Классный журнал

Марлен Хуциев Марлен
Хуциев

Пепел рисовой бумаги

10 декабря 2018 10:13
Режиссер Марлен Хуциев продолжает свою сагу в «Русском пионере», причем всегда по нашей просьбе связанную с темой номера. И это давно уже и его номер. И каждый раз мы, без преувеличения, с трепетом открываем его новую колонку, в которой на этот раз Геннадий Шпаликов, Андрей Тарковский, Михаил Ромм и Василий Шукшин, и они для него с их даром, мы же видим, живы и сейчас, и готовы работать с ним, и будут… И все это невероятно, потому что это тот редкий случай, когда и правда гордишься тем, что являешься современником. Их всех, между прочим.


Все были счастливы.
 
Все произошло так неожиданно, да и не верили уже в эту затею.
 
И вот им дают помещение в старом корпусе «Мосфильма», три комнаты.
 
— Так, — сказал Леопольд Мильчевский, человек в клетчатом пиджаке. — Сделаем по высшему разряду. Только условие: мне никто не мешает. Когда будет приказ?
 
— Третьего января.
 
Обещали, капитан Ломов и верил, и не верил.
 
— Вышел прикуп дармошной… — сказал Леопольд и не закончил эту не очень понятную фразу. — Значит, ты занимаешься этой своей пьесой, потом времени не будет… Успеем… Седьмого, на Рождество, — открытие. Гости, небольшой банкет… Все организационные вопросы в рабочем порядке… У меня есть несколько предложений по кандидатурам…
«…Ты сомневаешься, и это правильно. Но, судя по твоему письму, ты не просто сомневаешься, — ты к тому же гложешь себя, я просто вижу клочья плоти, свисающие с хрустких мослов… Витя! А вот это лишнее!
 
Ты задаешь вопрос, есть ли у тебя дар творить реальность по собственному разу-мению. Ах, как высокопарно! Покиньте пьедестал и займитесь водными процедурами (в прорубь нырять не надо!).
 
Витька! Все, что у тебя есть, — звездное небо над головой и внутренний императив в глубине истерзанного тела (как говаривал калининградский философ). И больше ничего не надо, то есть этого вполне достаточно. Так кажется мне, провинциалу, существующему вдалеке от ваших столичных борений, горений и потрясений… Помни, Виктор, отчаяние — удел слабых! Кто это сказал? Я — тебе. Привет!»
 
Витольд перечитал письмо и стал завязывать галстук. Друг любил писать красиво и назидательно. Но письмо опоздало, никаких сомнений у него уже не было, было состояние счастья, похожее на невесомость. Он шел встречать Рождество. Шел в свое объединение. К тому же у него был (наконец-то!) замечательный сценарий. Да что там замечательный — волшебный!

______________________________
 
В этот день, седьмого января, у Тугрика — мне надоело это прозвище — у Сергея была съемка на «Мосфильме». Он уже достаточно переиграл старшин и сержантов, ему это было привычно и потому малоинтересно. Но вот предложили сыграть моряка. Роль, как всегда, была небольшой. Он хотел было отказаться, но, надев морскую форму, бескозырку с ленточками, — не устоял. Его чуть подкрасили, сделав совершенным блондином, и из окопной серятинки он превратился в черноморского красавца с татуировкой на плече, свистящего в два пальца, красу и гордость штыковых атак… Одним словом, он себе очень нравился. И не только себе. Режиссер обещал, что он будет петь лирическую песню (режиссер был им доволен). Он уже прилаживался к гитаре, играть на которой не умел. Фотограф из фотоателье на Покровке предложил сделать его фотографию и повесил ее (очень хорошо получилось) в витрину напротив фотографии Томы из «Заказов», Покровской королевишны — так ее все звали. Вышло — они смотрят друг на друга, — и такая это была красивая пара, что люди останавливались и любовались ими…

______________________________
 
Было еще вот что. Одна старушка с его участка попросила купить ей елку. Он бы и так, конечно, не отказал, но старушка оказалась (невероятно!) бывшей махновской пулеметчицей и замечательной рассказчицей.
 
