Классный журнал

Древняя республиканская Русь

14 апреля 2019 04:20

Это у кого как. Вот, например, Борис Пастернак пытался услышать будущего зов. А заслуженный следопыт «РП» Николай Фохт регулярно слышит зов прошлого. Слышит, как история зовет его, как буквально взывает о помощи. И он приходит на помощь — на этот раз одной республике. Зато какой! Единственной в своем роде.

— А что, так уж нужна мне эта встреча?

Александр Васильевич разглядывал носок сапога. Он был доволен качеством: мягкая кожа лоснилась даже при свете тусклой лампады в задних палатах. И главное — цвет! Красный, как он давно мечтал. Как Гостиле удалось справить? Говорит, что не крашена, добился особым кормлением теленка (свеклой или еще чем-то, не разобрал в его безумном цоканье). Не сойдет красота вовек. А еще в нескольких жирах вымачивал, еще до тачания. Даже в сомьем жиру — грязь городская, жижа местная проклятая не пристанет. Ему хотелось поскорее испытать — завтра, когда на площадь пойдет проведать посадников да кончанских, а затем уже к Архиепископу с Архимандритом на трапезу. Погода, известно, мерзкая, мокрая, ветер — а значит, испытание уготовано настоящее.

— А, Гавша, как думаешь?

Он знал, что ответит служник, так просто, шутил. Настроение было отличное, скоро вечерять, а там и винца поставят — говорят, из Венеции прибыло недурное. В тех краях особенно солнечных было лет пять, сахарное вино и крепкое. От местного меда и пива только живот режет да утром башка трещит. Все-таки они еще диковатые, конечно.

— Батюшка, князь, да как можно сомневаться. Это же великое дело, знак благой. Он ведь сам с вами захотел повидаться — такое не каждому выпадет. Да что не каждому — не бывало такого отродясь.

— А ты тоже веришь, что этот… старец immortalis, бессмертный?

— А тут верь не верь, глаза-то людские не подведут. Я сам еще мальчиком его видел, при Лугвении, дай Бог здравия и богатства всему его колену. И помню, он точь-в-точь как ныне, не постарел ни на годик. Хотя муж в летах, но такой гладкий, будто время его не берет. — Гавша прибирался в палатах, но краем глаза смотрел на реакцию князя — ловко он здравицу Лугвению Олгердовичу ввернул, поди родственники.

Но Александр Васильевич и бровью не повел. Давно он привык к этой, можно даже сказать, изысканной новгородской лести. Диковатые, но учатся больно быстро. Да к чести сказать, умен этот народ, сметлив, что касается житейской мудрости, первый пожалуй. Любых ганзейских за пояс заткнет, иудеев венецианских переторгует. В витальности южным народам фору даст. Жаль, воевать толком не умеют. Точнее, умеют, но уж слишком неохотно последнее время на битвы сбираются новгородцы эти.

— Да что он мне нового расскажет? Опять станет заливать про старину, про историю Господина Великого Новгорода, князей всех перечислит — на что мне это? Если б в ряде не была прописана встреча эта, лучше б на охоту с утра поехал. А там уж, после, к вечевому колоколу, к мужам да к отцам духовным. Ну с чего у вас его так почитают-то?
Князь раззадоривал Гавшу. Ему этот старик был мил, хотя и со своей правдой дядя. Убирался в доме он лучше иной девки, незаменим на охоте — лошадей подготовит, перепроверит все, всегда в кожаной его сумке снедь водится: бурдючок с пивом, шмат сала, хлеб хороший, белый, рыбка соленая. Да и в разговоре быстр на слово. Лучшего слуги и не надо. Хотя какой он слуга, он на службе. Тут, в Новгороде, слуг и нет, все до ряду работают, по договору особому. Если разобраться, он, Гавша, на том же положении, что и сам князь. Наняли — работает, кончится работа — пойдет к своим, в гридню, песни слушать. Он ведь раньше с дружиной в походы ходил, мужествовал. Вроде даже Храбрым его прозвали. Значит, хороший воин.

