Классный журнал

Высшие воды

28 марта 2019 11:43

После очередного наводнения — «аква альта», «высокая вода» с каждым разом все выше и злее — человечество спохватывается: «Караул, тонет!» Шеф-редактор «РП» Игорь Мартынов выдвинулся в истерзанный стихией регион, дабы на месте разобраться, как спасти город-музей, да и есть ли вообще шансы на спасение.

Stazione di Venezia Santa Lucia — Chiesa di San Vidal

Рыжеватую я приметил еще от Санта-Лючии, — все при ней, как мы любим: легинсы, лапсердак типа бушлата, армейские ботинки, ну и походка — упругая, но без подскока, необходимая, но достаточная, именно как воспето в романсе Массне «Летящей походкой ты вышла за водкой и скрылась из глаз…». С такой гривастой и жизнь пролетит как один ночной шабаш, не пожалеешь. И знаешь наперед, что обознался, что не светит, а все равно пойдешь за такой. Хотя мне-то совсем не в ту сторону. Но что значит — не в ту? Здесь любая сторона — та. Покрутишься, перебесишься да и осядешь со спритцем и орешками где-нибудь на кампо Маргариты, среди других таких же рыжеватых. Но не таких!

Чтобы не сбиться с темпа, на мостах и в соттопортего подрезаю неспешных местных пенсионеров с авоськами: «Скузи, матушки, скузи, скузами»… А в спину — укор, беззвучный, тем и доходчивее, как вердикт слепого дожа, Совета Десяти и всех свирепых прокураций:

— Ты чего опять сюда приперся?! Увязался за первыми встречными легинсами! Скажи еще, что это Муза твоя неуловимая! Шататься будешь по каналам? Путаться под ногами организованных китайцев? Накидаешься граппы, накупишь, сам остекленев, стекляшек, которые и дарить-то некому, а тем, кому есть, даром такого не надо!

— Пер амор ди дио! Нет и нет! — оправдывался я, но не замедляя аллюра. — Да, бывало, залипал тут без цели, слонялся по Джудекке, по Лидо, по Торчелло, аки Атилла на дембеле. В каждом сестьере опробован ночлег, даже в келье женского монастыря, без телевизора, без вай-фая, там еще и двери запирают на ночь! Но теперь я понял и осознал, что и этого испытания недостаточно, чтоб крепко, гарантированно искупиться. И потому я здесь, что я на пути исправления есмь. Внести посильную лепту, спасти град тонущий! Salva la citta` ! Capisci?

— Спасти?! Не смеши! Сильно ты Китеж спас, даже не знаешь геокода, где он под воду ушел! Да как только не стыдно, такая утробная некомпетентность! Ты бы своими лонами-пенатами, милок, занялся! А то, как Венецию спасать, тут все тут как тут, аншлаг…

— О, светлейшие! Об наших пенатах-с можете ничуть не тревожиться. Все под контролем и в надежных руках. Ни одного памятника в наших лонах не осталось не тронутого заботой, на каждом участке лучше, чем было, и это только прелюдия. Дойдет прогресс и до райцентров! А вот у вас — катаклизмы. То каналы пересохнут, то фондаменты зальет. Где же Моисей-то хваленый, шлюзы против наводнений, за семь ярдов евро?! Не уберегаете всемирно-историческую ценность! Изводите!

А рыжеватая меж тем скользнула за железную калитку в боковую пристройку к собору Сан-Видаль. «Художественная выставка “Мутации”». Внутренне потирая рецепторы, уже готов я припасть к современному искусству, к такому упругому и летящему, но опять застыдили светлейшие:

— Не ходи туда. Успеешь еще. Сделай сперва хоть что-нибудь полезное, не будь ты пустозвоном! Давай начнем с ассоциаций. Венеция — это какой город, по-твоему?

— Рукописный. — Так машинально выскочило, но ведь и правда, писал я здесь в прошлом веке от руки, чернилами, пером, как Байрон. А как Бродский, с его обвальными амбажеманами, врать не буду, не писал, ибо никоей капли не хватит на такие амбажеманы.

— Хорошо, допустим. Что про рукописи скажешь?

— Не горят.

— Хорошо, допустим. Но тонут! Вот и займись. Вот тебе и миссия.

