Классный журнал

Хуциев
Черновик
19 июня 2019 09:06
Режиссер Марлен Хуциев в своей посмертной колонке, понимая, что с ним происходит, не сопротивляется неизбежному, но признается в великой любви к жизни. И не дай вам Бог почувствовать, что терять сознание — приятно. Но дай вам Бог когда-нибудь почувствовать все это так, как почувствовал он.

Больничная палата — белый куб.
Я — в кубе. Лежу. Даже пишу, пытаюсь. Зачем? Не читайте этого, это…
Мудрость, мудрость, мудрость.
На окнах — цветы. За окнами снег. Какая-то женщина ухаживает за цветами… Видно, получает от этого… В общем, ей это нравится.
— Хорошо, хорошо растут, — говорит, оборачиваясь. — Это к здоровью.
— Вы в шаге от выздоровления, — сказал мне сегодня врач.
Значит — конец. Не пугает.
Снова процесс поливания — цветочки, цветочки…
Люблю хорошую бумагу, хорошую канцелярию, ручки, карандаши… И вот — пишу дерьмовой шариковой ручкой, на нищенской какой-то, или лучше сиротской, бумаге. Пишу, может быть… Да нет, ничего значительного я не пишу… Игорь принес замечательного вида авторучку. Чем-то она похожа на субмарину… Выверенный срез золотого пера… Но на этой бумаге чернила не проходят — буквы сразу расползаются, превращаются в подшибленных тараканов… Значит, только любоваться можно этой игрушкой, — ну что ж, буду любоваться…
Пишу, чтобы не думать… Случившееся расплющило меня.
Ужасно? Милое обиходное словцо, незначительное, легкое…
…Вот так. Так. Я дожил до этого, до этого! До этого дня… Даже пережил его… Когда мне сказали… Даже прожил этот день, и тот, что шел следом, тоже прожил… Нет больше моего… Время ушло, пришло безумие.
Пустота. Но я не плачу, не грызу подушку, лежу, смотрю в стену. Когда солнце — тени лепятся на стене… Все какие-то процессии… Тени чего? Тянется череда — домового ли хоронят, ведьму замуж выдают?
Гляжу на свои руки… Какие тонкие… Тонкие… Я уже — только видимость для окружающих…
Я — не существую. Где-то в этом городе наш дом. Не наш. Был. Дом. Наш…
Как я могу это выносить? Рухнувшее на меня?
Не постигаю… Значит, это уже не я. А зачем теперь? Незачем.
__________________________________________________
А.С. лежит с простреленным боком… Пришла жена. Жена кормит А.С. морошкой… Ко мне не придет, ее нет больше… Уже третий день… ее нет… а я ковыряю бумагу, а мир живет в телевизоре.
Потерял сознание. Ненадолго. Ощущение приятное… Вот так бы… и все… И точка.
Пришли ученики. Зачем? Сочувствовать. Дурачье. Да разве это возможно? Им кажется — возможно, — дурачье. Как я раньше этого не понимал? Не понимал, был другой человек… Что? Надо жить? Да? Ответить, да тем самым русским великоточным? Будет что в воспоминаниях писать. А ведь будут, будут и писать, и со сцены вспоминать… Немолодые, потертые жизнью чужие люди… А все макароны с валенками путают, а п…ду с оладьей… Принесли какой-то дурацкий альбом…
…Когда злюсь — вроде бы легче. На воробьиный нос… Уйдут они? Нет. Будут сидеть. Сучковата ваша трогательность, ребята. А я? Как бы вел себя? Кино? Спрашивают. Все ушло, словно крошки смахнули со стола… Но что-то говорю про кино… Кино… Не было ничего, есть только вот эта дрянная ручка, бумага, горбатые строчки — караван алфавита… Самое главное — точка. Многоточие отменяется…
Микеланджело нарисовал на стене мастерской смерть, несущую гроб. Сам видел. Кажется, во Флоренции… Злобный, великий, безжалостный старик… А Толстой его не любил — почему? Как-то я с ним не сошелся, со Львом… Да и с Антон Палычем тоже… Все это уже не имеет значения.
Ученики. Я должен гордиться, что у меня есть ученики? Почему?
…Ставили «Маленькие трагедии» — казалось, очень это важно… Кто это сказал: «Вот, маленькие трагедии… Будем готовиться к большим!»? Кто? Генка Шпаликов.
Не был на прощании… Как бы смог? Ноги не ходят… Был Игорь. Родственники были. Как он выдержал? Не выдержал. Другой человек совсем — погорелец. Заглянуть туда, за что… Закрываю глаза — огонь, огонь! А ведь еще было оформление бумаг… Сердце разрывается… да его и нет уже…
Сидят ученики, что-то говорят, телевизор работает… Украина… Да, да. Да. А три дня назад — огонь сожрал… Последнее, что было у меня, жизнь мою… Мое счастье… Счастье мое. Единственное.
Вроде снова потерял сознание… Ушли ученики, пришли сотрудники… Работы нет, а сотрудники — есть. Бред какой-то…
— Ну, как вы тут? Молодцом!
Ответить бы им, как Салтыков-Щедрин: занят очень, знаете ли… Дело серьезное. Помираю.
Я — как Неизвестный Солдат на бесприютных просторах Родины. А что? Пирамидка, звездочка. Хорошо.
__________________________________________________
Ночной разговор
Ночь. Синий больничный свет. Как в поезде… Никого нет. Нет, кто-то сидит на стуле у кровати… Солидный, в очках…
А мне сон снился. Вроде я — капельница. Из меня, из каждой поры идут трубочки паутинной тонкости… А сходятся они… в огромном пауке. Я его не вижу, но знаю: он есть, он здесь… В него перетекает моя жизнь… Идет процесс… Противно. Но страха нет… А что есть? Безразличие.
А этот, в очках, улыбается.
— Вы меня не узнаёте?
Конечно, узнаю. Как его? Рыцарское имя… Роланд? Нет. Витольд. Ну да, это он. Плюгавенький такой был, а погляди-ка, как солидности нагнал себе человек!
— Вот, решил навестить.
— Очень рад. (Черта с два я рад тебе…)
— Вы что-то пишете?
— Так…
Не идет разговор.
— …Вот человеческая жизнь, — вдруг говорит он. — Из пункта А в пункт Б идет человек… Дошел. Остановился. Остался один шаг…
— Ну, договаривайте: последний.
— Я многих ваших друзей повидал в подобном положении.. Так себе были люди… Не все, конечно… Говорил с ними… Тоже вот так… Ночные беседы… Я — никто, а они — ноль! Это была… ну, скажем, компенсация за мою ничтожность, к которой они — да-да! — приложили руку. Когда-нибудь напишу книгу «Последний шаг, или Как уходили властители экрана».
— Вы сумасшедший?
— Да, я сошел с ума на киностудии «Мосфильм» после очередного обсуждения… Разумеется, меня лечили. Не уверен, что вылечили. Но претензий не имею: ТАМ я познакомился с поразительными людьми, позаимствовал у них мудрую силу жить в задвинувшей в дальний угол свой разум действительности.

— И помогает?
— Еще как! Заведую пельменной, крепко стою на ногах, подкармливаю разных там народных-заслуженных…
— Благородно.
— Хотите спросить, откуда у меня это взялось? Подарок одного крупного уголовника — мы обретались в одной клинике… Я развлекал его, всякие киноштуки… Он скучал, дожидаясь освобождения… Я, знаете ли, в молодости грешил стишками, и как-то вдруг сочинил с ходу, во время разговора о причудах богинь советского экрана:
Лишь только тело охладело,
Душа, рыдая, отлетела.
Нет невезению предела, —
А я плевал на это дело!
Вот за это и получил пельменную. Он пришел в восторг, что можно вот так с ходу ухватить всю философию блататы. Широкий человек, что говорить… Наколки свел — теперь сенатор… Да, вот такие дела… А теперь заходит какой-нибудь бывший кумир бывшего советского народа и с порога кричит: «А подай-ка мне пельменей из рябчика в розовом шампанском!» Что ж, нужно соответствовать. Когда человеку плохо, очень плохо, он имеет право на каприз.
— Я бы тоже не отказался от рябчика в шампанском…
— Нет ничего проще… Ужинать будете один? Или с дамой? — Прищурился. — А хорошую даму… простите, сотрудницу вы себе подыскали. Удивительно… Эта дама тяжеловозного сложения с замечательно злыми глазами, которая терпеливо ждет в коридоре и которую вы лет пятнадцать таскаете всюду за собой… Der Todt — а по-русски Смерть.
— Что за Der Todt?
— По-немецки смерть имеет мужской род.
— И все-таки вы сумасшедший!
— Самую малость. А вы-то! Поразительно! Пятнадцать лет таскать за собою свою смерть… Да… Была у вас защита, теперь ее нет… Жена ваша. Ваша нерушимая стена… Что ж, теперь, как говорится, один шаг до выздоровления… Der Todt… Der Todt. И вы с вашим умом, с вашей интуицией… Не думайте, ради бога, что я явился сюда злорадствовать… От вас видел только хорошее… Вы не помните, не важно, я помню.
— Ну хватит, милый друг!
— Да нет, позвольте… Не постигаю! Вы и Der Todt! Неглупый же человек! И все пустить под откос! Хорошо, вас не будет, — к сожалению… Это... данность…
— Я знаю. Один ШАГ…
— Всегда восхищался вами. Есть в вас что-то римское, патрицианское, это великолепное презрение… Но она-то, ваша Либитина, ведь никуда не денется, и ее функциональная разрушительность обрушится… на человека, думаю, далеко вам не безразличного… Не думали об этом? Да-да! Весь смрад, вранье, вся гнусь, из которой состоит ее естество… Все пойдет на уничтожение! Ну, конечно, будут и помощники из ваших, так сказать, доброжелателей… Не жалко вам парнишку? Не верите… Даже сейчас не верите?
— Что они могут сделать моему мальчику?
— Уничтожить. Просто. А есть ли у вас кто ближе, чем он, сейчас? О, какая игра! И смысл ее — чтоб никогда не вспомнил добром сын отца… Der Todt, Der Todt! Она сумела поссорить отца и сына! Да ведь это конец света, в отдельно взятой точке бытия! Дело сделано, — парад алле!
— Что же мне делать?
— А что вы можете? Вам перестроили мозг. Делалось это долго, планомерно… Ну не весь, конечно, но вот эту самую его часть… участочек, отвечающий за здравость, за… за любовь… у вас забит досками. Крест-накрест. И никакого голоса крови, ни-ни-ни! Вас оскопили.
— Der Todt?
— Ну разумеется. Но вы же жили так, считали, что это… что такое возможно… Вы стали жестоки к близким… Вы мне не верите? Да, так легче жить…
— Вы пугаете меня?
— Нет, чего вам теперь бояться… Шаг — и…
— И что?
— Чего не знаю, того не знаю. Возможно, пустота, ковыль. Vita Nova. Но если гипотеза Данте верна, ТАМ вы не узнаете друг друга. Der Todt работает на века.
— Вон.
— Я уйду. А милая дама ждет в коридоре. У нее лошадиное терпенье. Знаете, есть такая порода — тяжеловозная — тракены… Да она и чем-то похожа… Будет кормить вас печеньем курабье… А вы будете держать ее за руку… Ваша жизнь — безупречная — перечеркнута этим курабье… Жаль…
— Ну, договаривайте!
— Например, «Поплавок». Помните «Поплавок»?
И уже от двери:
— Ордена выносят на подушечках, — что снится орденам?
__________________________________________________
P.S. Все сбылось. Прошли вечера памяти, ретроспективы. Так сказать, первая волна. Будет и еще. Ученики были и будут на высоте. Будет книга воспоминаний. А фильма — не будет.
Что там было в «Поплавке»? Знаю, замечательный был вечер. Таганские мирились с Курскими, пели цыгане. Пели «Невечернюю». Был Володя Высоцкий. Гуляли всю ночь. Душевно гуляли, весело.
И я хочу думать, что последний свой шаг папа сделал смело, весело и беспечно. Как жил.
P.P.S. Но это не конец. Конец — точнее, финал — всей этой истории впереди. А еще точнее — в сентябре. Свое слово мы сдержим. Тем более что финал написан давно. Так часто бывает…
Игорь Хуциев
24 мая 2019 года, Москва
- Все статьи автора Читать все
-
-
03.09.2019Ты помнишь, товарищ 0
-
02.04.2019Некролог 0
-
19.03.2019Конец «Шанса» 2
-
06.02.2019Монолог плохого человека 0
-
03.01.2019"С новым годом, пионеры!" 1
-
28.12.2018Волчица с Чистых прудов 0
-
10.12.2018Пепел рисовой бумаги 0
-
04.11.2018Вновь я посетил 0
-
11.10.2018Каждое 14-е число 0
-
04.09.2018В развитие темы 1
-
10.06.2018Цап-Цап-Цап 0
-
12.05.2018Compromissum 1
-
1
2898
Оставить комментарий
Комментарии (1)
-
19.06.2019 09:37 Аркадий КуратёвЧитал все записки Хуциева, которые печатались здесь. Даже комментировал - естественно безответно. Спасибо вам, Игорь за этот текст. Он хуциевский, тот самый к которому я привык, будучи некогда кинозрителем.
- Честное пионерское
-
-
Андрей
Колесников548Февраль. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 5603Доброта. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 7590Коллекционер. Анонс номера от главного редактора -
Полина
Кизилова8487Литературный загород -
Андрей
Колесников12041Атом. Будущее. Анонс номера от главного редактора
-
- Самое интересное
-
- По популярности
- По комментариям
- Новое
-
-
10.02.2025
-
10.02.2025DeFi и Метавселенные: от фантазий к новой реальности
-
9.02.2025Пьющие кровь
-