Классный журнал

Минус на минус

18 ноября 2019 17:17

Все, что не убило писателя Сергея Петрова, сделало его сильней. Все, что он так ненавидел, внезапно помогло. Московская жара, дым с болот, копоть мегаполиса. Все эти напасти превратили простого милиционера Петрова в работника прокуратуры. А потом получился писатель. Как это работает — тайна, к которой автор всего лишь прикоснулся в этой колонке.

Все что-то ненавидят. Обязательно все. Даже самого добренького, довольного жизнью человека возьми, его тоже что-то раздражает. Хоть попа, хоть просветленного избытком денег и ЗОЖ деятеля шоу-бизнеса. Так могут ненавидеть, что дым вот-вот попрет из всех щелей. И мало кто отдает себе отчет при этом, что ненавидимое подчас оказывается для него самым полезным.

Мой список ненависти не то чтобы огромен, но пунктов в нем немало, поверьте. И все же я не хочу прослыть воинствующим пессимистом. Я остановлюсь только на одном пункте. Это пункт из четырех букв — жара. Я ненавижу жару.

Речь идет о московской жаре, разумеется. Жара на морском берегу, в отпуске, она греет. А московская давит и душит, плющит и раскаляет. В такую жару ты невольно вступаешь в переговоры с неведомым радиоведущим из приемника. Ты его начинаешь ненавидеть, хотя совсем не знаешь и не видел, может, он — прекрасной души человек. Но бесит этот прекрасный своими восторгами по поводу изнуряющего летнего зноя. Вот-вот позитив внутри этого дурачка детонирует, чувствуешь ты, и его от позитива разорвет. «Прекрасная летняя погода! — вопит он в микрофон. — Солнышко, тепло…» Чудак. Это я мягко.

2010 год. Июль, если не август. Жара мстила своим врагам беспощадно. 30, 35, 40. И долго, муторно, как монолог надоевшей жены или подруги в замкнутом, безвылазном пространстве, например в самолете. Ты устал, слушать уже не можешь, на совершенно пошлейшую тему монолог, а она бубнит, бубнит, бубнит…

В 2010-м жара добубнилась до того, что вспыхнули подмосковные леса, стали дымить торфяники, дымом заволокло многие подмосковные города и саму столицу нашей Родины. Все было в дыму, вообще все, кругом дым и запах гари. В мой кабинет заходили коллеги, и я не мог их узнать. Личность вошедшего угадывалась только после того, как он открывал рот и что-то произносил: у меня хорошая память на голоса.

То лето было для меня знаковым. Решалась моя судьба. Из милиционера (в 2010-м была еще милиция) я должен был превратиться в работника Генеральной прокуратуры. И целое лето я таскался на Большую Дмитровку, в ГП, носил всякие дурацкие бумажки и еще более дурацкие заполнял. А потом ехал/шел обратно и доделывал свою работу. Клеймя на чем свет стоит жару, дым и гарь.

В один из этих дымных дней меня вызвал к себе прокурорский психолог. Когда он мне позвонил, я даже посмеялся. Никогда наша система не отличалась толковыми психологами. Следователи, оперативники, участковые — да, но вот те товарищи, которые занимали должности штатных психологов, были в высшей степени бездарны. Дети каких-нибудь начальников, без профессионального образования, выпускники пединститутов, наспех окончившие трех-, в лучшем случае шестимесячные курсы.

Я хорошо помню психолога в нашем райотделе. Женщина, внешне она была недурна, с такой «снежинкой» во взгляде. Да нет, не «снежинкой», конечно. Чего уж лукавить. Здесь нужно употребить другое слово, грубее, с тем же окончанием, в рифму. Но я не буду.

Собирает эта «снежинка» следователей у себя в кабинете (нужно же было чем-то заняться, отчитаться о чем-то) и рассказывает, как устанавливать психологический контакт с человеком при допросе.

— Что мешает нам установить контакт с человеком? — вопрошает она. — Закрытость, наша закрытость. Обратите внимание, как вы сидите при разговоре. Ваши руки, как правило, скрещены, нога на ногу нередко. Это все — позы закрытости. А этого быть не должно. Открытость — вот главный ключ к другому человеку. Руки должны лежать на столе или на коленях, ноги лучше раздвинуть шире…

Произнеся последние слова, она даже продемонстрировала, каким образом нужно раздвинуть ноги.

Вот так вот все просто, оказывается: раздвинул ноги, и все тебе рассказали. Интересная психология.

…И все же красил одной краской всех психологов я напрасно.

Во-первых, психологом в Генеральной прокуратуре оказался мужчина. Высокий и пожилой мужчина в очках. Во-вторых, это был профессионал, черт возьми. Профессор, доктор наук и увлеченный своим делом человек.

В первые же минуты нашего общения он сказал мне, что презирает полиграф. Он сказал, что это бесполезный кусок железа с проводами, который ничего не выявляет. По-моему, он даже назвал такой способ изучения реакций человека шарлатанством.

— Только тесты, — заявил он, — только беседа.

Я радостно ответил ему: о да, профессор, вы абсолютно правы. Полиграф — не только груда железа, это еще и коррупционный фактор. Ведь кандидату при устройстве на работу можно сказать: вы не прошли полиграф, поэтому, просим простить, вы нам не подходите. Перепроверить и уличить в чем-то самого полиграфолога абсолютно невозможно. И это может толкнуть человека дать взятку сотруднику кадровой службы. И хорошо, заключил я, что показания полиграфа не используют в качестве доказательств по уголовным делам. А ведь была у кого-то подобная идея. Что бы из этого вышло? Беззаконие сплошное, да и только.

Мой сигнал (мы, можно сказать, единомышленники, профессор!) был проигнорирован. Психолог принялся демонстрировать принципиальный профессионализм.

Я же решал тест за тестом. Прием, использовавшийся в них, был мне прекрасно известен. Один и тот же вопрос может повториться неоднократно, через десять-двадцать вопросов, да еще и в разных вариациях. И если ты отвечаешь на него один раз так, другой — иначе, приговор профессора будет суровым. Где твоя честность? Где твоя искренность, товарищ? Такие люди нам не нужны.

А я очень хотел работать в Генеральной прокуратуре Российской Федерации, вопрос жизни и смерти. Теперь даже не понимаю: зачем?

Желание в очередной раз самоутвердиться? Скорее всего. Желание доказать, что ты можешь быть круче, встретиться с прокурорами, которые мучили тебя, милиционера, в прошлом, и поиздеваться над ними? Ох, грехи наши тяжкие…

Я старался быть внимательным. Первые минуты я даже внутренне ликовал: не проведешь, старик, свой ответ на этот вопрос я прекрасно помню… Но процедура, что должна была (по моим подсчетам) занять минут сорок или час, продолжалась уже два часа, и это было всего лишь началом. Тестов было все больше. Профессор изучал меня со страстью маньяка.

— Можно выйти покурить?

— Ни в коем случае. Продолжаем.

Я решал тесты, сидя за компьютером. Затем по его команде пересаживался за другой стол и заполнял бумажки от руки. После — беседа. Когда прошло три часа, профессор заявил, что пойдет на обед, а мне вручил новую пачку бумаги с вопросами.

Он ушел. Я продолжил. В какой-то момент стало понятно, что я ничего не соображаю, делаю все автоматически и вот-вот сойду с ума. В кабинете было душно. Жара за окном продолжала безумствовать, дым ходил клубами по коридору и кабинетам. Корпус, где происходила экзекуция, был старым. Кондиционера в кабинете не было. Профессор, понял я, берет меня измором. Жара и дым — соучастники. И эта мистическая ОПГ меня, как видно, побеждает. Я ставил «галочки» и «крестики» не глядя, наобум.

…Закончили мы ближе к семи вечера, начав в одиннадцать. В качестве последнего испытания мне было предложено нарисовать несуществующего зверя. Я нарисовал какого-то типа в треуголке. У него был звериный оскал, пузо, маленькие ножки и большие лапищи, что-то в жанре художника Копейкина. Рисунок был назван почему-то «Бюрократ обыкновенный». Хотя нужно было назвать иначе — «Психолог».

— Отлично, отлично, — улыбнувшись, произнес он и повертел рисунок перед мощными линзами своих очков.

А потом вынес предварительный вердикт.

— Странное, — сказал он, — дело. Мне почти удалось вывести вас из себя. Но именно почти. Судя по рисунку, вы разозлились. Но это не злость, а какой-то смех над расстрельной командой перед собственным расстрелом. О чем это говорит? Стрессоустойчивость не стопроцентная, конечно, но она есть. Но если бы вы песика с крыльями нарисовали, было бы, конечно, лучше.

Помимо этого, профессор каким-то образом понял, что я не очень хорошо отношусь к начальству. Вообще. Как к классу. Он сказал, что во мне сидит бунтарь. Что если начальник не заслужит моего уважения, я никогда в жизни с ним не сработаюсь. Черт возьми, это было правдой! Именно за эти слова я и окрестил профессора титулом «профессионал».

И последнее.

Здесь профессор закашлялся.

— Чертов, — сказал он, — дым. Я, молодой человек, забраковал бы вас с удовольствием. Подобный анархизм здесь не нужен. Такого, как вы, могут назвать здесь чужаком и не ошибутся. Но тесты… Они решены вами великолепно. Как это так, а? У вас же не было никаких шпаргалок, это моя, уникальная методика. Как так? Удивительно! Я поставлю вам четыре с половиной балла из пяти…

Он долго повторял это «как так», блуждая в дыму по кабинету. Профессор, доктор наук, он не только, наверное, отрицал все мистическое и ненаучное, он совсем забыл о науках точных. Поэтому и не нашел ответа.

Профессор, дым и жара перестарались. Пытаясь добить мой мозг, заставляя его мыслить хаотично и вовсе замолчать, они добились обратного эффекта. Мозг не ораторствовал, но говорил исключительно по существу, а под конец и вовсе работал интуитивно.

И профессор не понял: как же это так, почему?

Потому что нужно правильных выбирать союзников. Пригласил бы в момент прохлады, угостил чайком, дал бы папироску. Кто его знает, что бы я там, расслабившись, понаписал и нарисовал.

А тут — жара, трэш, дым и копоть. И забыл, видимо, профессор: «что нас не убивает, то делает сильней». И другое, пусть простенькое, но то самое, из точных наук забыл. «Минус на минус дает плюс».

Ведь он и сам был весь в дыму.

Колонка Сергея Петрова опубликована в журнале "Русский пионер" №93. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все