Libreria Aqua Alta

Значит, так.
Закатав сапоги и откинув капюшоны, беремся за миссию: фильтруем книги в последнюю гондолу — те, что выживут, когда Серениссима совсем на дно пойдет. Соберем, на свой вкус и риск, Ноев ковчег литературы — для всей места не хватит, да и не приведи господи, — значит, отбор будет без сюсь-пусь и мерехлюндий. Тут, кстати, и гондола: от самого его сотворения дислоцирована по центру книжного магазина «Аква альта». Загрузить ее избранным — моя инициатива, но Маттео горячо поддержал. Он зашел сюда в обеденный перерыв за картами Таро, поэт и сантехник («Много общего: иногда так струится, что грех препятствовать, а иногда такое пойдет, что сразу заткнуть и не растыкать во веки веков, аминь!»).

— Вот она какая, аква альта!

Маттео носком сапога на книжном стеллаже маркирует ватерлинию октябрьского потопа. Чтоб не размокла, прятали словесность в чугунные ванны.

— Платона прихватим? — взвешиваю «Государство» с планом «идеального города», списанного с Атлантиды.

— Отложи пока. Вот кое-что поважнее.

Маттео сдвигает черного кота, вожака букинистической кошачьей банды, с изрядно читанного собрания сочинений Джакомо Казановы. Кот пересаживается на близлежащего Толстого, покрывая его так, чтоб у Льва Николаевича не было шансов на спасение. В этом городе может быть только один лев, и когти его востры, как шредер.

С классиками тут не цацкаются. Во дворишке, выходящем на канал, вдоль стен подрастают штабеля книг, образуя ступени лестницы, ведущей наверх, откуда можно осмотреть мир свысока, что вполне обоснованно, когда у тебя под башмаком вся всемирная письменность. Вот полезный адрес для московских книжных — была бы хоть какая-то для молодежи польза от нераспроданного, на чем потоптаться, потусить.

«История жизни» Казановы — то немногое, от чего венецианец, не только мыслящий, но особенно мужского пола, впадает в особое придыхание, как вздыхал, вероятно, сам Джакомо, идучи по мосту Supiri и «видя это все в последний раз». Мост отсюда в двух минутах, можно смотаться, повздыхать, но у нас миссия, и я не могу молчать:
— Редиска он, этот Казанова.

— Расшифруй.

— Сексот. После побега через двадцать лет вернулся в Венецию, пристроился осведомителем. Корешей своих… своих метресс замужних… за аморалку, за анекдоты про дожа… всех заложил! Не по-товарищески это. Даже не по-людски.

— Ты ревнуешь, что ли? К его известному таланту? Для нас, для венецианцев мыслящих, — конкретизирует Маттео, — для нас он таран, пробивающий цитадели. Образно говоря.

— А вы за ним на все готовенькое…

Маттео отнюдь не смущен, он ласково почесывает корешки «Истории жизни», как будто бы своей.

— Видишь ли, Игорь… Ты же знаешь, в чем фокус картин ведутистов, Каналетто и проч.? Двойное освещение: помимо естественного есть дополнительный свет с другого бока, как бы искусственный. Пейзаж как театральная сцена. А кому достоверно известно, как оно устроено на самом деле, сколько невидимых источников света и видимых — тьмы, и тьмы, и тьмы? Мы же не воспитательную библиотечку собираем! Скажи еще, что сброшюрованные листки, которые и горят, и тонут, и подтирают, научат кого-нибудь «жить не по лжи»!

— Если коротко, я за нравственный императив.

— А кто против, друг мой?! — Маттео раскрывает первый том. — «Мои несчастья, как и мои удачи, показали мне, что в этом мире добро проистекает из зла, как и зло — из добра. Я не особо стеснялся, вводя в заблуждение простофиль, жуликов, дураков, когда в этом была нужда. Что же касается женщин, это были обманы взаимные, которые не считаются, потому что если в деле участвует любовь, то обмануты бывают, как правило, обе стороны».

— Но тогда, чтоб уравновесить, принимай на борт Канта.

— Принято, декантируем!

За Кантом на последнюю гондолу следуют крепкие идеалисты, солипсисты, Декарт, Беркли, Юм — умозрительная братия, матерые беспочвенники, которые, не сморгнув, докажут как существование мира, так и мнимость его, фиктивность. Залог их непобедимости в том, что они всегда правы, и даже дважды. Что бы ни случилось с Венецией — под их опекой она неуязвима и в каком-нибудь виде да переживет себя… Меня бы устроил тот вид, о котором сказано выше, и баста, не будем повторяться.

— С немцами отдельная тема. — Маттео откопал «Заратуст-ру», которого Ницше наваял здесь же, неподалеку, на Каннареджо, нюхая те же водоросли, что и мы. — Заметь, немцев тут негусто по сравнению с французами, американцами, молчу про азиатов…

— Может, немцы больше всех вкалывают в Евросоюзе, гулять некогда?

— «Смерть в Венеции» — это ведь немецкая формула. Вот тебе реальный случай: гондола с туристами попала под вапоретто. Единственный погибший? Немец! Гете, Вагнер, Ницше — на них здесь что-то такое накатывает, приход или просветление, а потом — ремиссия… Вагнер уронил часы и умер, Ницше с ума сошел… Самая сверхчеловеческая литература пишется в самом уязвимом месте. Тевтонский дух перцепирует венецианскую расслабленность, мутируя в тот еще перчик. «Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он — это море, где может потонуть ваше великое презрение. Поистине, человек — это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым». Какая поэтическая точность деталей, как сантехник говорю! Венеция испокон обходится без централизованной канализации, приливы и отливы прочищают каналы, унося в лагуну, в море все слишком человеческое. Это такой же механизм, как газообмен и вентиляция легких. А эффективнее всего прочищают наводнения, как сантехник говорю!

Тут Маттео позвонили, речь пошла на таком диалекте, из которого я уловил только слово «гидрант», но оно было сказано столько раз, что масштабность предстоящих Маттео работ не вызывала сомнений, а только уважение.

— Завтра отфильтруем поэзию, — анонсировал Маттео и отчалил на серо-зеленом, в масть февральскому каналу, катерке.

А я, стряхнув книжное наваждение, потопал в люди.

Frasario. Разговорник

— Ань, она ему такую истерику закатила, я была в шоке! Такая говорит: Олег Константинович, кто же еще должен летать на карнавал, если не лучшие подольские дизайнеры, если не я? То кто?!

— Ну и что, вставил ей Олег Константинович?

— Да какое там вставил! Он сам в шоке был от такой наглости и послал ее. Сюда, в командировку.

— Блин, она если нас тут увидит, она же ему все доложит, с…а такая!

— Ань, ну как она нас узнает, мы же в масках?

— Ты оглянись, мы тут, по ходу, одни с тобой в масках.

— Да, разучились люди радоваться…

_____________________________________________

Женщина (читая на ходу): «Если существует перевоплощение, я хотел бы всю свою следующую жизнь прожить в Венеции — быть там кошкой, чем угодно, даже крысой, но обязательно в Венеции!»

Мужчина (торжественно): Ну что ты хочешь, дорогая. Венеция — вторая любовь Иосифа.

Женщина: А первая?

Мужчина: Марина… Басманная… Так, кажется…

Женщина: Вторая поинтереснее.

_____________________________________________

— Ребята, не пора ли по спритцу? Вчера стримил с моста ночное видео… Моторка выползает, тихо так, дык-дык-дык, как с глушителем… Продолжаю стримить, замечаю, чувак с моторки активно так жестикулирует, типа «не снимать, не снимать!». Я, конечно, на радостях от такого движа жму на рекорд. Моторка под мост заходит, а в ней на дне, на клеенке какой-то, голое женское тело…

— Панночка!

— Без признаков жизни, совсем белая…

— Ты сколько вчера граппы накатил?

— …может, утопленницу в ночной травмпункт повезли?

— Покажи, что наснимал.

— Так в том-то и дело! Ничего не записалось! Мистика…

— Антониони какой-то, «Блоу-ап».

— Скорее уж, «Флоу-ап». Размытие. Смыло течением…

— Ну, ребята, за панночку!

_____________________________________________

— А я еще вам про главное плюсовое качество данного объекта не упомянул. Оставил на закуску, так сказать.

— Не томите, юноша!

— Дело в том, что вашим соседом, если вы сделаете правильный выбор, будет не кто иной, как сам… Вуди Аллен!

— Да ну?!

— Он в соседнем палаццо живет. Вот в этом кафе по вечерам на скрипке играет.

— Погодите, на скрипке Эйнштейн вроде бы играл? А Вуди на какой-то дудке?

— Слушайте, но это его личное дело, на чем он играет, мы ведь в его личное пространство не вмешиваемся, тут это не принято, давайте уважать порядки. Венецианское общество очень закрыто, а у вас есть шанс войти в него через гостеприимно распахнутую калитку. Ну так входите же!

— Еще чего. Сперва соседей нам нормальных найдите.

_____________________________________________

Мужчина на Rialto: Алло, милая! Звоню тебе из Венеции! Ну зачем ты так?! Я пошутил… Я в Маргере, тут кругом глиноземные заводы и нефтепереработка… Адски зашлаковано, адски. Тебе не понравится.

Cafe «Brillo parlante» (Campo San Stin)

121-й дож Светлейшей Республики Венеция вошел в кафе в слегка помятой фетровой шляпе, в куртке с разъехавшейся снизу молнией и с потертой сумкой для лэптопов в руке.
«Вот и дожил до встречи с дожем», — пронеслось в уме торжественное.

121-й подсел к моему столику, извлек из сумки несколько листиков А4 и открытку со своим портретом маслом, но уже не в фетровой шляпе, а в классическом колпаке Zoia, из-под которого торчали ушки льняной шапочки со шнурками, как у грудничков. Открытки достались и другим посетителям кафе, чтоб были в курсе, с кем судьба свела.

121-й заказал чаю и по-французски — а это было обусловлено содержанием — продекламировал воззвание ко всеобщей мобилизации:
— Офис дожа объявляет долговременный марш за восстановление Республики Венеция в том виде, в каком она была и где она была, за возвращение ее независимости и суверенитета. С 1797 года Венецианская республика оккупирована иностранными государствами, но ни одна венецианская власть не подписывала пакт об отказе венецианцев от независимости и суверенитета. Чтобы выйти из состояния оккупации, патриоты избрали 121-го дожа в знак преемственности исторической Венецианской республики Серениссима.

Дож хлебнул чаю, победно осматриваясь по сторонам. Из колонок кафе запел Том Уэйтс: «Никогда не доверяй человеку в синем пальто, никогда не садись за руль, если ты мертв». Посетители говорили о чем-то своем. Дож прибавил громкости:

— Минуло 220 лет с тех пор, как старейшая в Европе венецианская нация оказалась в оккупации в результате французского предательства. В искусственно созданной Италии мы никогда не чувствовали себя дома. И теперь, каждую субботу, будем надевать «желтые жилеты» и проводить мобилизации по всей Серениссиме!

«В субботу праздник! Следуй за мной в Беулу, по дороге Сухого Ручья — я буду в шляпе, которую мне сшила моя крошка», — подпевал Том.

— Мы рассчитываем на Россию, — продолжил дож, уже без бумажки, — мы за Европу от Атлантики до Берингова пролива. Столицей всей этой Европы будет Венеция.

— А Китай как отреагирует? Там, судя по их школьным картам, другие виды на Западную Сибирь и Дальний Восток?

— Это все происки Америки, хотят столкнуть Россию с Китаем. Не выйдет! Я уже написал Трампу два письма, мы с ним разберемся. Мы отправили 6731 письмо Макрону, чтобы вернул Серениссиме украденную французами картину Веронезе «Брак в Кане Галилейской».

Завершив официальную часть, поговорили о личном. Оказалось, дож пришел к своему великому предназначению через Казанову — был издателем первого перевода с французского на венецианский «Истории жизни». Тогда-то и понял, что издать мало, надо вернуть все как было, но уже до Берингова пролива.

Дож, махнув шляпой, простился с подданными, я — с Томом Уэйтсом. Вышли из кафе, вдохнули свежего, с намеком на весну, воздуха, 121-й посетовал:
— Здесь мы в тюрьме. Полиция преследует. Политики не считаются. Журналисты игнорируют. Вот — я только с русским журналистом могу свободно говорить на острые темы. Что ты думаешь о нашей борьбе?

— Думаю, борьба ваша непростая, многотрудная. Но проливы, солончаки, барбитураты и образцы лунного грунта, безусловно, вас поддержат! Ибо уважают размах.

…Позже я наблюдал мобилизационную активность дожа возле вокзала Санта-Лючия. В желтом жилете и в неизменной фетровой шляпе, 121-й раздавал петиции прохожим. Рядом меланхолично курсировал второй участник мобилизации, с венецианским флагом через плечо.

Граждане манкировали.

San Vidal, выставка «Мутации»

Так что же, укоряющие мои соглядатаи, строгие мои контролеры, — после миссий и официозов не будет ли дозволено мне заглянуть на рыжий огонек, в рамках современного искусства?

— Ну что с тобой поделать, ну загляни, поворкуй, только не отвлекайся от судьбоносной темы, а то опять по пустякам рассеешься, вокруг да около…

— Так ведь отвлечения, блуждания, петли — это и есть самый верный подход к теме! Если говорить от себя, а не тарабанить заученное! Все-то вы подсовываете секонд-хенд, чужие книжки, отраженный свет… испорченные зеркала, кривые телефоны, ношеный мир с чужого плеча… Вы и Венецию свою заморили прошлым! Она, как заложница, томится в собственной истории! Как утопленницу, как мертвую царевну, как писаную торбу сплавляете туда-сюда по каналам, на потеху, на подаяние… Да нужна ли она вам, ответственным и номенклатурным, живая и спасенная?

Я не видел их лиц — только черные плащи и шляпы, да и бывают ли лица у Совета Десяти и свирепых прокураций?

А она своего лица не скрывает: глаза подведены, рыжая грива подколота, сидит в расшитом золотом халате, с завтраком из «Макдака», со смартфоном в руке и львенком на коленях. Догаресса — но явно не того, не 121-го дожа.

Такую ее нарисовала Фанни Зава — наполовину бразильянка, она свою бразильскую тусовку сагитировала перебраться в Венецию. Так и веселее, и чувствительней. Потому что про Венецию хватит уже говорить, ее надо заселять, в ней надо жить. И лучше всего с этим справятся мутанты — поэтому выставка, где портрет догарессы на втором этаже, так и называется — «Мутации». В этой рыжей мутации много чего отсвечивает. Забуревшая кровь на мечах венецианцев после резни в Константинополе… Апероль с апельсиновым вейджем… Пряди нефти в лагуне после разлива в Маргере… Пылающие глаза механических зайцев, сигающих под ноги на Сан-Марко… Ржавые бока гниющих вапоретто… Ставка на красное, красное, красное в Палаццо Вендрамин, когда выиг-рывает только черное… Рассветы, закаты — фон для хронических, неизлечимых ведут на мосту Академии…

Мутантам не привыкать: оживляли Венецию после каждой чумы, обживут и город-музей.
День пройдет, и она собой наполнится снова. Упругая и летящая, зацепит и уведет, куда — сама не знает, но в том-то и умысел. Можно без маски, так даже соблазнительнее. Если не скрывать, никто и не заложит.

Молиться, но не умолять. И не мельчить, не мелочиться.

— Приступаем к водным процедурам? — Маттео шлепнул веслом, и последняя гондола, качнувшись, заскользила. На тщательно отобранных томах, на книжных стопках расположились мы. И догаресса с крылатым львенком, и Фанни Зава со своей бразильянской родней, и все великое братство венецианских сантехников, у которых ко всякому штуцеру найдется годная метафора.

И черный кот, главарь букинистической банды, развернул субтильную книжицу на нужном месте: «И поднялась великая буря; волны били в лодку так, что она уже наполнялась водою. А Он спал на корме, на возглавии. Его будят и говорят Ему: Учитель! неужели Тебе нужды нет, что мы погибаем? И, встав, Он запретил ветру и сказал морю: умолкни, перестань. И ветер утих, и сделалась великая тишина» и т.д., святое благовествование от Марка, местного заступника, глава 4.

А дальше вроде бы и так все известно.

Или нет?

Колонка Игоря Мартынова опубликована в журнале "Русский пионер" №89. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все