Классный журнал

Иосиф Райхельгауз Иосиф
Райхельгауз

Хочу и делаю

12 декабря 2019 16:37
Режиссер Иосиф Райхельгауз дебютирует в «Русском пионере» — и сразу с одной из лучших колонок в номере. Не только раскрывает тему, но и стремится закрыть ее. Приветствуем вас на сцене драматического театра «Русского пионера»! Вы отвели себе крайне характерную роль.


Это вообще очень интересное слово — «желание». Это не просто слово, для меня это сущность и даже программа жизни. Когда начинаешь себя осознавать, то начинаешь задавать себе вопросы: а кто я, а зачем я, чего я желаю — чего я хочу, если проще.
 
Интересно, что в режиссуре, когда Станиславский создал и сформулировал свою систему, то одним из ее главных вопросов в отношении персонажа стал именно вопрос его желания: чего он хочет. Желание — это двигатель. И пьесы, и жизни. До Станиславского профессии режиссера не было как таковой. Ему предшествовали великие драматурги. Но они, помогая артистам, комментировали сам текст. А Станиславский учил понимать, что рождает этот текст. То есть вникать не столько в слова героя, а в то, что за ними, — чего он хочет, какое желание он здесь реализовывает. Поэтому сегодня режиссер, разбирая пьесу, анализирует не текст, а желания.
 
Осознанное желание, наверное, начинается с мечты, но слово «мечта» мне не нравится. Мне больше нравится слово «фантазия». В моей фантазии все начинается со слов «хорошо бы», и вот это «хорошо бы» тут же начинает укладываться в какие-то понятные схемы, расчеты и внятные перспективы. Мне тут еще слово «планирование» нравится — я его понимаю. Но планирование — это уже из взрослой жизни.
 
А лет в восемь, как только я стал себя осознавать, еще не понимая ни будущей своей профессии, да и вообще ничего, я стал не просто так желать-хотеть, я стал фантазировать. Фантазировать себе жизнь, которая мне казалась более правильной, чем та, которой я живу. А я жил в Одессе, на берегу моря, бегал в порт, как все мальчишки, в порт прибывали корабли, и на этих кораблях были флаги каких-то других стран и по палубам ходили матросы. Но я довольно быстро начал понимать, что никуда меня не пустят и я никуда не поеду. Да-да, я еще школьником понимал, что и до Болгарии добраться мне почти невозможно, а уж там Америка или Франция — это для меня звучало как полет на другую планету. Сегодня мне гораздо проще сообразить, как слетать на Луну, чем тогдашнему советскому мальчику Йосе понять, как добраться до Парижа, и даже предположить, что куда-то можно поехать, поплыть, полететь. Как-то мне папа на берегу моря, показывая куда-то вдаль, говорил: вон там Турция. И я страстно желал эту Турцию, я фантазировал, как можно доплыть туда. А из плавательных средств у нас тогда были такие большие камеры от колес трактора. Мы их надували, потом перевязывали разными веревками, подкладывали дощечки и получали что-то типа резиновой лодки. И однажды я это сделал — попытался уплыть в Турцию. Мне было двенадцать, меня поймали пограничники и, слава Б-гу, сдали родителям. А еще я тогда хотел в Москву на велосипеде отправиться. Сегодня нет такого города или континента, куда бы мне так страстно хотелось доехать, как тогда до Москвы или Ленинграда!
 
Но вот что важно. Я довольно рано начал фантазировать какие-то определенные места, определенные события, определенные ситуации. И должен сказать, что я довольно быстро обнаружил в себе такое качество: мои фантазии материализуются.
 
Мы с родителями жили очень-очень скромно, в проходной одесской коммуналке. И я изо всех сил фантазировал, как мы живем в большом доме, а дом этот — в лесу. В Одессе же море, но нет ни дубов, ни берез. Там, как сказано у Пушкина, степь нагая кругом. Поэтому как мечта многих москвичей — это дом на берегу моря, так же мне в прекрасных мечтах фантазировался мой идеальный дом на краю леса. Море — это что, я до него на трамвае от школы за десять минут мог доехать. А вот так, чтобы росли дубы и березы… Мало того, я даже не знаю, где, на каких картинках я это увидел, но я почему-то очень хотел бассейн. Мне представлялось, что он гораздо лучше, чем море. Это было четко очерченное, конкретное желание: дом, лес, дубы, бассейн под стеклянной крышей. Мне казалось, что это такой рай.
 
И страшно сказать, но прошли годы — и я живу сейчас в этом доме. В доме своего желания. Я на него сам заработал и сам его построил. И у меня тут целый бассейн, и лес вокруг, из окна я вижу дубы, которым по двести лет. Когда я говорил о доме своим друзьям-архитекторам — мол, тут окно должно выходить в небо, а здесь должно быть стекло, — они удивлялись: ты так рассказываешь, как будто уже жил в таком доме.
 
Вообще, я много чего хотел… Я хотел быть писателем. Потом, лет в четырнадцать, я уже понимал, что такое режиссер, и хотел быть режиссером. Еще я хотел быть композитором и хотел быть дирижером.
 
Способность деятельно желать сохранилась у меня на всю жизнь. Когда были советские тяжелые застойные времена, у меня все было замечательно: я работал режиссером в театре «Современник», и был при этом чуть ли не самым молодым режиссером-постановщиком в Москве, и уже получал премии за первые свои спектакли. Но… Мне хотелось собственный театр. И я, помню, в 74-м, когда мы заканчивали ГИТИС, сказал своему другу Толе Васильеву, ныне знаменитейшему мировому режиссеру: «Давай мы с тобой театр откроем!» А он: «Да ладно! Какой театр, ты с ума сошел. У нас, — говорит, — с 56-го года, с “Современника”, уже много лет никто ничего не открывал. Только Петрович (Юрий Любимов. — Прим. ред.) Таганку обновил». Но я настолько был уверен в своем желании, в том, как и что сделать, что мы открыли театр на Мытной улице, дом 48, в бывшей студии Арбузова. Это вообще была длинная история, но мы открылись. Я придумывал, уговаривал, зажигал, агитировал. Я собрал всех, кого мог, — Арбузова, Володина, Розова, все договаривались, деньги собирали. Я вообще не понимал, как это может не получиться. Я хотел и делал, и все получалось. Не знаю, как это у других, но я всю жизнь чего-то хочу и постоянно предпринимаю попытки что-то реализовать. Наверное, это у меня от деда, председателя колхоза, и от папы, который прошел четыре года войны, был ранен и весь в орденах расписался на Рейхстаге.
 
Случаев материализации желания в моей жизни было очень много. Лет пятнадцать назад я гуляю в Париже по Елисейским полям со своей младшей дочерью Сашей и вдруг вижу, как из какого-то театра выносят декорации. «Саш, — говорю, — ты знаешь французский, зайди, узнай, что это за театр». Она мне: «Это театр Пьера Кардена». А я-то был убежден, что Карден к тому времени уже давно умер, а он и сегодня жив, ему 97 лет. Оказалось, его театр очень похож на наш на Трубной площади. «Надо бы там гастроли сделать», — сказал я просто в воздух. И так получилось, что буквально через полгода мы в Женеве случайно познакомились с женатым на русской женщине представителем Кардена. И через некоторое время Карден пригласил мой театр на гастроли.
 
История моего театра «Школа современной пьесы» на Трубной тоже началась тридцать лет тому назад с одного лишь желания. Я зашел в этот дом, о котором ничего тогда не знал, и просто спросил, есть ли тут зал, где мы могли бы ставить спектакли. И оказалось, что есть.
 
Я довольно часто слышал слова: «Нет, этого не может быть». Но эти слова не из моей жизни, они не мои. Мои слова — это «да, это может быть». Так я полетел недавно в Новую Зеландию. Я только начал думать, что же это за невиданная, невероятная, недосягаемая страна, как я уже не только лечу в Новую Зеландию, но и снимаю там фильм про эту страну.
 
