Классный журнал

19 июня 2019 09:06
Режиссер Марлен Хуциев в своей посмертной колонке, понимая, что с ним происходит, не сопротивляется неизбежному, но признается в великой любви к жизни. И не дай вам Бог почувствовать, что терять сознание — приятно. Но дай вам Бог когда-нибудь почувствовать все это так, как почувствовал он.


Больничная палата — белый куб.
 
Я — в кубе. Лежу. Даже пишу, пытаюсь. Зачем? Не читайте этого, это…
 
Мудрость, мудрость, мудрость.
 
На окнах — цветы. За окнами снег. Какая-то женщина ухаживает за цветами… Видно, получает от этого… В общем, ей это нравится.
 
— Хорошо, хорошо растут, — говорит, оборачиваясь. — Это к здоровью.
 
— Вы в шаге от выздоровления, — сказал мне сегодня врач.
 
Значит — конец. Не пугает.
 
Снова процесс поливания — цветочки, цветочки…
 
Люблю хорошую бумагу, хорошую канцелярию, ручки, карандаши… И вот — пишу дерьмовой шариковой ручкой, на нищенской какой-то, или лучше сиротской, бумаге. Пишу, может быть… Да нет, ничего значительного я не пишу… Игорь принес замечательного вида авторучку. Чем-то она похожа на субмарину… Выверенный срез золотого пера… Но на этой бумаге чернила не проходят — буквы сразу расползаются, превращаются в подшибленных тараканов… Значит, только любоваться можно этой игрушкой, — ну что ж, буду любоваться…
 
Пишу, чтобы не думать… Случившееся расплющило меня.
 
Ужасно? Милое обиходное словцо, незначительное, легкое…
 
…Вот так. Так. Я дожил до этого, до этого! До этого дня… Даже пережил его… Когда мне сказали… Даже прожил этот день, и тот, что шел следом, тоже прожил… Нет больше моего… Время ушло, пришло безумие.
 
Пустота. Но я не плачу, не грызу подушку, лежу, смотрю в стену. Когда солнце — тени лепятся на стене… Все какие-то процессии… Тени чего? Тянется череда — домового ли хоронят, ведьму замуж выдают?
 
Гляжу на свои руки… Какие тонкие… Тонкие… Я уже — только видимость для окружающих…
 
Я — не существую. Где-то в этом городе наш дом. Не наш. Был. Дом. Наш…
 
Как я могу это выносить? Рухнувшее на меня?
 
Не постигаю… Значит, это уже не я. А зачем теперь? Незачем.

__________________________________________________
 
А.С. лежит с простреленным боком… Пришла жена. Жена кормит А.С. морошкой… Ко мне не придет, ее нет больше… Уже третий день… ее нет… а я ковыряю бумагу, а мир живет в телевизоре.
 
Потерял сознание. Ненадолго. Ощущение приятное… Вот так бы… и все… И точка.

Пришли ученики. Зачем? Сочувствовать. Дурачье. Да разве это возможно? Им кажется — возможно, — дурачье. Как я раньше этого не понимал? Не понимал, был другой человек… Что? Надо жить? Да? Ответить, да тем самым русским великоточным? Будет что в воспоминаниях писать. А ведь будут, будут и писать, и со сцены вспоминать… Немолодые, потертые жизнью чужие люди… А все макароны с валенками путают, а п…ду с оладьей… Принесли какой-то дурацкий альбом…
 
…Когда злюсь — вроде бы легче. На воробьиный нос… Уйдут они? Нет. Будут сидеть. Сучковата ваша трогательность, ребята. А я? Как бы вел себя? Кино? Спрашивают. Все ушло, словно крошки смахнули со стола… Но что-то говорю про кино… Кино… Не было ничего, есть только вот эта дрянная ручка, бумага, горбатые строчки — караван алфавита… Самое главное — точка. Многоточие отменяется…
 
Микеланджело нарисовал на стене мастерской смерть, несущую гроб. Сам видел. Кажется, во Флоренции… Злобный, великий, безжалостный старик… А Толстой его не любил — почему? Как-то я с ним не сошелся, со Львом… Да и с Антон Палычем тоже… Все это уже не имеет значения.
 
Ученики. Я должен гордиться, что у меня есть ученики? Почему?
 
…Ставили «Маленькие трагедии» — казалось, очень это важно… Кто это сказал: «Вот, маленькие трагедии… Будем готовиться к большим!»? Кто? Генка Шпаликов.
 
Не был на прощании… Как бы смог? Ноги не ходят… Был Игорь. Родственники были. Как он выдержал? Не выдержал. Другой человек совсем — погорелец. Заглянуть туда, за что… Закрываю глаза — огонь, огонь! А ведь еще было оформление бумаг… Сердце разрывается… да его и нет уже…
 
Сидят ученики, что-то говорят, телевизор работает… Украина… Да, да. Да. А три дня назад — огонь сожрал… Последнее, что было у меня, жизнь мою… Мое счастье… Счастье мое. Единственное.
 
Вроде снова потерял сознание… Ушли ученики, пришли сотрудники… Работы нет, а сотрудники — есть. Бред какой-то…
 
— Ну, как вы тут? Молодцом!
 
Ответить бы им, как Салтыков-Щедрин: занят очень, знаете ли… Дело серьезное. Помираю.
 
Я — как Неизвестный Солдат на бесприютных просторах Родины. А что? Пирамидка, звездочка. Хорошо.

__________________________________________________
 
 
Ночной разговор

Ночь. Синий больничный свет. Как в поезде… Никого нет. Нет, кто-то сидит на стуле у кровати… Солидный, в очках…
 
А мне сон снился. Вроде я — капельница. Из меня, из каждой поры идут трубочки паутинной тонкости… А сходятся они… в огромном пауке. Я его не вижу, но знаю: он есть, он здесь… В него перетекает моя жизнь… Идет процесс… Противно. Но страха нет… А что есть? Безразличие.
 
А этот, в очках, улыбается.
 
— Вы меня не узнаёте?
 
Конечно, узнаю. Как его? Рыцарское имя… Роланд? Нет. Витольд. Ну да, это он. Плюгавенький такой был, а погляди-ка, как солидности нагнал себе человек!
 
— Вот, решил навестить.
 
— Очень рад. (Черта с два я рад тебе…)
 
— Вы что-то пишете?
 
— Так…
 
Не идет разговор.
 
— …Вот человеческая жизнь, — вдруг говорит он. — Из пункта А в пункт Б идет человек… Дошел. Остановился. Остался один шаг…
 
— Ну, договаривайте: последний.
 
— Я многих ваших друзей повидал в подобном положении.. Так себе были люди… Не все, конечно… Говорил с ними… Тоже вот так… Ночные беседы… Я — никто, а они — ноль! Это была… ну, скажем, компенсация за мою ничтожность, к которой они — да-да! — приложили руку. Когда-нибудь напишу книгу «Последний шаг, или Как уходили властители экрана».
 
— Вы сумасшедший?
 
— Да, я сошел с ума на киностудии «Мосфильм» после очередного обсуждения… Разумеется, меня лечили. Не уверен, что вылечили. Но претензий не имею: ТАМ я познакомился с поразительными людьми, позаимствовал у них мудрую силу жить в задвинувшей в дальний угол свой разум действительности.


 
— И помогает?
 
— Еще как! Заведую пельменной, крепко стою на ногах, подкармливаю разных там народных-заслуженных…
 
— Благородно.
 
— Хотите спросить, откуда у меня это взялось? Подарок одного крупного уголовника — мы обретались в одной клинике… Я развлекал его, всякие киноштуки… Он скучал, дожидаясь освобождения… Я, знаете ли, в молодости грешил стишками, и как-то вдруг сочинил с ходу, во время разговора о причудах богинь советского экрана:
Лишь только тело охладело,
Душа, рыдая, отлетела.
Нет невезению предела, —
А я плевал на это дело!
 
Вот за это и получил пельменную. Он пришел в восторг, что можно вот так с ходу ухватить всю философию блататы. Широкий человек, что говорить… Наколки свел — теперь сенатор… Да, вот такие дела… А теперь заходит какой-нибудь бывший кумир бывшего советского народа и с порога кричит: «А подай-ка мне пельменей из рябчика в розовом шампанском!» Что ж, нужно соответствовать. Когда человеку плохо, очень плохо, он имеет право на каприз.
 
— Я бы тоже не отказался от рябчика в шампанском…
 
— Нет ничего проще… Ужинать будете один? Или с дамой? — Прищурился. — А хорошую даму… простите, сотрудницу вы себе подыскали. Удивительно… Эта дама тяжеловозного сложения с замечательно злыми глазами, которая терпеливо ждет в коридоре и которую вы лет пятнадцать таскаете всюду за собой… Der Todt — а по-русски Смерть.
 
— Что за Der Todt?
 
— По-немецки смерть имеет мужской род.
 
— И все-таки вы сумасшедший!
 
— Самую малость. А вы-то! Поразительно! Пятнадцать лет таскать за собою свою смерть… Да… Была у вас защита, теперь ее нет… Жена ваша. Ваша нерушимая стена… Что ж, теперь, как говорится, один шаг до выздоровления… Der Todt… Der Todt. И вы с вашим умом, с вашей интуицией… Не думайте, ради бога, что я явился сюда злорадствовать… От вас видел только хорошее… Вы не помните, не важно, я помню.
 
— Ну хватит, милый друг!
 
— Да нет, позвольте… Не постигаю! Вы и Der Todt! Неглупый же человек! И все пустить под откос! Хорошо, вас не будет, — к сожалению… Это... данность…
 
— Я знаю. Один ШАГ…
 
— Всегда восхищался вами. Есть в вас что-то римское, патрицианское, это великолепное презрение… Но она-то, ваша Либитина, ведь никуда не денется, и ее функциональная разрушительность обрушится… на человека, думаю, далеко вам не безразличного… Не думали об этом? Да-да! Весь смрад, вранье, вся гнусь, из которой состоит ее естество… Все пойдет на уничтожение! Ну, конечно, будут и помощники из ваших, так сказать, доброжелателей… Не жалко вам парнишку? Не верите… Даже сейчас не верите?
 
— Что они могут сделать моему мальчику?
 
— Уничтожить. Просто. А есть ли у вас кто ближе, чем он, сейчас? О, какая игра! И смысл ее —  чтоб никогда не вспомнил добром сын отца… Der Todt, Der Todt! Она сумела поссорить отца и сына! Да ведь это конец света, в отдельно взятой точке бытия! Дело сделано, — парад алле!
 
— Что же мне делать?
 
— А что вы можете? Вам перестроили мозг. Делалось это долго, планомерно… Ну не весь, конечно, но вот эту самую его часть… участочек, отвечающий за здравость, за… за любовь… у вас забит досками. Крест-накрест. И никакого голоса крови, ни-ни-ни! Вас оскопили.
 
— Der Todt?
 
— Ну разумеется. Но вы же жили так, считали, что это… что такое возможно… Вы стали жестоки к близким… Вы мне не верите? Да, так легче жить…
 
— Вы пугаете меня?
 
— Нет, чего вам теперь бояться… Шаг — и…
 
— И что?
 
— Чего не знаю, того не знаю. Возможно, пустота, ковыль. Vita Nova. Но если гипотеза Данте верна, ТАМ вы не узнаете друг друга. Der Todt работает на века.
 
— Вон.
 
— Я уйду. А милая дама ждет в коридоре. У нее лошадиное терпенье. Знаете, есть такая порода — тяжеловозная — тракены… Да она и чем-то похожа… Будет кормить вас печеньем курабье… А вы будете держать ее за руку… Ваша жизнь — безупречная — перечеркнута этим курабье… Жаль…
 
— Ну, договаривайте!
 
— Например, «Поплавок». Помните «Поплавок»?
 
И уже от двери:
— Ордена выносят на подушечках, — что снится орденам?


__________________________________________________
 
 
P.S. Все сбылось. Прошли вечера памяти, ретроспективы. Так сказать, первая волна. Будет и еще. Ученики были и будут на высоте. Будет книга воспоминаний. А фильма — не будет.
 
Что там было в «Поплавке»? Знаю, замечательный был вечер. Таганские мирились с Курскими, пели цыгане. Пели «Невечернюю». Был Володя Высоцкий. Гуляли всю ночь. Душевно гуляли, весело.
 
И я хочу думать, что последний свой шаг папа сделал смело, весело и беспечно. Как жил.

 

P.P.S. Но это не конец. Конец — точнее, финал — всей этой истории впереди. А еще точнее — в сентябре. Свое слово мы сдержим. Тем более что финал написан давно. Так часто бывает… 
 
Игорь Хуциев
24 мая 2019 года, Москва

 
Все статьи автора Читать все
       
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (1)

  • Аркадий Куратёв Читал все записки Хуциева, которые печатались здесь. Даже комментировал - естественно безответно. Спасибо вам, Игорь за этот текст. Он хуциевский, тот самый к которому я привык, будучи некогда кинозрителем.
91 «Русский пионер» №91
(Июнь ‘2019 — Август 2019)
Тема: шаг
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям