Классный журнал

Поджигатель

04 ноября 2019 15:02

Очевидно, главная тема этого номера не оставила равнодушным писателя и поэта Дмитрия Быкова, взволновала. В итоге мы получили от Дмитрия Быкова интерпретацию темы «Дым» сразу в двух видах - поэтическом и прозаическом. Прозаическая версия — здесь.

Под Самонихой поймали поджигателя, и Потапов поехал на допрос. Поджигатель оказался неожиданно приличным с виду молодым человеком в джинсах и рубашке цвета хаки с коротким рукавом. С местной полицией он разговаривать отказался, потребовал районное начальство, а когда приехал Потапов — ему самому было любопытно, поджигатели до сих пор ускользали, — с вызывающим видом потребовал у него документы.

— Ишь, — лебезя перед Потаповым, сказал участковый. — Документы ему.

Участковый с идиотской фамилией Пиняев был толст, одышлив, страдал от жары и вот уже две недели караулил поджигателей, но сделать ничего не мог: горела Самониха, и Тетеревка, и Усково, и вся Чимганская область, и если бы только она. Но сколько бы Потапов в отчетах ни списывал все на жару, он по некоторым приметам, для профессионала несложным, понимал: работали люди, большая сеть, с хорошим прикрытием, с быстрым транспортом, и кто-то из местных был с ними в сговоре.

Поджигателя пока не били, ждали начальства, и вид у подонка был гордый, уверенный. Он не лебезил, не отпирался и не рассказывал о том, что шел по грибы, но тут налетели, скрутили и теперь выбивают показания. Потапов показал ему удостоверение.

— Хорошо, — удовлетворенно кивнул поджигатель. — Доложите Юрлову.

Это было уже ни на что не похоже. Мало того что схваченный при поджоге леса террорист, которому по прошлогоднему указу светило до десятки, предъявляет какие-то требования, он еще отдавал команды, вместо униженного «позвоните» приказное «доложите», и Потапов непременно сказал бы ему: а то я сам не знаю, сволочь, кому и про что мне докладывать, — но он так сказать не мог, потому что сволочь знала фамилию Юрлова, а это была та фамилия, обсуждать которую не следовало даже при участковом. Потапов решил проверить, не ослышался ли, но Пиняева на всякий случай услал.

— Мы разберемся тут, — сказал он небрежно.

— Так кому доложить? — спросил он, когда за Пиняевым закрылась серая дверь.

— Юрлову, из Природоохраны, — пояснил юноша, чтобы не было уж вовсе никаких сомнений.

Учреждение, в котором с некоторых пор работал присланный с самого верху Юрлов, имело к придоохране не большее отношение, чем ядерный институт Курчатова к лаборатории измерительных приборов академии наук, сокращенно ЛИЗАН; но называлось оно так и в каком-то смысле соответствовало названию, смотря что понимать под природой. За те полгода, что Юрлов провел в Чимгане, Потапов виделся с ним всего два раза — первый раз в порядке знакомства, а потом пришло сообщение о пожаре на Тороканском складе боеприпасов, слава богу, не подтвердившееся. По итогам этих двух встреч впечатление о Юрлове складывалось такое, что Потапов, вероятно, отдал бы год жизни, чтобы третьей встречи не было. Первый шеф Природоохраны, Окуньков, из местных, был тоже совершенно не пряник, но Юрлов был существом другой породы — из тех, которых при советской власти вообще не было или, по крайней мере, не было видно. Эти выросли сейчас и составляли самый костяк. Раньше, когда при Потапове заходили разговоры — эти, мол, власть не отдадут, не рассчитывайте ни на двадцать четвертый, ни на какой другой, теперь уж все, железобетон, — он про себя посмеивался: ага, знаем, как это бывает. Но по Юрлову было понятно: действительно все, орден меченосцев. Никакие митинги, никакая улица, никакое недовольство извне, да хоть заполыхай вся Сибирь, к чему уже и шло, собственно, не заставили бы этого персонажа поколебаться; этот стрелял бы в любую толпу до последнего патрона, да и где та толпа?

— Почему я должен про вас докладывать Юрлову? — спросил Потапов очень вежливо, на «вы».

— Потому что Юрлов в курсе, — сказал юноша с той же интонацией, с какой Юрлов на вопрос одного подполковника ответил: «Потому что ты г…», и подполковник осел, как весенний сугроб.

— И как мне про вас доложить?

— Скажете: малыш у меня.

Потапов усмехнулся, вынул второй мобильный, настроенный на два номера, и набрал второй. Набирать первый он имел право только в таком случае, о котором лучше вообще не думать.

— Приемная, — сказала приемная бабьим голосом юрловского секретаря, учтивого денщика, которые часто встречаются при крупных военных: ловчее всякой бабы сервируют стол, ходят неслышно, смотрят с болью — ах, как же вы, товарищ, не бережете себя…

— Шестнадцатый, — сказал Потапов. — По срочному.

