Классный журнал

Западная бухта

31 марта 2019 12:33

По итогам каждого сезона Литературного клуба «РП» мы печатаем рассказы двух участников. Не будет исключением и 7-й сезон, победителями которого стали Илья Шкабара (выбор читателей) и Екатерина Минина (выбор редакции).

Рассказ Ильи Шкабара можно прочитать по ссылке

Каждое лето мы и другие семьи моряков-подводников проводили на базе отдыха в Батилимане. Это одно из самых красивых мест на Южном берегу Крыма, и даже потом, путешест-вуя по миру, я не встречала более живописной бухты, где скалы подползают к морю, образуя небольшой галечный пляж с идеальным входом в воду. Тысячелетние деревья — сосны, дубы, дикие фисташки, кипарисы и можжевельники — вместе с природными каменистыми террасами делали Батилиман не только великолепным заповедником, но и удобной, хотя и дикой, территорией для базы отдыха. Подводники пришли сюда в 60-е, поставив первые палатки в духе романтизма того времени. Спустя двадцать лет лагерь состоял из более чем ста брезентовых военных палаток и шести деревянных домиков, которые тут же прозвали «адмиральскими». В Батилимане не было питьевой воды и канализации, свет подавал дизельный генератор — по несколько часов в день, еду готовили на костре, а все необходимое — от продуктов до постельного белья — привозили с собой, по крутому серпантину, который спускался с Ялтинской трассы бесконечными поворотами по краю обрыва. Несколько раз в неделю из Балаклавы приходил военный катер с новыми отдыхающими, хлебом и кинопленкой в жестяных восьмиугольных коробках — по пятницам на волейбольной площадке натягивали экран и показывали кино.

Обслуживали базу матросы-срочники, которыми командовал мичман Федулов, суровый любитель флотского порядка, впрочем, довольно сомнительного с эстетической точки зрения. Беленые булыжники, выложенные вдоль тропинок, деревянные указатели и, конечно, гордость Батилимана — наскальная живопись с изображением подводных лодок, бескозырок, якорей, горы Арарат и самого мичмана. Вероятно, лет пятнадцать назад среди матросов затесался студент ереванского худграфа, он-то и положил начало декоративно-прикладному стилю, а затем менее одаренные срочники подкрашивали и обновляли эти граффити, отчего олимпийский медведь с метлой все более походил на стероидного снеговика. Отдельной гордостью были призывы и советы, написанные на скалах, — «Со скал в воду не прыгать», но все прыгали, а некоторые надписи были даже в рифму и заканчивались оммажем самому мичману: «Сергей Сергеичу скажи».

Сергей Сергеич жил в палатке у спуска на пляж, там же был пост дежурного и дровяной склад, по традиции это место называли «мостиком». Над Батилиманом развевался флаг ВМФ, и не было для моряков, приехавших в отпуск из своих Видяевых-Гаджиевых, места счастливее и свободнее. В Батилимане женили сыновей-курсантов, выдавали замуж адмиральских дочерей, изменяли мужьям и женам, зачинали детей, а потом учили их плавать спартанским способом, кидая с размаху в воду с плеч дяди Саши, — авось, сами обратно выплывут. И мы плавали до синих губ и гусиной кожи, смело бросались в штормовые волны, выбегая на берег с криками восторга и трусами, полными мелкой гальки. Наши родители играли в карты, пели под гитару, пили то, что можно было пить, — от спирта до теплого крепленого вина под названием «славик». Нами никто не занимался, не заставлял спать днем, мы бандой уползали на камни, где на мели водились усики, морские коньки и маленькие крабы. Загорелые до неузнаваемости, худые, в ссадинах, синяках и порезах, мы прыгали со скал, кидались медузами, собирали ящериц, сушеных цикад и ели все, что попадалось под руку, — от сырых мидий до кускового сахара.
Самое блаженное время начиналось с заходом солнца за мыс Айя. Перегретых на солнце детей одевали в вязаные кофты, кормили ужином и отпускали гулять до темноты. Пляж пустел, матросы разравнивали его граблями, переставляли лежаки, вечернее море затихало, отдыхало от наших визгов. Когда темнело, приходили взрослые, снова пили, лежали на принесенных одеялах, смотрели на самое черное небо и сияющие звезды, купались голыми и с неподдельной радостью нарушали строгий режим, установленный мичманом Федуловым. В 00 часов 00 минут генератор, три раза мигнув, выключался, и тогда лагерь погружался в мир карманных фонариков, приглушенного шепота и сдержанного мата — это новые отдыхающие спотыкались об камни, бились лбами в нависающие ветки, блуждая в поисках своей палатки. Черную крымскую ночь разрезал пограничный поисковый прожектор с мыса Сарыч — луч медленно полз по воде, скалам, пляжам, уходил на отвес горы Кушкая, оттуда в бухту Ласпи и растворялся до следующего дежурства.

