Классный журнал

Тринадцать метров шпрехшталмейстера Щурова

01 декабря 2018 12:14

Обозреватель «РП» Александр Рохлин попадает туда, куда мечтают хоть на минутку заглянуть все дети мира, — за цирковые кулисы. И ведь, казалось бы, взрослый уже человек. А эмоции такие, как будто в детство впал. Читайте, завидуйте!

Самый замечательный сумасшедший дом на земле расположен в доме номер 7 по проспекту Вернадского. Кто не знает, это Большой Московский цирк — заведение, где добровольно содержатся, проходя курс безуспешной реабилитации, самые отъявленные умалишенные граждане со всей страны и окрестностей. Заведение выгодно отличается от прочих прибежищ человека, претендующих на ту же славу. Я имею в виду театры, религиозные секты и редакции глянцевых журналов. В цирке однозначно лучше, честнее и страшнее. Я и раньше догадывался об этом. Но, познакомившись со шпрехшталмейстером манежа Щуровым Виктором Ивановичем, убедился окончательно и бесповоротно. Более того, сейчас я открою тайну. Это совсем не для слабонервных. Внимание… Цирк на самом деле — это наша воплощенная память о рае. Месте, где нашим прародителям было настолько хорошо и все дозволено, что земля и небо слушались их голоса, разрешалось безнаказанно ходить на головах, летать по воздуху без крыльев, бегать по ниточке над пропастью, прыгать до облаков, целоваться со львами и разговаривать по душам с тигрицами. Ничто не возбранялось… Пока Еве не пришла в голову мысль. Поэтому, выходя из цирка после представления, мы не сразу узнаем свою унылую действительность. И мучительно вспоминаем: ведь можно было жить иначе… А Франсуа Мориак говорил, что цирк — это последнее прибежище чистого искусства.

Счастлив тот, кто возвращается в цирк, убежище чистоты!

Вот шпрехшталмейстер Щуров — блаженный человек. Он живет в этом убежище пятьдесят шесть лет. Правильнее сказать — вечность. Он все знает про жизнь на тринадцати мет-рах манежа, как здесь все устроено и зачем. И честно собирается на этих тринадцати метрах жить дальше. Отсюда к раю ближе, и, само собой разумеется, никаких Шопенов. Манеж покидают под цирковые фанфары Цфасмана. Маэстро, му-зыку!!

Стоп! Мы зачем-то опережаем события. Шпрехшталмейстер ошибся кнопкой. Ему первый звонок давать полагается, а не последний! Полчаса до начала представления…

— Дан первый звонок! — возвещает Щуров по рации всей закулисной части цирка. И кровь в закулисных жилах начинает течь быстрее.

— А я ведь сюда попал случайно! — произносит Щуров с видом заговорщика, открывающего страшную военную тайну. То есть если кто из руководства БМЦ узнает, ему, видимо, должны отрубить голову. И выгнать из цирка. — Я шел грузчиком устраиваться… в кинотеатр «Мир» и ошибся дверью… Они же там рядом, цирк и «Мир»… Немудрено было двери перепутать.

Щурову в тот судьбоносный день было всего шестнадцать лет. На дворе 1962 год. И Большого Московского цирка еще не существовало. И перепутал он двери тоже неспроста. А потому, что на пороге цирка ему встретились два человека, без которых ни цирк, ни мир на одной шестой Земли существовать не могли. Юрий Никулин и Иосиф Кобзон.

— Это же легенды стояли! Живьем!! Я и шагнул туда, где были они… — говорит Щуров с таким видом, словно те двое до сих пор стоят на пороге и… тсс… надо быть осторожнее, упаси боже помешать беседе легенд.

А я ведь, грешным делом, Щурова понимаю. Значит, тоже болен всем этим. Хотя мне давно не шестнадцать лет. Как привели меня за кулисы манежа, так я и замер. Словно увидел нечто, что простым смертным не дозволяется видеть. Под страхом смерти. А увидел я какую-то тетеньку, которая, задрав голову, ходила вдоль бортика и держала во рту длинную палочку, а на палочке балансировала шляпа а-ля котелок. Это было самое бессмысленное занятие, которое можно было выдумать для взрослого человека. У нас там танцы с бубнами по кругу про политику и власть. А у них здесь — котелок на палочке удержать. Но отчего-то представлялось мне, что эта тетенька таким способом спасает мир. От давящей скуки и смертельно опасных серьезных лиц. В общем, скажу я вам, всем несчастным, кто никогда не увидит цирковых закулис, там у них много чего… дурацкого и самого правильного. Например, имеется еще один манеж. Дежавю. Черные бортики, тринадцать метров в диаметре, на полу ковер, только купола в 26 метров над головой нет. И оттого кажется, что это обман, вас опять дурят, это не цирк, а песочница. Но в песочнице с самым важным видом прогуливаются или мирно лежат кони, люди, воздушные змеи и змеи акробатические, силачи с гирями в обнимку, двойные люди-грибы, которые растут на головах друг у друга, и бегает вприпрыжку множество малолетних беспризорников — дети тех самых воздушных силачей и акробатических змей… Им здесь никто и ничего не запрещает. Ну, почти.

А тут еще из-за угла как ни в чем не бывало выходит самая настоящая стюардесса. Летать на самолетах я не люблю, но при виде такой небесной «клоунессы» тянет, и далеко…

Виктор Иванович Щуров дает второй звонок. Как он достиг такого высокого положения? Всплывает легенда номер раз — Юрий Филиппович Егоренко. Этот человечище еще раньше Никулина и Кобзона в легенд-майорском звании пребывал. Шпрехшталмейстер манежа, он же инспектор, он же начальник всех униформистов, артистов — проще говоря отец родной сегодня и всегда на манеже для вас!

— А Егоренко еще у самого Буше дореволюционного учился! — Щуров поднимает палец к потолку. Что означает заоблачную степень почитания.

Для него же самого это означало, что Юрий Филиппович взял паренька из подмосковного Новогиреева в цирк на должность, которой не существовало в природе. Помощник осветителя. Вот она, первая ступень ракеты в новый мир. Вот оно, начало восхитительной щуровской карьеры, которая растет не вверх, как у обычных людей, а вширь и глубь, как бывает только в цирке.

Он, конечно, по молодости пытался стать артистом цирка. И даже поступал в училище, но его не приняли из-за плос-костопия. Зато с этим плоскостопием взяли в армию на целых четыре года, да еще в ракетные войска. А вернувшись, он вернулся, конечно, в цирк. Потому что полюбить Виктор Иванович способен только один раз. Он честно называет себя жертвой цирка. И как истинная жертва, не ищет спасения. Примерно в это же время открылся Большой Московский цирк. Сюда уже он дверью не ошибался.

Ой, забыл рассказать историю про Карандаша! Про великого советского клоуна Михаила Николаевича Румянцева, который однажды чуть было не лишился всенародной любви, если бы не… Витя Щуров. У Карандаша была реприза, в которой он угадывал предметы с закрытыми глазами. То есть с открытыми глазами, но стоя спиной к предметам. Фокус был устроен хитро, но очень просто. За спиной у клоуна стол, на столе тарелка и бутылка. Зритель-доброхот выходил на манеж и поднимал по своему усмотрению то одно, то другое. А Карандаш всегда угадывал. Потому что стоял напротив световой пушки, с направленным прямо на него лучом света. А еще потому, что у Карандаша был помощник, который видел зрителя с предметами и сам, сверху, показывал Карандашу то тарелку, то бутылку, выставляя ее в сноп света… И однажды, в самый ответственный момент, тот помощник, пока бежал к пушке, упал и застрял. А Карандаш принялся невпопад угадывать… То есть совсем не угадывать. Зал замер. И тогда второй клоун упавшим голосом взмолился: «Витя!» А Виктор Иванович к тому времени вырос из помощников осветителя в самого осветителя. И стоял за той самой пушкой. И спас московский цирк от катастрофы, а заодно и карандашное реноме от фиаско. Он стал показывать клоуну то бутылку, то тарелку… С тех пор Михаил Николаевич наградил Щурова званием «начальник» и угощал коньяком при всяком удобном случае. «Заходи, начальник, выпьешь с Героем Социалистического Труда!» — говорил Карандаш.