Щелкнуло, и чрезвычайно неприятный, всегда недовольный голос Юрлова сказал «Да».

— Товарищ Первый, — стараясь говорить ровно и с достоинством, начал Потапов. — У меня это… малыш.

После трехсекундной паузы Юрлов сказал радостно, почти умиленно:
— Кто его задержал?

— Пиняев, участковый в Самонихе.

— Он там рядом?

— Нет, я его это. — Потапов подумал, как сформулировать. — Услал.

— Далеко?

— Не понял.
— Я спрашиваю, далеко услал?

— Нет, — в недоумении сказал Потапов. — Не очень.

— Ну, поправимо, — непонятно ответил Юрлов. Потапов не позавидовал участковому. — Значит, так. Бери малыша и вези его в Барабинск, улица Котловая, шесть, пятнадцать. Мухой. Жду.

Юрлов отключился. Поджигатель, он же малыш, смотрел на Потапова с мрачным удовлетворением, типа допрыгались, ловцы.

— Пройдемте в машину, — пригласил Потапов. Он все еще был уверен, что малыша не ждет в Барабинске ничего хорошего. Правда, с какой стати везти его в Барабинск, он тоже не понимал. Барабинск, еле живой город, названный в честь строителя Ольчевской ГЭС, решительно ничем не был славен, и отделения Природоохраны в нем точно не было.

Через сорок минут молчаливого путешествия Потапов проконвоировал малыша на второй этаж ничем не примечательного кирпичного дома. Дверь двухкомнатной квартиры открыл им сам Юрлов, одетый в такие же джинсы и рубашку цвета хаки. В квартире их ждал чрезвычайно доброжелательный мужчина лет сорока. Если бы Потапова, при всей его профессиональной наблюдательности, спросили, чем ему запомнилась обстановка, он вспомнил бы разве что полное отсутствие книг и странную картину на стене, настолько странную, что место ей было где-нибудь в сборнике живописи душевнобольных: бельевая веревка, на которой висели на очень больших красных прищепках три обезглавленных тела. В картине, однако, было что-то веселое и вызывающее, как во взгляде малыша после звонка Юрлову.

— Благодарю за службу, — сказал Юрлов малоприятным тоном. Доброжелательный мужчина между тем подошел к малышу и, приобняв его за плечи, увел в другую комнату. Малыш вдруг обмяк и не сопротивлялся.

— Пойдем освежимся, жарко, — предложил Юрлов и, пропустив Потапова вперед, вышел из непонятной квартиры. Они вышли из подъезда и направились в душную стекляшку напротив. Юрлов взял два пива и первым уселся за исцарапанный столик.

— Значит, Потапов, — сказал он в своей манере, без предисловий. — Этот человек мой, Пиняев твой переусердствовал малость.

— Он не мой, — начал оправдываться Потапов, ненавидя себя за эту униженную манеру.

— Уже без разницы, — сказал Юрлов. — Был твой, стал не твой. Он, в общем, уже ничей. Когда человек говорит ему «Сто двадцать», надо поздороваться и отойти, а не в отделение его тащить. Инструкцию надо читать внимательно, ты понял?

— Понял, — сказал Потапов.

— Ты понимаешь, Потапов, какая вещь, — произнес Юрлов почти мечтательно, если допустить, что человек с таким лицом и манерами способен мечтать. — Ты никогда не задавал себе простого вопроса: почему в большой стране, оборудованной по последнему слову прогресса… запускающей ракету «Геркулес»… владеющей супергиперзвуковым оружием… каждый год горят леса? Они горят на большой территории. На территории, равной шести Франциям. И при этом все возрастающей. Не спрашивал ли ты себя, почему это так, неужели нам настолько не нужен лес?

Потапов молчал. Он не знал, следовало или нет задавать себе этот вопрос. Разумеется, он его задавал, но у него на все вопросы уже был универсальный ответ: значит, иначе нельзя. Иначе это «иначе» давно бы уже наступило.

— И вероятно, — продолжал Юрлов, — тебе никогда при этом не вспоминалась такая фраза: «И обонял Господь приятное благоухание, и сказал Господь Бог в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого — зло от юности его; и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал».

Он посмотрел на Потапова очень прямо и недоброжелательно.

— Конечно, не приходила, — ответил он за Потапова. — Ты же скромный сотрудник внутренних органов, ты церковно-приходскую школу не кончал, Бытие не открывал.

Потапов открывал и Бытие, и другие разделы этой книги, но никогда не приноравливал ее к текущим природным явлениям.

— Приятное благоухание, — повторил Юрлов. — И все более приятное.

Он помолчал и быстро опорожнил свою кружку. Очень странно было видеть его в этой вонючей забегаловке, да и все было странно, ни на что не похоже.