У меня есть ощущение, что нет такого желания, которое не могло бы осуществиться. Каждый человек — автор своей жизни и судьбы. Я в этом совершенно уверен. И когда люди жалуются на страну, на детей, на родителей, на Господа Б-га, на кого угодно, я их не понимаю и не оправдываю. Мне кажется, что «хочу» и «делаю» — это взаимопроникающие понятия. Если хочешь что-то делать — делай сразу. Дистанция между желанием и его воплощением должна быть минимальной.
 
Впрочем, был случай, когда между моим желанием и его исполнением прошло два года.

Когда я уже прожил десять лет в Москве, меня жесточайшим образом выдворили, не разрешили там больше жить, уволили из Театра Станиславского в связи с отсутствием московской прописки. Сейчас все, наверное, забыли про эту дичь и бред советской системы. «Ну хорошо, ребята», — думаю. И в течение двух лет я беспрерывно ездил по всей России. И за эти два года я очень благодарен судьбе! Я поставил спектакли в Хабаровске, Омске, Липецке, в Элисте, в Одессе, в Минске, во Владимире… Я каждый месяц выпускал спектакль. Я набил руку так, что все обернулось на пользу мне же. А через два года Юрий Любимов нашел меня в Сибири и еще через две недели взял режиссером в штат Таганки. Ну а потом его самого лишили гражданства.
 
Мне правда кажется, что если есть желание, то даже болезнь отступает. Три года назад мне объявили, что у меня четвертая степень онкологии и я протяну полтора-два месяца. «Ну не может такого быть! — подумал я. — Как это полтора-два месяца?!» И тут же улетел в Израиль. Там все подтвердили: да, врачи ваши в России совершенно правы. Но, говорят, у нас есть тут одно экспериментальное лекарство, и операцию, конечно, сделаем, но вы должны будете подписать документы, что знаете о колоссальном риске и все последствия берете на себя. Мне должны были удалить 63 процента печени. Правда, пообещали, что она потом восстановится. И я спокойно так: «Должны — удаляйте». Полгода меня резали.

А потом сказали: «Надо проверяться, но онкологии у вас нет». И я только тогда позволил себе испугаться, слезы у меня потекли сами собой. Я как-то вдруг представил себе, что был на волоске.
 
Я и сейчас часто представляю себя, это страшно говорить, рядом с мамой и папой. Они похоронены недалеко от моего загородного дома на маленьком сельском кладбище, и там стоят два больших камня. И я своим детям давно сказал, что вот рядом должен стоять третий такой камень. Мой. Я представляю, что дети будут туда приходить ко мне, сидеть на зеленой траве. Может, и студенты мои придут. И это правильно. Но это желание я отодвигаю во времени: «Господи, прости меня, я с этим обожду!»
 
Мне, конечно, ужас-ужас, восьмой десяток пошел. Но у меня любимые дети, любимая работа, я преподаю в ГИТИСе и за рубежом, у меня хобби отличное — я гоняю на всяких квадроциклах, гидроциклах, снегоходах и в бассейне том самом плаваю. И зарплаты мне хватает. Могу лететь куда угодно, могу купить что угодно и подарить что угодно.
 
Наверное, нет у меня таких желаний, которые бы я не мог воплотить.
 
Кроме одного.
 
Я бы отдал и свой дом в лесу, и квартиру на Гоголевском, и машину БМВ только за одно. Догадались, конечно? Да, я отдал бы все за молодость. За студенческое счастье снова жить вчетвером в одной комнатке. Где тумбочка у нас одна на двоих с Толей Васильевым. И пусть не было бы у нас денег — я бы снова подрабатывал электриком в Театре Маяковского, а Васильев — дворником в Музее революции, как тогда. Сбрасывались бы на еду, как тогда, покупали бы говяжьи кости на бульон, а в день стипендии снова бы заруливали в ресторан «Узбекистан», брали бы плов и пельмени за 50 копеек. Я бы все сегодня на это променял.
 
Есть у меня друг Анатолий Чубайс, главный наш по нанотехнологиям. Я спрашиваю у него иногда: как там дела у нас обстоят с бессмертием? Анатолий Борисович мне серьезно говорит, что лет через пятьдесят границы жизни невиданно раздвинутся, что органы уже сегодня все можно пересаживать, а вот с головой проблемы пока. Это плохо — мне-то как раз в основном голова нужна. Хотя и другие органы тоже приятно было бы обновить. Ну это уж как пойдет.
 