— Что там в «Чапаеве» Анка! — презрительно говорила старушка. — Подумаешь, «психическая атака»! Я скажу вам, Сережа: это все ландриновые слюни!
 
Сергей купил елку, но бывшей пулеметчицы не оказалось дома, и он оставил елку у двери.
И вот сегодня, когда он уже собрался ехать на студию (не торопясь, чтобы иметь время подготовиться к трудной сцене), на углу Подсосенского и Казарменного его окликнули:
— Сережа!
 
Обернулся.
 
— Спасибо вам за елку!
 
— Да ну…
 
— Такая красавица! Я ее нарядила, сяду и смотрю, не могу оторваться… Вы торопитесь? Зайдите, сами увидите!
 
Трудясь дворником, Сергей много повидал коммунальных квартир, одиноких старух и стариков, повидал неустроенности, бедности, — но такой бедности ему видеть еще не приходилось…
 
Комната была довольно большая и от этого казалась совершенно пустой, хотя это было не так. Был какой-то шкаф, был стол, стул, табуретка. Была как-то по-солдатски заправленная железная койка. Всё! Занавесок не было… Елка стояла в простенке между двумя большими окнами. Она была действительно очень хороша и совершенно неуместна в этом совершенно нежилом пространстве…
 
— Посмотрите, какие игрушки — еще нэпмановские, — говорила старушка. — Посмотрите! На Новый год я зажигала свечки… И сегодня зажгу, сегодня Рождество, вы знаете? Вам идет морская форма…
 
Сергей что-то плохо видел и отвечать не мог: горло перехватило…
 
— А вы наряжали елку? У меня есть для вас подарок… — Старушка порылась в шкафу.
 
— Вот смотрите, это наш отряд… — Фотография была небольшая, сильно выцветшая, но тачанка, черное знамя и длинноволосый в белой папахе еще различались… Различался и матрос у пулемета.
 
— А это я, вот, рядом с Нестором, — ничего почти уже не видно… Что вы хотите — время… Я вижу, вы торопитесь…

______________________________
 
Он стоит на лестнице… Полутемно. В одной руке фотография, в другой — ватный ангелок, позолота почти осыпалась… Откуда это? Тоже, наверное, подарок… Он что, плачет? Да. Спускается по выбитым ступенькам и плачет… Почему? Не может понять…
 
У магазинчика напротив выпил со знакомыми. Стакан водки.
 
— Ты чего, Серега?
 
Еще принял, — это уже на Покровке…
 
Эх, не надо — съемка… А что надо?
 
А перед глазами — старушка в полутемной комнате у елки… И пелена, пелена… Снег пошел… И вообще, как-то все зыбко, неустойчиво…
 
«Заказы», лестница, ступеньки…
 
— Тома… ты собери чего получше… на твой вкус… Шампанского там, конфет, шпротов…
 
— В ящик упакую?
 
— Давай.
 
— Отмечать будете? Рождество? Вы чего — баптисты?
 
— Почему?
 
— Ну, не знаю… Ну, те баптисты, а эти… ну, забыла… А меня не зовешь?
 
— У нас… мероприятие… Служебное…
 
— Конечно, одно слово — баптисты! Забирай!

______________________________
 
Он никогда не опаздывал на съемку… Ладно, ничего… Один раз — не в счет…
 
От Покровки до Казарменного — бегом. По лестнице — бегом. Звонок в дверь.
 
— Кто?
 
Поставил ящик под дверь — и бегом вниз.

______________________________
 
— Пьяный? Не повезу, — захлопнул дверку таксист.
 
Ладно. Бегом по бульвару до «Кировской»… Только ленточки на ветру стрекочут… Трезветь, трезветь, трезветь!
 
…В метро — тепло. В тепле сильно разво-зит… Вышел на «Киевской», схватил снега в горсть, вытер лицо снегом… Жарко! Распахнул бушлат и по набережной двинул к «Мосфильму».

______________________________
 
Я уже писал, как от «Мосфильма» к Киевскому вокзалу, замерзая на ходу, двигался персонаж.
 