Однако все готово к началу представления… Глупая «фигура речи». В цирке нет особой атмосферы «готовности». Там никто не замирает за кулисами, как в театре, Большом зале Консерватории или на космодроме перед выходом на сцену или взлетом корабля. Закулисная жизнь мало чем отличается от представления. Тот же бурлеск, Лунный Пьеро и страусиные перья в маринаде. Только иногда, время от времени, она выплескивается на манеж, к зрителю и затапливает собой все пространство до купола. А потом назад возвращается, чтобы бурлить и кипеть до следующего выступления… Однако Щуров дает третий звонок, минута в минуту.

— В цирке не выступают, — строго наставляет шпрехшталмейстер, — а работают до седьмого пота. Здесь мать всему — дисциплина! Ясно?

Я чувствую себя помощником осветителя, с которым разговаривает патриарх. И мне ясно.

Первый раз в жизни, находясь в цирке, я не вижу, как гаснет и зажигается свет над манежем, как выходят артисты и начинается светопреставление городского масштаба. Потому что нахожусь с другой стороны манежа, во чреве кита. В утробе циркового тела, за несколько мгновений до рождения на свет. Форганг… Таким словом можно змей заклинать… А всего-то «занавес» по-немецки… Дальше мне нельзя. Рожденный ползать может только наблюдать, как готовятся взлететь под купол счастливчики, артисты чистого искусства, чьи ноги и руки не способны на вранье. И все это в поразительной суматохе, где все одновременно едет, ползает, перемещается, зависает, входит и выходит, поднимается и падает, скользит и рассыпается в блестящий прах. Пальмы — фонари, ананасы — бочки, медведи — девочки, кони — только мальчики, тыквы, по определению, — золотые кареты. И дальше по списку…

Организованность и четкость этой жизни видна не сразу. Чтобы ее ухватить, надо голову иметь и восемь глаз, по два на каждой стороне… Вполне себе цирковой образ.

И тут вдруг все на какой-то миг останавливается. Тишина такая, что уши ломит.

— Что это? — испуганно шепчу я.

— Это на манеже. Трюк готовится, — объясняет Щуров.

Тишина немедленно взрывается. И манеж взрывается вслед. Аплодисмен-тами.

И тогда я увидел один из самых удивительных цирковых номеров в своей жизни. Прямо здесь, в полутьме утробы… Материализовался вдруг индус в парчовом халате и чалме с перьями… Прикатил тележку с ящиком. На ящике обезьянка. Индус деловито достал из кармана то ли тряпочку, то ли носовой платочек и говорит на чистом русском:
— Ну, давай, попку-то подними…

Обезьянка отклячила красный задок. Индус аккуратно и ловко протер его полотенчиком, как это обычно делают младенцам. И добавил:
— Теперь лапки.

Обезьянка доверчиво протянула индусу лапки. Он протер и их. А затем принялся нежно массировать ей розоватые пальцы, шерстяные запястья, локотки и плечи. Обезьянка сидела не шелохнувшись.

— Старый стал, — сказал индус, заметив мой интерес, — разогревать приходится перед каждым номером. Ему уж за восемьдесят… если на наш возраст переводить.

Старик-обезьян посмотрел на меня и прошипел что-то недовольное, типа: «Чего уставился? Не в зоопарке же…»

— В глаза не смотри, — заметил дрессировщик.

— А вы как же?

— А что я? Я же друг…

Через минуту они отправились на манеж.

— Так, а теперь внимание! — говорит Щуров и идет, хромая, к табличкам «Осторожно, хищники!». Это его, шпрехшталмейстерская, обязанность — проверить, чтобы все сигналы тревоги были включены.

Про хромоту Щурова я не рассказал. Он же еще одну попытку сделаться артистом цирка испробовал. В середине 70-х годов. Работал в номере с воздушными акробатами и повредил ногу, хромота на всю жизнь. Но, как учил его легендарный Вальтер Михайлович Запашный: «В цирк не приходят зарабатывать деньги. Цирк сам тебе воздаст, если будешь предан ему, не пеняя на судьбу-злодейку…» А Щуров и не пенял. Он не стал ни клоуном, ни акробатом, но цирка он не предал. Он человек, который устанавливает, разбирает, страхует, поддерживает, выносит, приносит, укрепляет и следит за порядком. И именно в этой тени он превратился в легенду. А без шпрехшталмейстера и его команды ни один цирк не устоит. Перед каждым представлением Щуров выходит в зал, на манеж и своими руками щупает все тросы, страховки, лонжи. Он удостоверяется, что дорожка везде ровно лежит, все блоки затянуты как нужно и все артисты в курсе предстоящих событий. Именно он запускает феерию, от которой у зрителя замирает или, наоборот, выскакивает наружу сердце…

Щуров ставит табличку «Осторожно, хищники!». А я опять пропускаю момент — в форганге появляется целый поезд тигров и львов. Каждый в своем отдельном вагоне, а у каждого вагона свой отдельный проводник. Проводники следят, чтобы пассажирам было в поезде не жарко, удобно и чтобы они вовремя, на своей станции, вагон покидали. Начальник поезда — Аскольд Вальтерович Запашный. Все ждут выхода на манеж.
Но тут один пассажир бессовестно поз-волил себе сходить в туалет. Что не приветствуется перед выступлением. Но вообще-то, думаю я, пассажир — тигр. У него свои правила и своя совесть. И вот он стоит… понурив голову и даже прижав уши, с самым совестливым выражением на усатой морде. Ему стыдно, неловко, и он больше не будет! В вагоне открывается форточка, расположенная на уровне пола, и в ход идут швабра, ведро и ковшик свежих опилок. А затем лязгают затворы, и тигры со львами выходят на манеж…

Щуров прошел все ступеньки от униформиста до инспектора. Цирковые легенды ему доверяли буквально с закрытыми глазами — настолько тщательно и безукоризненно он подходил к своему делу. Надо репетировать ночью? Значит, Щуров придет ночью и все сделает как требуется, без сучка и задоринки. Что говорить, если он до сих пор может собственными руками сплести железный трос-страховку… У него в рабочей каморке, в столе лежит один такой трос, про запас… В роли униформиста и инспектора он объездил весь мир. Известна история, когда один из руководителей цирка грозился свой партбилет выбросить в пропасть, если Щурова не выпустят на гастроли. Выпустили… Он даже выдержал трехгодичные гастроли по Америке вместе с Иосифом Кобзоном. И вспоминает, как в Бостоне «зеленые» пытались не дать выступить нашему цирку. Окружили его кольцом. А Кобзон приказал: выводите на улицу медведей. И вывели русских медведей на американскую улицу… «Зеленые» разбежались в ужасе, а остальной народ валом повалил.

А он, Щуров, всю жизнь собирает книжки про цирк. И мало кто знает, но библиотека шпрехшталмейстера уникальна. И место ей как минимум в музее цирка. Только музея цирка в Моск-ве, оказывается, нет… Вот это да!..

— Да ладно… — смущается Щуров. — Я эти книжки для себя собирал…

Те, кто любит цирк, знают, что он не обманывает. В природе цирка нет места фальши, в отличие от театров и консерваторий. Оттого и любовь к нему такая чистая и на всю жизнь. А тех, кто цирк не любит, на них и букв тратить жалко.

— Если меня отсюда турнут, я сразу умру, — говорит семидесятидвухлетний Виктор Иванович Щуров. — Я без всего этого и нескольких дней не протяну…

А медведей на манеж выводят без клеток! Словно у нас к ним больше доверия, чем к тиграм. Свои все же… Ведут, подняв на задние лапы и придерживая за ошейник. И кричат на все закулисье, словно на ярмарках: «Осторожно! Медведь!»

А коней после выступления еще долго выгуливают по тренировочному манежу. Потому что им нельзя сразу останавливаться. И бредут коники по запасной арене, словно живая карусель.

Колонка Александра Рохлина опубликована в журнале "Русский пионер" №86. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все