Хочу ли я дожить до того момента, когда можно будет реально отодвинуть смерть? Хочу. Но на самом деле я реалист. И я об этом не мечтаю.  

Колонка Иосифа Райхельгауза опубликована в журнале "Русский пионер" №94. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
 
Все статьи автора Читать все
       
Иосиф Райхельгауз, Театр современной пьесы
Рекомендую
1 3070
Спионерить!
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (1)

  • Владимир Цивин
    12.12.2019 22:25 Владимир Цивин
    И опять перемены дух

    И мне казалось, что меня
    Какой-то миротворный гений
    Из пышно-золотого дня
    Увлек, незримый, в царство теней.
    Ф.И. Тютчев

    Словно будущее в прошлом, настоящим припорошенном,
    коль сей мир лишь погрешность, что в туманности утренней,
    меж реальностью внешней, и потребностью внутренней,-
    причудами пространства ведь, уже давно здесь вышколен,
    о чем хлопочет же рассвет, зачем-то вдруг умышленно,
    печаля праздничный свой свет?

    Пускай и для души, отдушина вдруг погода,
    пока вокруг лучи, раздаривает природа,-
    но борются раз зло и добро, между вещным всё и извечным,
    не всё во времени решено, чем бы ни был мир обеспечен,-
    ибо и то, что так ясно сегодня, неясным же было вчера,
    неисповедимы пути Господни, в творении зла и добра.

    Коль не в тоске и печали, не в борении с бурей,
    а, что и осень вначале, зреют слезы в лазури,-
    от тепла когда, что прохлада вдруг от хлада,
    стала далека, августовская услада,-
    не зря осознает, лучистый, чистый, величавый,
    себя небесный свод, последней летнею заставой.

    Чуть расплываясь, чрез влажные стекла,
    и отражаясь в асфальте, неясным сном,-
    по-прежнему пусть, зелёный, не блеклый,
    всё так же август, красуется за окном,-
    да ведь не важно, что стал он не теплый,
    важно глаза вдруг, уже с осенним огнем.

    А когда тускнеют небеса, и леса грустнеют,
    то пускай едва уже ветра, эту грусть развеют,-
    но что от ропота прока, под грозным рокотом рока,
    синь осени не зря же холодна, что одолжение уж раз она,-
    да поздно плакать, надо платить,
    наоткось в слякоть, лето летит.

    Хоть же, что без тепла цветы, черты мрачнеют красоты,-
    да уж белым пушком окутавшись,
    стоит, невзрачная вчера лишь, трава,-
    и ждут только ветра, скучившись, ее созревшие уже семена,
    и опять былого пух, повсюду парит,-
    и вновь перемены дух, в природе царит.

    Но, скользя эфирами небес, что строк, лишь всё выше вверх,
    пусть порою эфемерен и высок, блеск всевышних сфер,-
    да, как всё бронзовеющее, зыбкое злато,
    в чуть розовеющем воздухе, выдох заката,-
    не так ли и листьям вдруг сада, тепла с небес всё ждя,
    нет слада с усталой усладой, ненастного дождя?

    Ведь не зря вокруг, уж всё сникает, как и много лет подряд,-
    увядает вдруг, вновь возникает, рад тому ты иль не рад,
    и лишь силы небесные знают, для чего тут сей парад,-
    сам невидимый, он распростер,
    над сценою призрак витающий,-
    артист истинный, режиссер, актером каждым играющий.

    Пока же там, где столь часто печальны так дали,
    найдется коль разве, что-то прочнее печали,-
    пусть все светом бедным, облиты листы,
    и под небом бледным, обиды видны,-
    да лишь ведь осознав, что всё здесь не напрасно,
    воспримет вдруг душа, сей бренный мир прекрасным.
94 «Русский пионер» №94
(Декабрь ‘2019 — Январь 2019)
Тема: желание
Другие номера и подписка
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям
 
Новое