Теперь другой персонаж двигался от Киевского к «Мосфильму». Но характер движения был сейчас другой. Сергей шел сквозь снег, как крейсер по штормовой волне. Иногда он сходил с тротуара и шел по мостовой. Ему гудели встречные машины, внимания он не обращал. Какой-то показал ему кулак из своих «жигулей» и сам же испугался, когда надвинулся на него распахнутый бушлат, тельняшка и недоб-рый взгляд из-под бескозырки…

______________________________
 
На студию Сергей прибыл почти трезвым… Его переодели в рваный тельник (он только что вышел из боя), ему забинтовали голову, изобразили кровавое пятно на бинтах… Все делалось быстро, его ждали… и давно.
 
Подошел режиссер.
 
— У меня тут… личное… — глядя в сторону, негромко сказал Сергей.
 
— Ничего…
 
— Я готов.
 
— Текст пройдем?
 
— Сволочная жизнь, сволочная страна… — И Сергей стал сбивчиво рассказывать об одинокой нищей старухе. показывать махновскую фотографию (он хотел оправдаться). Сбился, замолчал, вытер глаза рукавом, стер грим…
 
— Вот, вот, это состояние! И слезы — правильно! Сохраните это состояние!

______________________________
 
И Сергей сохранил! После первых же реплик схватил за грудки партнера (сцена представляла что-то вроде допроса), а потом, рухнув головой на стол, заплакал…
 
— Вы говорите — не актер? — спросил тот, кто допрашивал. Плохой человек по роли, но актер хороший, он потирал грудь. — Еще дубль будет?
 
— Нет. Кажется, сценарист. Он не сможет повторить.
 
— Талантливый парень.

______________________________
 
А гости уже собрались.

______________________________
 
Да, гости собрались.
 
Меня очень церемонно приглашал Витольд.
 
— Для нас, для нашего объединения было бы большой честью…
 
Как тут откажешь? Конечно, я согласился.
 
Народ собрался серьезный.
 
Пришел Женя Григорьев, наверное, лучший из сценаристов того времени.
 
Тарковский.
 
Шукшин.
 
Шпаликов.
 
Пришел Михаил Ильич Ромм, любопытный до всего нового. С ним пришел Герман Лавров, самый, на мой вкус, лучший советский кинооператор.
 
Был дядя Сеня.
 
Была Ирма Ким.
 
Ждали директора студии. Его приглашал директор созданного объединения Леопольд Мильчевский. Он снял свой клетчатый пиджак, был в строгом, изумительно сидящем костюме (английском, как сказал Тарковский, он понимал).
 
Был Миша Швейцер.
 
Был Соломон Израилевич, мало кому известный человек.
 
По поводу него между Леопольдом и Ломовым состоялся вот какой разговор:
— Это клад. Он будет у нас редактором-консультантом.
 
— Ну, не знаю, — сказал капитан Ломов.
 
— Ты, капитан поверь, мне: такого выдумщика, сюжетчика — поискать. Андерсен наших дней! На Западе это называется «гегмен», такие люди на вес золота! А у нас — сколько он тут ходил по студии… Ну, не умеет писать — придумывать умеет… Он мне кое-что рассказал…
 
— Про ихтиозавров?
 
— Разное. И абсолютно выдающееся. Вот дал Бог человеку фантазии…
 
— Я Ирму думал…
 
— И Ирму не обидим. Боевая подруга, за кого ты меня принимаешь, капитан?!
 
Леопольд вообще был, как видно, создан для дел невероятных.
 
Он сделал в отведенных объединению комнатах потрясающий ремонт.
 
Стильно, дорого, неброско.
 
Потом появилась мебель.
 
Ломову — как главному редактору — большой арабский письменный стол.
Соломон Израилевич получил конторку серого клена, на конторке стояли каминные часы, и по бокам висели две гравюры в старинных рамах.
 
— Пиранези? — спросил Андрей Тарковский.
 
— Да, кажется, — небрежно ответил Леопольд.
 
— Я бы тоже не отказался.
 
— Я помечу себе. Есть у меня один серьезный коллекционер… мы это сделаем.

