Классный журнал

Монолог плохого человека

06 февраля 2019 09:06

Чтобы построить что-нибудь хорошее, нужна воля. Нужна пробивная сила и умение ее приложить. И когда все это сойдется, есть шанс на успех. Только подождать придется лет двадцать пять. Вариант методички по строительству творческих объединений от режиссера Марлена Хуциева, которого воля не оставляет ни при каких обстоятельствах.

Приболел.

Говорят, что в больнице хорошо думается и работается. Не знаю… Люди в белом, белые стены, белые занавески на окнах, белый потолок… Не способствует это… Да еще белый снег за окнами, метели по ночам… Как-то все отдалилось, да и было ли? Что-нибудь, кроме лекарств и процедур? Взгляд на действительность изменился стремительно.

Единственный способ вырваться из этого медицинского рабства — работать. Продолжать начатое…

А как? Мысли ушли в другую сторону, их, как овец, снова нужно собирать в стадо, — но вдруг — укол! А это сильно бодрит, поддает реализма…

_________________________________________

Хэм вошел стремительно. Огляделся, дождался, когда на него обратили внимание.

— Ребята, власть переменилась. Не надо так смотреть на меня — объяснение последует. Обстоятельное, аргументированное и т.д., и т.п. Короче говоря, объединение ваше переходит под мою команду. Я всегда играю в открытую — карты на стол, вот мои козыри!
Леопольд прищурился, чему-то даже улыбнулся. А Хэм, поглаживая молодую бородку (отпустил и даже помолодел от этого), продолжал:

— Вы придумали это замечательное кинообъединение, вы добились его — вы молодцы. Браво! А я — я его у вас отбираю. Я, мерзавец, душу молодую предприимчивость. Так?

Капитану наконец удалось раскурить трубку (руки у него подрагивали).

— Выходит, так… да.

— Спорить не буду. Про меня говорят, что человек я плохой, корыстный, иду напролом везде и всегда. Такая вот репутация, устойчивая и давняя. Ну, еще — солдат партии. А чему учит нас партия? Вернее, чего хочет партия от нас? Чтоб мы от нее отстали, потому что партии нашей много лет, она устала, и единственное ее пожелание — чтоб мы вели себя прилично. Великодушно. А насчет того, что человек я плохой… Ну, плохой потому, что много пишу, много издаюсь. Да, не Толстой. Да, забыл, говорят, что имею близкое отношение с одной серьезной организацией… Ну, говорят, и пусть говорят, те, кто чахнет неделями над одной, — поднял палец, повертел им, — над одной-единственной страницей, гоняет слова туда-сюда, как бильярдные шары… Настоящие художники, честные, страдающие, далее по известному списку… Вы думаете, это зависть? Нет, сложнее, гораздо сложнее. Не знаю, как это назвать, у меня нет времени раздумывать на эту тему, переживать, оправдываться… Так, так-так, замечательно. Наверное, я кажусь вам циником? Не без этого. Но не это главное. Теперь — к делу.

Вы будете существовать год. Один год. За это время с огромным трудом сделаете две короткометражки. Пусть они будут невероятно талантливые, но! Их будет только две… А потом… потом, как говорится, возникнет мнение (а оно обязательно возникнет). А зачем нам объединение, которое делает две короткометражки в год? Вот и все. Да еще Тарковский, а где Тарковский, там иностранцы, — и вообще, такие сложности переплетений, взаимоотношений и обид… Вы жену его видели, Ларису Павловну? Ну, повезло… Но я отвлекся. И что же вы будете делать? Это сложно — начинать все сначала, да когда еще за спиной участливый такой шепоток: люди (человек), конечно, талантливые, но… Но! Но! Но! Это как тавро, как знак качества. Не смоешь. И вот я, человек плохой, предлагаю вам помощь. Предлагаю свои возможности, знакомства, свое умение жить и выживать в системе социализма. Я хочу, я могу сделать так, что вы будете существовать не год, а значительно дольше. Вы спросите, зачем мне это надо? Да, своя корысть у меня есть. Есть. Это самое интересное. Отнеситесь к этому серьезно. Вы замечали, обращали внимание, что что-то меняется? Приглядитесь… Я долго этого не замечал… Хотя… Но дело не в этом. Я точно знаю, когда я это заметил, понял это. Это было года полтора назад, в ресторане ЦДЛ. Ну, почтенное заведение, за столиками сплошные труженики пера… Все солидно… Дубовый зал… Зашли с приятелем пообедать… Ну, знакомым то есть… И вот слышу — официантка разговаривает с писателем… фамилия не важна… с хорошим, ну, скажем, достойным писателем: «Всем вам одно только нужно — выпить, закусить, книжку издать… А народу на вас… — нет, все прилично, — народу другого нужно». — «А что нужно народу?» — «Вы творцы, вы думайте. Он, народ, сам пока не знает… Узнает — будет вам конь-ячок с балычком! Кроликов по дачам будете выращивать… если дачи останутся…» — Она, официантка, учила его жить! Разъясняла ему, как говорится, текущий момент жизни! Невероятно. Писали, снимали, играли пьесы — все, конечно, для народа. Народ смотрел, слушал — и молчал. И вот — заговорил. И вот как он заговорил!

Я тут в Испании был… Ну, решил обследоваться… Наши врачи… чего тут объяснять… Не порадовали меня испанцы, ой, не порадовали! Поскупились — в смысле сроков бытия. Наши, те щедрее, но тоже… Что-то я… Крутится в голове — вот и прорвалось… Ладно, забыли… Но спрашиваю: как быть в этом положении, новом для меня?..

— А вы читали Дж. Лондона (есть люди, которые всегда почему-то укорачивают писателей: Ф.М., Н.В., Солж…) «Воля к жизни»?

— Когда-то.

— Перечитайте. Его Крупская Ленину в Горках читала — знаете, конечно.

— Так ведь не помогло…

— А кто знает…

Так что часть вторая — Воля.

Продолжаю. Воля нам очень понадобится. Потому что будут щедро нам выданы испытания, соблазны, катаклизмы разного рода — и все это будет припудрено прогрессом.

Прогресс, он как-то существует сам по себе, для собственного интереса, такая мелочь, как человек, интересует его меньше обгорелой спички…

_________________________________________

Слушали серьезно. Один Леопольд сидел, уставившись в стол, и чуть улыбался…

_________________________________________

— Да, так вот, перемена… И срок уже отпущен — двадцать пять лет. Что будет потом? Существуют разные мнения.

— А почему двадцать пять? — спросил Витольд.

— Ну, может, чуть больше… Вам как знатоку Фауста это должно быть особенно близко: наползающая безжалостная зыбкость, сумерки, коллоидная взвесь мироздания… А потом вспышка, струна в тумане… И жизнь продолжается… только — какая жизнь?

Я тут, мы тут, — Хэм кивнул в сторону крупной женской особи в брючном костюме (тогда было такое увлечение у дам определенного круга), — были за границей. Это моя домоправительница. Без нее — как без рук… Дачу, думал, никогда не дострою, — а она… Ну, в общем, пошло дело… Она нам и в объединении будет полезна… Жизненный опыт огромный, двух мужей схоронила… — Дама в брючном костюме никак не отреагировала, только слегка рот скривила. — Инопланетянка — сгусток воли, боец, по трупам ходит, как по паркету, — одним словом, свой парень… Как говорится, прошу любить и жаловать. Связь с общественностью — это пока. А там… но это потом…

…Так вот, беседовал с тремя умнейшими людьми. В Польше — с Лемом. Писатель, он как сейсмограф — улавливает колебания таких паутинок, которых и в микроскоп-то не увидишь…

Так вот мнение единое: двадцать пять лет — и все изменится.

Мнение единое — но отношение разное. Лем говорит о новом робото-владельческом строе, не о смешных железках, в лампочках, говорящих детскими голосами… Он говорит о человекозаменителях, качественных и долговечных. О том, что постепенно, когда будет уже совсем непонятно, кто человек, кто на 50%, на 30%, на 20%, возникнет новая культура. И его она пугает. Старую выметут, как сор из гаража…

Ионеско считает это забавным и дающим огромные перспективы новому театру. Да он об этом давно пьесы сочиняет, — кто читал, тому ясно, о чем я…

А вот Сименон… Он человек вообще-то недобрый… Это Мегрэ добрый, — Сименон нет… Он реалист, он считает, что сначала надо дожить… а потом взять дробовик и отстреливаться… А пока — книжки писать…

И я с ним согласен. Нужно работать, работать и работать. Забыть о розовых закатах, о малиновых рассветах, о пчеле, завязшей в малиновом варенье под лампой с кремовым абажуром… Нужно попробовать оставить пласт живого, неподдельного человеческого бытия… Авось пригодится. Если вы согласны… как это у Толстого… je suis… — Хэм замялся. — Одним словом, я ваш человек! Мне ведь ничего не надо, все есть и даже больше… Двадцать пять лет… Это только кажется, что это много… Да, нам будут мешать, как без этого… Но воля, наша воля должна быть как дворницкий лом…

Сергей (Тугрик), он был в форме новобранца Первой мировой:
— У меня есть, я принесу…

— Хорошо. Поставим на видное место, куда обычно ставят переходящее знамя…

Это символ наш — лом. Наш таран, наша воля… Подумайте, не говорите сразу «да». Не говорите «нет». Программу я напишу… Нас поддержат… А про себя скажу… — Хэм закусил губу, стоял, молчал. — Как это у Ионеско: я — последний человек, я не сдамся!

_________________________________________

— Что скажете? — спросил Леопольд у капитана.

— Есть рациональное начало…

— Да? — Леопольд улыбнулся. — Взял он нас за рупь, за двадцать, — и снова улыбнулся.

P.S. Вскоре у Хэма сгорела дача. Вместе с домоправительницей. Хэм не особенно расстроился. У него была другая — в Крыму. Да к тому же построить что-то новое — это же интересно, это жизнь…

Работа в объединении налаживалась.

Конечно, по-другому. Но бурно и стремительно. Никто из объединения не ушел. Хэм был мил, щедр и вообще как-то всем понравился. Было у него это — обаяние, — что было, то было… И еще он держал слово, обещал — сделал. А это немало.

Леопольд исчез. Был — и нет. Но он обязательно появится. Обязательно. Но только в самом конце.

P.S. Медсестру, которая делает мне уколы, зовут Валя. Она умелая, молчаливая, резковатая. В вену попадает — виртуозка! На самом деле ее зовут Воля. Каприз родителей. Попробую расспросить, — вряд ли получится.

Колонка Марлена Хуциева опубликована в журнале "Русский пионер" №88. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все