— Александр Васильевич, да все вы знаете, кто этого не знает. Он появился, не соврать бы, при Гордом, при Семене Ивановиче. Стало быть, век тому. Ну, его поначалу не оценили, даже чуть не побили на Великом мосту — думали, московский шпион, а то и хуже — монгольский. Говорил странно, все ходил по городу, выспрашивал людей про житье, из конца в конец перемещался. То в Торговой половине поживет, то в Софийской, нервировал очень новгородцев. В общем, бить не стали, к кончанскому его отвели, к словенскому старосте. Тот чего-то с ним поговорил — и сразу к посаднику. А тогда посадник все-таки был о-го-го! Это сейчас их, как мух на меде, — в те времена попасть было ой как сложно. Ну и что вы думаете, через день он уже с Архиепископом талдычит о чем-то. Слух быстро разнесся, бабы уже его в сыновья Невского записали: и не знаешь, к добру это или к беде. Так вот, однажды, через месяц после появления старца, — колокол, вече собирают. Все тут: и князь, и посадники (четверо их тогда было, кажется), Архиепископ, старые посадники и тысяцкие. И, сказывают, посадник Михаль Климята к людям и обращается. И говорит: встречайте, люди, народ новгородский, Николая, странного человека, учителя известного. Надо ему дать кров, питание, а за все платить будет Новгород. И ни в чем не отказывать Николаю с этого момента.

— Византиец, что ли, Николай?

— Да все так именно и решили, византиец.

— Ну и что, какая польза от грека?

— Поначалу мужики взъерепенились: за что ему и хлеб, и дом, и честь? А бабы все выяснить хотели, семейный ли, где жена, детки. Иначе подозрительно. А потом как-то все наладилось. К нему детей стали водить — он им не только про старину нашу рассказывал, но и вообще, про весь белый свет учил. Какие страны были раньше, какие теперь стали, войны в разных землях какие. Конечно, иногда перебарщивал, фантазировал, нес околесную. Говорил, Земля типа шара, что держится на магните рядом с Солнцем, ну и всякое еще. Тут его опять чуть не побили, Архиепископ даже суд учинил. Но тут он всех и удивил.

— Это как же?

— А ведь это он научил новгородцев картофель выращивать.

— Да ладно! Я не знал такого.

— Ну а откуда ж еще? Старики рассказывали, припер на вече уйму таких кругляшков в дорогущем, железном ну как бы шеломе норманнском, только без прорезей для глаз.

И говорит: вот вам вместо брюквы. Ухода почти никакого — сунул только в землю ранним летом, а под осень и урожай. И уже выращенных картофелин дал попробовать: отварных, на железе жареных, в золе. Сначала, можно сказать, людям не понравился картофель: сладок слишком. А потом подумали: да леший с ним, что сладкий, смотри, сытный какой. Съел одну, а на целый день про еду забыл. Потом бабы меж собой посовещались (свое вече у них, как известно), да и вынесли указ — чистить картошку вдесятеро легче, чем брюкву: она ж, картошка, гладкая, ладная, без гор и впадин. А уж когда первый урожай поспел и Николай сам снимал, так и вовсе ликование — в два по десять раз собрали больше, чем посадили. И правда, ухода почти нет — так, прополоть один-два раза. И на нашей почве, главное, на этой неродящей, на песке, считай, любо-дорого как вызревает. Ну и пошло-поехало. А потом про картоху ганзейцы узнали, стали покупать. Наши хитрые бояре да купцы продали им лицензию на выращивание — а все равно те возвращались: ваша картошка, говорят, лучше все равно. Так с тех пор она нас как мед да воск кормит, как собольи шкуры да пенька золото дает.

— Ну а дальше что?

— А дальше пропал Николай на десять или даже двадцать лет, а воротился вновь таким же бравым. Его же многие помнили, даром что пара князей сменилось, — старые посадники да тысяцкие те же. И опять он остановился на Софийской стороне, на Великой улице в Неревском конце ему хоромы обустроили — как боярин жил. Только скромнее. И в тот раз, а может, в следующий он дал Новгороду пленку.

— Ну-ка, какую еще пленку?

— Да вот такую, для огородов наших. Она как мягкое муранское стекло, только тонкое, в волос толщиною. И научил Николай теплицы делать с этим стеклом, то есть пленкой. А климат сам знаешь, князь, какой у нас, северный. Не каждое семя взойдет. А покроешь такой пленкой — лучи солнышка сквозь нее проходят, а обратно она не выпускает тепло. И греет та пленка и землю, и посев. И совсем уж чудные вещи показал — теплицы в виде домов, с пленкой этой. В рост человеческий можно строить. И там уж все можно, как на нижних, киевских землях, выращивать. И овощи, и фрукты, даже то, что отродясь не приживалось в наших краях. Но самое главное, он занес особую пшеницу. Вот тут уж его как святого стали почитать.

— Это ваши знаменитые озимые?

— Да! Мы же хлеб весь в нижней Руси покупали раньше. Вот Торжок разорят монголы или москвичи — а там самый торг по хлебу, мы и голодаем. Теперь не то, теперь мы со своим хлебушком. Деньжищ он нам сэкономил — столько в мильёнах походов не награбишь, вот сколько. Так что, батюшка Александр Васильевич, ты уж прими его, выслушай. Чует сердце, важное он скажет. Недаром он объявился сразу, как тебя вновь из Пскова вызвали. Он, Николай, по пустякам не является.

Александр Васильевич Чарторыйский зевнул и согласно кивнул: уважу старца. Гавша закончил уборку и с радостью устремился в трапезную, подготавливать все для вечернего вкушения.

Трудно здесь жить, даже месяц дается нелегко. Просыпаешься, и каждое утро за окном «молочко», солнце пробивается сквозь белесый морок, ветер настоящий — холодный, рывками. День непонятно на что повернется: может, дождь зарядит на сутки, а может, солнце пробьется, переможет непогоду, порадует. Неторговому человеку совсем нечем заняться. Бродить из конца в конец, переправляться по мосту с одной стороны на другую интересно только дня два. Тут царит однообразие, стабильность, за которую новгородцы очень держатся. Стабильность для них — купол, защита от непонятных и непотребных событий, которые то и дело происходят на свете. А что происходит на свете, они, новгородцы, к чести сказать, знают обильно, и знания эти разносторонние.

Я бы добавил: теперь они осведомлены еще лучше.

Изначально мой замысел был прост и амбициозен: сохранить для Руси, России Новгородскую республику. Зачем? Потому что тут каким-то образом зацепилась, укоренилась своеобразная демократия. Как прогнали в тысяча сто сорок шестом Всеволода Мстиславича, так и образовалась республика. Северные русские люди смелые и гордые, они пуще всего боятся попасть в зависимость. Точнее, не так: они боятся попасть в зависимость, которая поменяет привычный порядок вещей, стабильность. Народ новгородский грамотный и упрямый, считать и просчитывать умеет не хуже голландского купца. Сразу видит коллективный разум, где угроза. Вот сядет князь, как в Киеве, и все вроде бы по уму да по старине: и вече есть, и народ собирается, а глядишь, через пяток лет и нет никакого прока в вече, все князь решает. И самое главное, только он знает, кто после него управлять владениями будет. Ясно, что это должен быть родной, из династии, но князь ведь единолично руководствуется собственной выгодой при выборе наследника. А личная выгода князя, конечно же, отличается от выгоды города. Не говорим про народ, ему во все века поводырь нужен, кнут и пряник. Но город, эта махина, дающая прибыль всем, в том числе князю и народу, не должен страдать от вельможных усобиц. А если князь умом двинется? А если вообще обделен умом? Что ни говори, сообща решать способней. Вот Новгород так и решал. Приоритет княжьего, царского рода признавал, но сам выбирал конкретного представителя династии, причем той или иной династии.
Это, конечно, была никакая не респуб-лика, это была, скорее, конституционная монархия, где конституция — вечевой колокол, «Русская правда» Ярослава Мудрого и сальдо городской казны. Ротационная, надо сказать, конституционная монархия. Придумано и мудро, и хитро. И совершенно рационально.

И все было бы хорошо, если бы не стабильность. Тот самый недостаток, который продолжение достоинств. Я не скажу, что новгородцы чванливый и самовлюбленный народ. Просто настолько отлаженно работал механизм, что в тринадцатом и четырнадцатом веках даже предположить было нельзя, что в нем есть изъян. Хотя политическое устройство развивалось. Богатела и набирала мощь боярская знать, сильных семей стало больше, их интересы стали разнообразнее — и вместо одного посадника, сити-менеджера грубо говоря, к пятнадцатому веку получилось за тридцать. То есть вече на площади — парламент, сонм посадников, за которым «триста золотых поясов», самые богатые семьи Новгорода, — сенат. Архиепископа, в руках которого казна, представительские функции на международной арене, но и духовное соблюдение и развитие, уравновешивает Архимандрит, ответственный за монастыри. Князь — символ и министерство обороны — без особых привилегий: ни земли купить не мог, ни в дело местное вступить не мог, чтобы долю получать. Все это хорошо, только именно из-за успешности модели новгородцы не признавали никаких качественных модернизаций. От добра добра не ищут. Головокружение от успехов: был пропущен момент, когда стало ясно — пора что-то менять, пора сделать шаг вперед, в переносном и прямом смысле, — шагнуть к Моск-ве. Договориться на своих условиях, а не на московских. Установить великую русскую республику. Стать богатыми и свободными. Превзойти монархическую, раздробленную Европу. Загодя обогнать Америку.

И все эти века быть свободными.

Я разработал долгосрочный план. В течение ста лет регулярно появлялся тут на месяц-другой, когда город менял правителя. Методично вносил изменения. Многие думают, что детишек учил, картошку привнес, дал морозостойкую пшеницу Московская-56 (слышал, что мне приписывают и озимые — нет, это они умели и до меня, правда, только рожь сеяли) да теп-лицы научил строить. Это все, можно сказать, прикрытие (хотя результаты отличные, я доволен). С посадником и князьями мы решали более важные вопросы. Я не посвящал каждого из правителей в свои планы, но все задачи были стратегическими. Например, обустройство ям — по монгольскому примеру. То есть ямская сеть простиралась по всем волостям и сходилась в Новгороде. Ямы — через тридцать-сорок километров друг от друга. Отличие от монгольских — они секретные. Все было устроено как обычный крестьянский двор. В остальном — свежие лошади, наблюдательный пункт на крыше, хозяин с хорошим слухом — чтобы услышать колокольчик приближающегося всадника. Таким образом мы получили беспрецедентно быст-рую систему оповещения: ни одно событие, военное, политическое, ни одно явление природы не ускользало от внимания центра. И когда монголы, например, выступили на Новгород, мы знали об этом через два дня. А до этого, зная, что этот поход рано или поздно состоится, заготовили в городах и в отдельных хозяйствах сена на год. А пастбища в радиусе ста километров от Новгорода выжгли. Когда монголы ступили на эти земли, поняли: воевать они не смогут, негде лошадям пастись. Эту историю приписали мудрости очередного князя новгородского, но те, кому положено, помнят, как было дело.

Долгие годы я завоевывал авторитет. Лет пятьдесят ушло на то, чтобы убедить посадников и тысяцких создать в городах республики постоянные дружины не менее пятисот бойцов, а в Новгороде — не меньше тысячи. Половина кованых всадников (рыцари, витязи — в доспехах, вооруженные мечом или копьем), половина лучников. Новгородская разведка выкрала командира монгольской легкой конницы. Тут ему дали двух жен, свой дом, выполняли любую прихоть — конечно, он с удовольствием обучил человек двадцать новгородцев премудростям конной атаки лучников. Через десять лет монгола отравили — я ни при чем, местная инициатива. Таким образом, возникла новая структура новгородской армии: княжеская дружина, городское ополчение, дружина Архи-епископа — это традиционный призыв. К нему добавились мощнейшие регулярные, очень мобильные и тренированные подразделения профес-сиональных военных. Их отличие было в том, что три дня в неделю они жили в казармах — остальное время дома (если местные), а в тревожные времена переселялись в казармы. Войска подчинялись посаднику. Эта сила была по численности сопоставима с княжеской дружиной, но по эффективности значительно превосходила ее.

Таким образом, к середине пятнадцатого века Господин Великий Новгород обладал армией, которая, на мой взгляд, не уступала по ратным, мобилизационным и техническим характеристикам лучшей армии своего времени — монгольской. И что очень важно — по численности тоже.

Это только половина плана. Главное теперь — убедить Новгород не просто успешно защищаться от Москвы, монголов или рыцарского ордена, а запустить объединительный процесс. На наших, новгородских условиях. И ждать тысяча четыреста семьдесят первого года, решающей битвы у Шелони, нечего. Я выбрал более раннюю, но тоже ключевую точку: предстоящее в пятьдесят шестом сражение под Руссой — там в свое время произошло определяющее поражение новгородской армии.

Этого не должно случиться.

Князь решил, что обойдется без роскоши. Чудной человек, а принимают его обычно как заморского посла, — не бывать такому. Пусть все будет скромно. Пиво, мед, хлеб, печеный свиной бок, каша, творог, яблочки. И разговор Александр Васильевич предполагал недолгий. Он намеревался продемонстрировать, что встречу со «старцем» воспринимает как формальность и дань принятой у новгородцев старине. Он даже попросил посадника не присутствовать. Оставил лишь Гавшу да пару своих дружинников в полном, правда, облачении — ну это тоже протокол, так уж повелось. Раз встреча официальная.

Николай вошел бодрой походкой, поклонился князю. Александр Васильевич перстом указал на скамейку левее своего трона. Скамейка низенькая, неудобная — чтобы встречи не затягивались. Но гость присаживаться не стал. Жестом он испросил позволения подойти ближе. Князь усмехнулся и кивнул.

— Александр Васильевич, а я предлагаю прогуляться. Погода сегодня прекрасная, что тут, в палатах, киснуть. Да и разговор такой, что даже самых близких я бы не посвящал. Пусть охран-ники ваши и Гавша следом идут, да и перекусить пусть захватят. Отдох-нем где-нибудь на травке.

От неожиданности усмешка так и застыла на лице князя. Он оказался в неловкой ситуации: откажись — этот странный человек подумает, что испугался чего-то, а согласись — будут говорить, что не смог волю проявить. Чарторыйский как-то затосковал. А упоминание о перекусе вызвало голод. Князь показал Гавше налить ему вина.

— Князь, Александр Васильевич, грядут великие дела. Василий Темный в новый поход собрался, татары в его войске. Они серьезно настроены. Тут медлить нельзя, надо опередить их. Да и за Шемяку Василию пора бы ответ держать.

А вот это серьезный аргумент. Чарторыйский отхлебнул из чаши. Сейчас венецианское показалось ему кислее давешнего византийского. А ведь неделю до того, в Пскове еще, когда собирался в Новгород, Мария Дмитриевна снова завела этот неприятный разговор: она хочет мести за отца. Худо, когда жена в советчицах, но в ее словах тоже правда. И отмахнуться от этой правды никак не получалось… И впрямь распогодилось, смотри как.

— Что ж, гулять так гулять. Пешком пойдем. Веди меня, ты город, поди, лучше знаешь.

Они вышли за стены детинца, крепости новгородской, перешли по мосту на торговую сторону и через башню в Словенском конце вышли за стены города. Спустились к Волхову и наконец расположились на пикник. По дороге толковали о ерунде — ценах на зерно, пушнину, воск. Князь с удивлением узнал, что уже два года, как его не было в Новгороде, зерно продают, а не покупают. А все, что на экспорт, по-прежнему в хорошей цене. Обсудили инцидент с Немецким двором: гости захотели двор забором обнести, а людям это не понравилось, до драки дошло. Хорошо, посадник с улицким быстро разобрались и решили все — немцы, как всегда, заплатили. После первой чарки византийского (князь все-таки его решил взять) Николай повел речь о главном.

— Князь, они хотят не просто данью обложить Новгород, они хотят разбить наше войско и подчинить все новгородские владения Москве. Я знаю, тебе, Александр Васильевич, не с руки биться с Темным. Там и монголы за ним, и обида большая, которая делает слепого царя опасным: не простил москвич того, что Шемяка был в Моск-ве на царстве. Раньше я бы тоже не советовал — с Москвой, а особенно с монголами, трудно тягаться. Но сейчас все иначе. Наше войско и лучше, и больше московского, с учетом татарской конницы даже. Месть застит незрячие глаза Василия, поэтому он не может остановиться. Да, может быть, отобьемся в этот раз — но дальше что? Увидев силу нашу, он призовет еще больше ханской силы — и тогда уже бог надвое сказал, кто победит. И если это будут москвичи с монголами, беда придет в Новгород. И тебя коснется она, князь: народ тебе не простит, с миром, как обычно, не отпустит. О семье, детях подумай, Темный пойдет до конца. Не спасешься в Пскове, князь.

Чарторыйский молчал. Странник был прав. Но воевать с Москвой — такой риск…

— План у меня есть, князь. Точно знаю, пойдет. Руссу хочет разграбить, прочие земли на пути разорить. Честно тебе скажу, князь: он знает, что не хочешь ты воевать с ним. Не боишься его, но не хочешь. А еще знаю, что сносится он с нашим Архиепископом и думает, что тот тоже на его стороне. Но, слава богу, это не так. И думает Василий: тебя не будет, архиеписковой дружины тоже — ополчение он и сам разобьет. И данью обложит Новгород, а потом, сам или кто после него будет, Москва и сожрет Господина Великого Новгорода.

— Так в чем план?

— Первое: разбить при Руссе. Дать взять город, дождаться, пока грабить начнут, дать подводам с награбленным отойти — и ударить тогда. Знай, сам Василий к Руссе не пойдет, он с малой дружиной поодаль ждать будет. И я знаю где. Наши ополченцы и казарменная дружина ударят по москвичам в Руссе, а ты с дружиной Архиепископа захватишь войско Темного. Их там сотня всего воинов будет, не больше. А у вас около тысячи. К тому же из-под Руссы войска пойдут к вам, по пути разобьют обоз с награбленным.

— Ну, Темному в плену быть не привыкать. Дальше что?

— А дальше самое главное. Собираем все наше войско и идем на Москву.

— Да уж не с ума ли ты сошел, Николай? Монголы прознают — несдобровать.

— Монголы не прознают, тут хитрость: пошлем нашего гонца с известием, что Василий разбил Новгород. Выиграем несколько месяцев.

— И зачем нам несколько месяцев?

— Заходим в Москву, с нами князь Василий Темный. Думает, что конец пришел. А мы ему мир предлагаем.

— Так в чем смысл, не пойму?

— Мир, но на наших условиях. Он остается править в Москве, но после него власть устанавливается по новгородскому обычаю — на вече. Армии объединим — никакой монгол не страшен. Мы и сейчас с ними можем на равных, но с Москвой надежней.

Александр Васильевич вдруг все понял:
— А дальше?

— А дальше Киев.

— Так он литовский. Ты хочешь, чтобы я против своих пошел?

— А то ты против них не ходил? Тут сильнейший побеждает. Киев становится русским, там восстанавливается вече и вся новгородская схема. А тебе выбор, князь, как победителю, как объединителю земель русских: в Киеве сидеть, в Новгороде, в Москве. А то и в Литве, если захочешь. С Литвой мир будет, не посмеет Литва на такую Русь замахнуться. Да и невыгодно: как прознают, что Русь теперь вся как Новгород, торговать захотят, а не воевать.

— Так я все-таки не пойму, в чем моя особая выгода. Работы вижу много, риск огромный. Ради чего мне?

— Ради жены, ради Новгорода, славы ради. Мы тут с Архиепископом разговаривали о том о сем, с Евфимием, так он считает, что деяния, подобные тем, что тебе предстоят, славнее деяний Александра Невского, намного значимей. А это значит, быть тебе в святых. Канонизируют тебя, Александр Васильевич.

— Что, Евфимий II так и сказал?

— Слово в слово. И он ждет нас сегодня вечером, чтобы благословить на великое дело. Русь объединять будем, от монголов и прочих врагов спасать. Пришло время, князь.

Чарторыйский смахнул крошки с бороды, заплетенной в две косички, и встал на ноги.

— Так что, возвращаться пора. Переодеться надо, а то к владыке в походном явиться неохота, в праздничном хочу. Дело-то большое, как думаешь, Николай?

— Великое дело. — Николай встал вслед за князем и неожиданно протянул ему руку. Чарторыйский замешкался лишь на секунду. Он пожал руку странного человека.

Колонка Николая Фохта опубликована в журнале "Русский пионер" №90. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все