______________________________
 
Себе Леопольд поставил овальный низкий столик. На полированной поверхности только ручка и коробка сигар…

______________________________
 
Были еще напольные часы с боем, люстры, канделябры, огромная лампа с абажуром из китайской вазы — она стояла у Ломова на столе, рядом с позвонком какого-то ископаемого пресмыкающегося. Ломов клал на этот позвонок, как на подставку, подаренную Леопольдом трубку. Тут же стояли жестянки с табаком, заморским, духовитым.
 
— Слушай, Леопольд… Все же денег стоит…
 
— А, сочтемся, — небрежно ответил директор нового объединения, — деньги — не главное. Главное — впечатление. Производит?
 
— Производит, — должен был признать капитан.
 
— Вот и хорошо.

______________________________
 
Был накрыт стол. И тоже впечатлял. Жареные поросята. Про закуску долго говорить, шампанское «Советское», коньяк французский, разнообразные вина, водки, ликеры.
 
— Откуда?
 
— Есть такой магазин… Называется «Березка». А там — друзья. Киноманы. И мы имеем: камамбер, салями и рокфор. Настоящий, а не по 2 рэ 70 коп. кг. Все просто.
 
Конечно, Леопольд хитрил. Но ему приятно было чувствовать себя щедрым и всемогущим. Это был его праздник, и он не хотел ни с кем делиться.
 
Каждому гостю был подарок — ручка Parker, правда, со стальным пером и подписью-гравировкой «Шанс» на колпачке.
 
Конечно, была елка.

______________________________
 
Когда уже было прилично выпито, Ромм спросил:
— Ну, это все прекрасно, а делать-то что будете?
 
— Есть кое-какие наметки. — Соломон Израилевич раскрыл блокнот. — Вот Геннадий Федорович принес нам заявку…
 
— Это про человека в пустой школе? Ночью? Слышал. Интересно! — Ромм сверкнул очками. (Все он знал!). — А режиссер есть?
 
— Есть.
 
Витольд встал.
 
— Пусть это будет моим рождественским подарком! — Шпаликов поднял над головой исписанные листки. — Положите под елку!
 
— Здорово! И мы не поскупимся! А ну, волхвы, гони дары! — Михаил Ильич был возбужден, все происходящее, это было видно, ему нравилось. — Вася, с тебя причитается!
 
— Есть одна задумка. Про цирк… Передвижной… Такие на рынках выступают…Мотоциклы, медведи… Мотогонки по отвесной стене… Я бы сам снял…
 
— А почему нет? — Леопольд пристукнул рукой по столу, расплескал рюмку. — Берем!
 
— Надоел реализм со страшной силой… Вот бытовая, кондовая история… А говорят — стихами… Что-то такое пишется… — Женя Григорьев потеребил бороду (это был период бородатого Григорьева). — Вот закончу — отдаю вам!
 
— Вася, ты «Дорогу» задумал снять? — негромко сказал Тарковский. — Так ведь уже есть одна…
 
— Итальянская?
 
— Да. Феллини.
 
— Ну, у них своя дорога… а у нас своя…
 
— А чего не пьем, Вася? — спросил Ромм.
 
— Не умею, Михаил Ильич.
 
— Кто?
 
— Я не умею. Выпью, — Шукшин махнул рукой как-то безнадежно, — дурь какая-то в башку идет… убить кого-то хочу… Сам себя боюсь…
 
— А с Разиным у тебя что?
 
— Ничего.
 
— И не будет ничего. Я тебе объясню, как они думают: начнется с кино, а кончится… бунтом. Возможно такое?
 
— Не думал…
 
— А ты подумай. Я их логику чувствую.
 
— Черт его знает… Если так — хана!

______________________________
 
Швейцер сказал, что хочет снять «Записки из мертвого дома». Написал заявку — но отказали…
 
— А мы не откажем! — Ломов встал. — Хочу выпить за тех, кто не боится нажать на курок!
 
Все встали и выпили.
 
Директор студии, конечно, не пришел…

______________________________
 
Тарковский сказал, что хотел бы снять документальную картину про человека, который роет колодцы. И еще один замысел — про дом, ушедший под землю. (Был такой случай в Москве, в районе Полянки.)
 
И вот прошли годы, прокладывают коммуникации и попадают в этот дом… Что там? Застывшее время? Или жизнь? Какая? Формы этой жизни?
 
— История-то страшненькая…
 
— Отличный сюжет. Только, Андрей, тут один пустячок нужен… ТАЛАНТ… — Юмора на свой счет Тарковский не понимал, а Михаил Ильич поддразнивал: — Тема грандиозная! На ТАЛАНТ, ТАЛАНТ! Ты бы, пожалуй, справился… А что думают присутствующие за этим столом?
 
Шпаликов предложил снять «Аталанту» на Москве-реке. Сказал, что завтра с утра садится писать сценарий.
 
Я вспомнил свой давний замысел о том, как человек встречал самого себя, только молодого…
 
— У меня тоже есть одна история… — сказал Михаил Ильич, — про одного немца… Но чего-то жалко, не дам… Подумаю… А ведь задали мы вам, ребята, работы… Справитесь? И материал-то всё замечательный, ни у кого на студии ничего подобного нет… Вам завидовать будут… Не боитесь?
 
— Нет, — поднялся с рюмкой Леопольд. — Шанс уже есть… а фарт будет… как не быть с такими козырями!
 
— Отличный тост!
 
— Фарт — это сын Фортуны?
 
— Нет. Это ее дар!
 
Леопольд подсел к Сергею, сидевшему в дальнем конце стола, обнял за плечи:
— Чего такой невеселый, матрос?
 
— Да так…
 
— Ты-то чего думаешь, мысли есть?
 
— Есть. Хочу про старушку одну написать…
 
— Про старушку так про старушку… пиши, — видишь, как дело завертелось?
 
— Здорово.
 
— Старшина! К старшему по званию бегом! — крикнул Ломов командирским голосом. И когда они подошли: — Ребята, за тех, кто в море! Ирма, иди к нам!
 
Ирма сидела весь вечер, не раскрывая рта. Подошла.
 
— Что я хотел сказать… Какие ж мы все гады… Никто не догадался выпить за женщин! Прости, Ирма! Женщина — компас, женщина — якорь… Женщина! Наш мыс Доброй Надежды! А у меня, ребята, пьесу закрыли…
 
Но все равно все были счастливы.

______________________________
 
Старый Новый год Сергей праздновал у Генриетты Феликсовны. Так звали бывшую махновскую пулеметчицу. Встретив Сергея на улице, старуха долго его ругала, говорила, что она не нищая (а она была нищая), что ничего больше не расскажет ему про батьку, потому что он ее обидел. Она была гордая старуха. Но потом смягчилась и позвала глупого мальчишку отпраздновать старый Новый год. Но только никаких даров!

______________________________
 
И весь вечер Сергей пил шампанское в обществе совершенно невероятных старух. У них ничего не было, только прошлое. Великое и грозное. И оно, это прошлое, оно одно не бросило их, поддерживало; когда было трудно — а трудно было всегда, — подставляло свое чугунное плечо. И они жили, одинокие, всеми забытые…
 
Вернувшись поздно к себе в дворницкую, Сергей попытался записать их рассказы, фантастически беспощадные, невыносимые, — и не смог. Пробовал и потом — и тоже ничего не получалось. Он считал, что ему мешает отсутствие способностей. А ему мешало сострадание, дар сострадания, которым он обладал, не подозревая об этом. Дар этот не всегда благо, порой он стирает в пыль живое существо, даже памяти не остается, разве что крик ночной птицы или едва слышный шелест чахлой городской травы…
 
Все было очень хорошо.
 
Но однажды на студию заехал Хем, он стремительно прошел в кабинет директора студии. Коротко с ним переговорил…
 
Нужно ли рассказывать, что случилось после этого разговора?
 
Нет, не нужно.  


Колонка Марлена Хуциева опубликована в журнале "Русский пионер" № 87. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
 
Все статьи автора Читать все
       
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (0)

    Пока никто не написал
87 «Русский пионер» №87
(Декабрь ‘2018 — Январь 2018)
Тема: дар
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям