеру, где живут тигры. Я понимаю, что увижу сейчас цирковой номер без страховки, и не на публику, а как рутину. И замираю. Виктория входит в вольер и, поднявшись по ступенькам, открывает дверь трейлера. Оттуда, из тепла, мягко, бесшумно, вальяжно выпрыгивают три прекрасные кошки — тигрицы Дана, Шкода и львица Груша. Вика начинает их кормить. Натыкает на палку куски мяса и предлагает. Ясное дело, что всем должно хватить поровну. Но одна из тигриц проявляет утреннюю шкодливость и пытается отнять у подруг порцию. Кошки рычат, толкаются, кусают друг друга. Вика прикрикивает на них, бросается на самую наглую, словно она такая же кошка с теми же правами: когтями и клыками. А та — господи помилуй! — становится на задние лапы, загребает Вику своими лапищами под себя и то ли ест ее, то ли целует. Тут меня легкий озноб пробирает. И я не знаю, уже пора кричать и звать на помощь или еще подождать. Должен заметить, на лице Вики ужаса не прочитывается. Только пучок на затылке чуть съехал в сторону. Волосы у нее от тиг-риного языка сразу становятся мокрыми, словно она искупалась. Она выскальзывает из объятий тигрицы и рычит на нее, чтобы прекратила безобразничать и отстала со своими «нежностями». Шкода делает вид, что слушается, и уходит в угол вольера. Свой завтрак наконец получает львица Груша.

Я вспоминаю, Николай Степанович вчера заметил вскользь: на питание хищников в месяц уходит около ста тысяч рублей. Чтоб я так жил!

Пустой цирк всегда грустное зрелище. Ждешь встречи с живым — свет, музыка, хождение по воздусям, — и вдруг пусто, холодно, темно. Цирк Довгалюков входит в десятку самых высокотехнологичных и технически оснащенных шапито в стране. Но увидеть это воочию мне не удастся. Я увижу другое.

В полутьме за кулисами разминается вполне себе обычный пожилой дяденька. Настолько обычный, что, пройдя мимо него в городе, лица не запомнишь. Но в цирке все люди живут не своей, но преображенной жизнью. Мужчину зовут Игорь Дасов. И он умеет завязывать себя как змея. Руки и ноги служат ему веревками, которые сплетаются между собой в такие невероятные узлы, что через минуту-другую начинаешь сомневаться: а из правильного ли места у этого человека голова растет? Но это еще не все. Реквизит у «веревочного» артиста очень немуд-рящий. Циновка, деревяшка, на которой он стоит вниз головой, игрушечный полуметровый меч, который он потом аккуратно вставит себе в горло по самое не балуй, и обыкновенная ракетка для большого тенниса. У ракетки снята сетка. Игорь «надевает» ее себе на голову, легко вращает на шее. А потом… потом происходят необъяснимые вещи. Человек превращается в пластилин и пролезает, стекает сквозь ракетку весь, какой есть. Плечи, грудь, живот, бедра и прочие части тела взрослого мужчины с неприметным лицом проходят сквозь пустую ракетку безо всякого видимого усилия. Я понимаю: молчаливый Дасов — альтер эго разговорчивого Довгалюка. Они отражение друг друга в причудливом зеркале цирка. Николай Степанович ради спасения цирка способен верблюдом пройти сквозь игольное ушко. Благодаря Дасову я увидел, как это происходит физически.

А потом я встречаю воздушную женщину. Мне бы промолчать и унести ее образ в сердце, никому не рассказывая и не делясь! Да не могу. Как мастер разговорного жанра, хоть и не странствующий с цирком заодно, не имею права промолчать.

Она появляется на арене в обычном домашнем халатике со звездочками. У нее лицо русской крестьянки из глубины Оте-чества нашего. Такая красота — родная, и грустные глаза, и вздернутый нос, что и смотреть больно. И мерещится мне: а не выдумал ли ее волшебник Довгалюк, не материализовал ли он ее с картины Петрова-Водкина? Зачем мне заморские тигры с медведями, когда здесь такое волшебство на двух прекрасных ногах ходит.

Впрочем, крестьянка появляется не одна. Ведет за руку ангела. Ангел обут в теплые тапки и держит под мышкой свои крылья.

Картинка 2: девушка лежит в шпагате и читает сообщения в телефончике. Ангел носится вокруг арены, не взлетая.

— Вот только замарай мне костюм — получишь! — говорит крестьянка, не отрываясь от телефона.

Картинка 3: ангелу пришивают крылья к его белой кофточке.

Картинка 4: ангел привязан к акробатическим ремням и поднимается в воздух.

— Тапки-то сними, чудо.

Тапки слезают с трудом. С ними под купол подниматься недостойно циркового артиста.

— Делай кольцо. Мыски тяни, — командует.

Он делает несколько кувырков на высоте трех метров и заявляет сверху:

— Мама, мне крылья мешают.

— Ужасные коленки, Киря! Согнутые… Передохни, и еще раз. На крылья не обращай внимания.

— Детей в цирке не надо спрашивать, кем они хотят стать, — сообщает мне доверительно Николай Степанович. — Их надо научить всему, что можно сделать в цирке. А дальше они сами решат как-нибудь. Пацан только недавно начал бояться летать. А раньше и не знал никакого страха. Его мама — наша гордость. Татьяна Вяткина, выпускница Екатеринбургского циркового училища.

«Уральская красота», — думаю я.

Картинка 5: женщина летит по небу. Это не фокус. Это память о рае. Там мы все умели летать — и разучились. Вспомнить, почувствовать, как хорошо было в раю, можно только в церкви или в цирке. Женщина бесшумно летит по небу в полутьме пус-того цирка. У нее удивительные, печальные глаза и смешной вздернутый нос. Единственный зритель ни жив ни мертв. Музыки не слышно. Музыка звучит внутри него.

Вечером этого же дня становится известно, что президент Путин поручил соответствующим ведомствам спасти бродячие цирки страны. И открыть их для посещения зрителей. Довгалюк был прав.


Колонка Александра Рохлина опубликована в журнале "Русский пионер" №100. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".