Не спать ночью тоже было привилегией детей Батилимана, и пока взрослые — командиры атомных подводных лодок, кадровые офицеры, даже адмиралы и начальники училищ — шалили, купались без трусов и мешали отдыхать Сергей Сергеичу, мы брали транзистор «Меридиан» и ловили «заграницу». Близость пограничной линии открывала доступ к румынскому, болгарскому, турецкому радио, все они разговаривали и пели непонятными нам языками. Мы плавали по радиоволнам ночью так же, как в море днем, погружаясь в звуки, дыхание, шепот и жужжание коротких и ультракоротких.

Я помню, что в тот вечер кино не показали, — лента оказалась бракованной, и после трех попыток запустить проектор зрители засвистели, замерзли и расползлись по своим палаткам. Вокруг ламп над деревянными столами (номер стола — номер палатки) вились мотыльки, из палаток выгоняли комаров, мы с моим другом детства Кариком валялись на панцирной кровати, в теплых носках, намазанные гвоздичным одеколоном от укусов, крутили транзистор и смеялись над иностранными словами. Вдруг эфир как-то неожиданно зашумел, раздался звук бракованной дудки. Испуганные и взбудораженные, мы подкрутили ручку настройки и поймали необратимо искаженный женский голос. «Татьяна. Зинаида. Михаил. Двойка. Семерка. Щука», — сказала далекая Снежная Королева, и мы с Кариком, который был на год младше меня и всего боялся, замерли. Чихнул генератор, лампочка на столбе посредине палатки моргнула и погасла. Желтым светилась шкала приемника, а женский голос продолжил: «Рябина, объявлена команда 135».

Мы с визгом выскочили из палатки к родителям, роняя по пути пустые бутылки, кастрюлю с горячей картошкой, путаясь во влажных полотенцах и купальниках на растянутых веревках. «Что?! Что случилось?» — Взрослые хватали нас на руки, а Карик крепко держал транзистор, откуда голос неведомой женщины настаивал: «Объявлена команда 135».

Внезапно стол у нашей палатки затих. И соседний тоже. Это была идеальная июльская южная ночь, когда звук проникал в самые интимные пространства и, казалось, был слышен по всему побережью от Констанцы до Новороссийска. Мой дед, оперативный дежурный штаба флота, забрал у Карика транзистор и прибавил громкости.

«Сто тридцать пять», — уверенно повторила женщина, и волна снова зажужжала, а где-то вдалеке будто простонал простуженный пароход.

Первым резко встал дед, за ним сослуживец, дядя Леня, и папа мой, хоть и сухопутный офицер, но тоже вскочил, и, наигранно бодрыми движениями отталкивая табуретки, они исчезли в ночи.

От соседних палаток, где слышали этот эфир, в темноту бежали мужские фигуры, кто в плавках, кто в тренировочных штанах, белели майки, полотенца на шее и лысины. К мостику мичмана Федулова стягивались лучшие флотские кадры — от Тихо-океанского до Балтийского, штурманы, командиры и связисты. Карик поднял опрокинутый радиоприемник, но тут же мама Карика дала ему на всякий случай подзатыльник, отняла транзистор, выключила и в сердцах забросила обратно в темную палатку, где он стукнулся о металлическую спинку кровати и затих.

Мужчины вернулись только под утро. Мы, дети, уже спали, утомленные догадками, что же произошло, но верные офицерские жены, укутавшись в синие армейские одеяла, ждали своих нетрезвых мужей. Не задав ни одного вопроса, утром как ни в чем не бывало они готовили яичницу с помидорами, сетуя, что ежи опять сожрали половину яиц. И пляж был особенно тих в тот день, в карты не играли, песни Пугачевой не пели, а Сергей Сергеича видели на мостике — он шатался, икал, но все-таки стоял и молча глядел куда-то в линию горизонта.

Сезон закончился в конце августа, и все разъехались, северных детей одели в колготки и вязаные шапки, увезли на поезде «Симферополь—Мурманск» до следующего лета.

Спустя двадцать лет все эти мужчины тоже уйдут, но уже насовсем, по одному, мы будем хоронить их и на поминках все-таки чокаться, потому что они не умерли, и не на вахте-гауптвахте, а по команде сто-тридцать-пять они шагнули в темноту и вернулись в лето 1982 года, в западную бухту Батилиман, где портвейн разливается по пластмассовым стаканам под треск очагов и шорох радиоволн в приемнике «Меридиан».

Все статьи автора Читать все