— А не приходило ли тебе в голову, Потапов, — спросил Юрлов, глядя сквозь мутную стену стекляшки, — что у нас удивительные люди? Те особенные люди, которых можно воспитать только очень обильным, очень регулярным вдыханием дыма? Не вспоминал ли ты, допустим, фразу такого англосаксонского автора де Куинси: «Первый же глоток дыма приятно расслабил меня, лишив всякой воли к сопротивлению»?

— Не пойму, куда вы клоните, — твердо сказал Потапов.

— Куда я что? — переспросил Юрлов с той природоохранной интонацией, которая любого заставляла почувствовать себя вошью. То есть как ты смел вообще предположить, дрисня, что я вообще куда-либо клоню? Мы, Природоохрана, говорим то, что хотим, и так, как хотим, а клонить надо вам, недолюдям, — примерно так это звучало.

— Ну, что вы имеете в виду.

— Что имею, то и введу, — сказал Юрлов и отвратительно улыбнулся. — Тебе введу, а ты раздвинь уши, расслабься и понимай. Ты же куришь, Потапов, я знаю. И все эти новые картинки на сигаретах — рак, инфаркт, импотенция — они же тебя не заставили бросить, верно? Они тебе только и внушают: назло вам, падлам, буду курить! Последнюю радость отнимаете, — так нет же! Правильно?

— Правильно, — признал Потапов.

— Но этого же мало, — с нажимом сказал Юрлов, глядя ему в глаза. — Дыма же надо много. Надо, чтобы все вдыхали дым. Вкусный жертвенный дым. Весенним дымком пахнет, осенним дымком тянет. Зимний дымок вообще наслаждение. А летом надо на весь год надышаться. И тогда будет правильный народ. Тот народ, который нужно. Ты понимаешь, дымокур? Дымонюх? Дымодуй?

— Нет, — сказал Потапов. Он не хотел понимать, отказывался понимать.

— Черные избы, черные баньки, — продолжал Юрлов. — Лесные пожары. Другие бы давно догадались. Но ты, идиот, так нанюхался дыма, что соображение у тебя отключилось начисто. Это правильно. Еще немного — совсем станешь как надо.

— Но Калифорния? — спросил Потапов в отчаянии. — В Калифорнии же горит?

— Потапов, — ласково протянул Юрлов. Эта железная ласка Потапова добила. — Ты был в Калифорнии? Ты Калифорнию видел?

Потапов покачал головой.

— Зачем же ты тогда о ней говоришь?

Стало тихо. Только здесь Потапов почувствовал, что в Барабинске сильно пахнет дымом — даже, пожалуй, сильней, чем в Самонихе.

— Это мой парень, — спокойно сказал Юрлов. — Он делал мое дело. С Пиняевым мы разберемся, он плохой сотрудник. Но ты, Потапов, хороший сотрудник. Таких сейчас не делают, все обдымленные. Поэтому я тебе просто говорю: про этого парня ты забудь. А то, что я тебе сказал, запомни.

Потапов думал всю обратную дорогу, думал весь следующий день и всю ночь. А потом вспомнил кое-какие армейские навыки — он все же служил в армии, не то что большинство нынешних, — и аккуратно, не оставив следов, поджег здание Природоохраны в областном центре Чимгане. Как-никак он здесь вырос, его сюда не прислали, это были его леса, и ему было жаль, что они горели. Ему было жаль, что под Москвой горят торфяные болота, а под Архангельском — мусорные свалки, но Москву и Архангельск пусть жалеют местные жители, если они вообще не разучились кого-либо жалеть. А он был из тайги и жалел тайгу.

Он сумел это сделать очень профессионально, не попав ни под одну камеру. И почти не боялся, когда Юрлов через неделю вызвал его в контору, куда временно перевели погорелую Природоохрану. Юрлов тоже был серьезный профи. Он понял, что Потапов теперь натворит дел и что его не так-то просто остановить.

И хотя он честно объяснил Потапову, что все это была шутка, такой розыгрыш, что просто сын его болен пироманией, такая болезнь, за ним следит специальный врач, но следит слишком мягко, не всегда и уследишь тут у вас в тайге, пойди найди опытного, талантливого беглеца, весь в папу, но не арестовывать же больного мальчика, правда? — на этот раз Потапов ему не поверил. Потапов был из тех людей, которые верят только один раз.

И когда теперь в городах России внезапно вспыхивают ничем не примечательные особняки без вывесок, в которых наверняка находились какие-то скучные статистические управления или лаборатории измерительных приборов, — это никак не связано с жарой, и с американской разведкой тоже не связано. Это делает один профессионал, уволившийся с работы, уехавший из Чимгана и своими способами пытающийся бороться с рабством.

Не учитывает он только одного — что от любого поджога распространяется дым и что действие его всегда одинаково. А что горит — это, как писал де Куинси, не так уж важно.

Колонка Дмитрия Быкова опубликована в журнале "Русский пионер" №93. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все