Классный журнал

Дарья Белоусова Дарья
Белоусова

Почти ничего

12 октября 2019 10:00
Это, конечно, не просто колонка актрисы Дарьи Белоусовой на заданную тему, это ее манифест. Дарья Белоусова величает и воспевает своего единственного любимого собеседника. То, что для большинства является всего лишь красивой картинкой, дымом, — Дарье возвращает смысл. И она этого не скрывает.


У каждого из нас должно быть свое «спаси и сохрани». Место, где нейроны вспоминали бы, как тебе хорошо, и, что бы ни происходило в твоей жизни, возвращаясь в это место, ты чувствовал бы себя собой.
 
— Ты веришь в Бога?
 
— Я верю в Сикстинскую капеллу.
 
— О-о-о, опять филологическая изысканность.
 
(К слову сказать, терпеть не могу слово «изысканность». Когда люди не знают, как охарактеризовать увиденное и произведшее впечатление, они чаще всего говорят: красиво. Или: изы-ы-ысканно, будто вытягивая «ы». Твою мать. «Красивые стихи» / «изысканное кино». Красивые стихи — это априори внечувственное определение. Я думаю, что любой настоящий поэт оскорбился бы, если бы ему сказали: красивые у тебя стихи. Слова, употребляемые вне личного отношения. Общее место. Даже рацио веет. Не знаю, что сказать, и скажу: красиво.)
 
Так вот, никакой филологической изысканности в моих словах не было. Я действительно верю в Сикстинскую капеллу, потому что, когда я вижу ее, я плачу каждый раз. Потому что не способен человек создать подобное без божественного озарения. И потому что самый талантливый из всех пишет на библейскую тему, а значит, он знает, что делает. А значит, я верю. Потому что никто со мной так не честен, как он.
 
Уезжала я в Рим в этот раз подобно побитой собаке, которая потеряла дом, хозяина и смысл. Я плакала столько, что друзья уже разводили руками и не понимали, как можно вот так вот пасть.

А я действительно пала. К тому моменту, накануне отъезда, я валялась в ногах — прям как Мими из «Горькой луны», тело мое потеряло былую поджарость, вероятно, реагируя на беспросветное уныние. (Кстати, тут может быть целая философская дискуссия по поводу того, как твое тело реагирует на то, что происходит в тебе. Как оно опадает вместе с тем, как упадаешь ты.) А мысли были сконцентрированы только вокруг одного объекта — Солнцеголового мужчины, к которому я испытывала это самое важное для себя слово, слово, которому подчинена вся моя жизнь лет примерно с трех, — лю-ю-юбо-о-овь. И в этой точке для меня соединялись смысл, стремления и потребность. Я выклянчивала милостыню, умоляла услышать божественный зов, я потеряла всякие возможные границы.

Я превратилась в беспрерывно плачущую по любому поводу безвольную рабу. Потеряла всякие радости, кроме, собственно, благоволящего, одобряющего взгляда на меня объекта моей великой любви. Ни книги, ни кино, ни друзья, ни картины, ни спектакли не приносили мне должного удовлетворения и не попадали в мою душу глубже, чем самая поверхностная граница. А уж за этой границей все пространство меня было отдано понятное дело кому и куда.
 
Как же омерзительны женщины, которые делают все только во имя его величества мужчины. Это правда круто? Накачивают губы, делают сиськи, надевают облегающие платья с разрезом до пупа — только чтоб вызвать одобрение и интерес в глазах Его родимого. Или Их прекрасных. Как это всегда жалко и беспомощно.
 
Моя подруга сказала недавно:
— А что может быть в жизни интереснее мужика?
 
И вот тут даже у меня, находившейся в тот момент в тотальной аддикции и «героиновой» зависимости, возникли вопросы.
 
— В смысле, что может быть в жизни интереснее мужика? А творческое начало. А музыка, а отношения с творчеством. А сама жизнь. Пушкина помнят не по его детям, которые никто. А по «Евгению Онегину».
 
— Ой… Вот моя мама, Даш, говорит, что в тебе вообще стало много мужской энергии. Так что чего ты тут. Ты не обижайся только.
 
А я и не обиделась. Я сама знала, что давно уже во мне растет и множится мое второе, пацанское «я». С ним как-то надежнее и круче. Оно позволяет мне гусарить, а, пожалуй, гусарство — это то, что доставляет мне истинное наслаждение. Мне с юности нравилось, когда мама заходит в комнату — а там охапка цветов, платье, которое она мечтала купить, и дорогущие духи, название которых мама забыла, но помнила только примерный ирисово-амбровый аккорд. Мне нравилось видеть, как открывается рот у подруг, когда я хранила наши самые сокровенные записки, фотографии или знаки и преподносила им в самый неожиданный момент спустя нцать лет. Мне нравилось, как открываются в смущении рты у противоположного пола, потому что им никто никогда не делал так. Однажды моя давнишняя зазноба, мужчина солидной внешности и недюжинного ума, вставлял зубы. Кто проходил — знаете, как трудно это бывает. Он не выходил из дома. Лежал на диване и страдал. Беззубый и несчастный. Я решила его развлечь. Купила детские мелки, цветы (мне казалось, что подарить болезному мужчине цветы — это красиво), вазу, всякие смузи-шмузи, детское питание, дорогие сигареты и какое-то еще барахло из винтажки. И вот подъехала я к подъезду благоверного. Поставила мешок со всем содержимым прямо посреди двора, а мелками расчертила разноцветные замысловатые стрелки от его подъезда до… до, собственно, самого пакета с подарками. Как здорово! — думала я. Он увидит с балкона всю эту красоту. И будет радоваться как ребенок. В детском предвкушении я набрала его номер. Мне ответил, естественно, предельно страдающий, не выговаривающий к тому же ни одной буквы голос.


 
— Да.
 
— Ты как? Я тебе сюрприз оставила и уехала.
 
— Где?
 
— Выйди на балкон.
 
— Я не встаю.
 
— Выйди — не пожалеешь.
 
— Не буду.
 
— Ну тогда пусть сюрприз так и ждет тебя. Я все равно уехала.
 
Проходит часа три. Я уже мечусь где-то на репетициях. Звонок. Он. Думаю. Ба! Увидел! Счастлив! Горд! Ура!
 
— Алле. Даш, ты е…нутая?
 
Э-э-э-э… Это несколько разнилось с моим представлением о реакции на мой потрясающий сюрприз, но все же я продолжила слушать.
 
— Ты понимаешь, что меня из-за тебя из квартиры выселяют съемной? Я стою на ветру. Один. Без зубов. Кругом менты с собаками. Ты где живешь? В какой стране?
 
— По-че-му?
 
— Думать головой потому что надо! Бабки у подъезда увидели подозрительный пакет, три часа сидели и вызвали ментов. Спасибо тебе, Даша.
 
Вот так.
 
Я не могла тогда предугадать бабок, ментов, стоящего на ветру человека. Я действовала сердцем, а социум и мой тогдашний зазноба действовали как нормальные люди. И это вечный конфликт. Мне нравится жить на 100 процентов. И мне нравится совершать поступки, потому что они выносят мою любовь за пределы нормальности. А нормальность, как известно, я не люблю с детства.
 
Так вот, перед отъездом в Рим я лежала в ванной, рыдала и звонила лучшей подруге с первой в своей жизни осознанной просьбой о помощи (у нас есть так называемая порука рыцарства: если один из нас сам просит о помощи — второй полностью отдает ситуацию в руки друга и не предпринимает никаких самостоятельных действий). Подруга взяла трубку, выслушала мои всхлипы и жалкие стоны и произнесла:
— Ок. Но ты будешь делать так, как я скажу. Ни вправо, ни влево. Ты превратилась в кусок дерьма. Ты вообще утеряла всякое достоинство. И ты хочешь быть кому-то интересной? Никому не интересны жалкие, побитые собаки. Их хочется пнуть еще сильнее. А ты… ты вообще должна помнить свое предназначение. Помнить вообще, кто ты.
 
— Хорошо. Хорошо, — вскрикивала я.
 
Я положила трубку. Включила на компьютере «I feel complete I loose all control». И, улыбаясь, погрузилась в теплую ароматную пену наполненной ванной. «Так надо закончить первую часть нового сценария», — подумала я. Героиня лежит в полном крахе, плачет, а потом звучит эта песня, звук поднимается, и героиня начинает погружаться в воду и улыбаться. Потому что она настоящий любвеголик. И потому что, конечно, она достигла пика. И потому что пик — будь он вверху или внизу кардиограммы — это всегда красиво.
 
А дальше… На следующий день я улетела. Рим обнял меня своими большими могучими руками. Я предалась сладкому ничегонеделанию, десятичасовым прогулкам пешком в наушниках, созерцанию красоты. Все отодвинулось на второй план. А на первый выдвинулось искусство, которое в Риме, как известно, в каждом квадратном сантиметре. День на третий я вновь ощутила щемящее чувство радости, так давно мною утерянное. Утерянное в моих бесконечных страхах потери единственного, в чем состоял мой смысл.

Я всегда думала, что для человека вроде меня, опорой которому являются только очень эфемерные вещи, — его и вытащить-то обратно к себе, в себя, по сути, способны только эти самые эфемерные вещи. Я поняла: то, что для большинства является дымом, ничем, красивой картинкой, для меня является единственным и любимым собеседником. Единственным, что в критической ситуации может вернуть мне смысл. Микеланджело, да Винчи, Боттичелли — они все говорили со мной на одном языке, говорили из вечности, и мне было с ними хорошо. Они понимали меня, а я их. Дым. Почти ничего. То, что нельзя пощупать. Нельзя объяснить. Эфемерное. Не понятное никому. Только мне. Как любовь. Моя любовь. И я вновь стала собой.  

Колонка Дарьи Белоусовой опубликована в журнале "Русский пионер" №93. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
 
Все статьи автора Читать все
       
Дарья Белоусова, Рим, дым, Микеланджело, да Винчи, Боттичелли
Рекомендую
1 3472
Спионерить!
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (1)

  • Владимир Цивин
    12.10.2019 11:09 Владимир Цивин
    Счастливые лишь в заблуждении

    О вещая душа моя!
    О сердце, полное тревоги,
    О, как ты бьешься на пороге
    Как бы двойного бытия!..
    Ф.И. Тютчев

    Недавно лишь, нетвердой походкой, холода уходили вдаль,
    да вот уже, прямой бьет наводкой, по теплу опять календарь,-
    как от удара ведра, в гулкой глубине на дне колодца,
    предстоит струе тепла, скоро брызгами вдруг расколоться,-
    но коль проблемы белого, черному лишь исчерпать,
    не зря порой дебелое, повернет же время вспять.

    Коварство ковариантности, раз уж царит в коронности крон,-
    природной данности странности,
    не зря волнуют вновь кровь времен,-
    когда уж с холодами рядом, хотя в ней нет былой отрады,
    да пусть вдруг рады или не рады, как и награде иногда,-
    отраду августовской прохлады, с другой не спутать никогда.

    Как видно, неспроста, так властна красота,-
    раз следить и за распадом, ведь нередко сердце радо,
    что и холоду вдруг сад, дух порой абсурду рад,-
    пока суть любого творенья, лишь радость и горесть горенья,
    чем же привлекают вниманье, неизменно волны и пламя,-
    не тем ли мил нам волненьем, и мир увлекаемый тленьем?

    Коль уж бренность обретая, с телесною вместе корой,
    души не живут без рая, но только у каждой он свой,-
    чтоб не вознеслась же радость, вдруг выше небес,
    пусть всегда на страже тяжесть, для земных торжеств,-
    да лишь ведь в оконце, над нежною пушистостью белизны,
    чуть мороз да солнце, как в зиму мы уже влюблены.

    Но как без устали лепятся слепо, глупые капли к стеклу,
    не так ли раз вдруг стремимся нелепо, и мы порою к теплу,-
    расчетливость чудес, настойчивость несчастий,
    под благосклонностью небес, мир создан не для счастий,-
    единственное, что нам дано, ища в жизни счастья,
    найти лишь меньшее зло, в случае судьбы согласья.

    Да, что сожалений глас, и чувство печали что же,
    коль уж в каждом из нас, есть что-то, что счастья дороже,-
    когда дни осени холодны, к весне у нас нет ведь обид,
    раз зарождает радость плоды, которые скорбь вдруг родит,-
    ни от бесчестности, что как змея, ни от пагубной страсти,
    увы, спасти нас от самих себя, не во власти тут счастья.

    Что и неги не отнять у снега, хоть от боли не избегнуть бега,-
    да пока лишь мысли интрига, заглянет туда слегка,
    где уж грустной магией мига, опять рассветает мгла,-
    пусть горько, утробно и грубо, порою вдруг скривятся губы,
    слегка от тоски улыбнись, пытаясь ее рассмотреть,-
    что радости скрытую близь, раз счастье дано лишь прозреть.

    Коль так и будет мир беременен, плодами радости невзгод,
    пока его пружины времени, весь ни иссякнет вдруг завод,-
    ведь не оставить то, что взято, уже с собою раньше в путь,
    и не вернуть мечты отнятой, чтоб в будущее заглянуть,-
    нельзя, чтобы была разъята, неповторимость сущего и чуть,
    не зря, лишь временем объята, непротиворечива мира суть.

    А раз уж в мире, что жив раздвоением,
    жизнь оказывается всегда не в пору,-
    пусть же, счастливые лишь в заблуждении,
    мы в прозрении вдруг теряем опору,-
    нет задачи ведь таинственней, чем из счастья и беды,
    что из сущности единственной, смысл извлечь своей судьбы.
    1
93 «Русский пионер» №93
(Октябрь ‘2019 — Ноябрь 2019)
Тема: дым
Другие номера и подписка
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям
 
Новое