Классный журнал

Тайник

03 ноября 2018 11:21

Писатель Виктор Ерофеев написал рассказ, а может быть, даже и быль про такой особый случай, который позволил ему заглянуть, скажем так, за кулисы обыденного. Но не факт, что туда имеет смысл заглядывать. И не только таким способом, а и вообще. Не будем забегать вперед.

В Молдавии жить нескучно. Мой лысый шумный сопровождающий по имени Юра за обедом напился от жизненного восторга, пугал обедавших с нами местных пахучих чиновниц любовными тостами и, когда сел за руль, чтобы везти меня в аэропорт, признался, что у него троится в глазах.

Из города Бельцы, где я выступал накануне посреди роз и одичавших русских, мы выехали с опозданием в час. За рулем сидел помощник Юры, который, в свою очередь, признался, что он — фотограф и водить машину он не умеет. И прав у него нет. Мы кое-как выехали из города и покатили по дрянной дороге. Помощник действительно не умел рулить — нас водило и заносило, а пьяный Юра ругался и хохотал. Иногда он заглядывал с переднего сиденья мне в глаза и спрашивал, не боюсь ли я. Сначала я думал, что я опоздаю на самолет, но постепенно понял, что вообще не доедем.

Нас было четверо: герой-любовник Юра, антишофер, еще один Юрин помощник или заместитель и я.

Я попросился сесть за руль. Но Юра заржал и стал требовать от меня признания, что я боюсь.

— Боишься! Ну скажи смелее: я боюсь!

Тут все в чем-то должны были признаться. Юра протянул свою мокрую от пьянства ладонь — мы порешили, что я больше ничего уже не боюсь, и поехали дальше.

Ближе к этому странному городу Кишиневу дорога усилиями Евросоюза перешла в скоростную трассу, и мы разогнались, чтобы я успел на самолет. Мы ехали на старом «мерседесе», у которого от усталости деталей не закрывалось заднее правое окно, со скоростью 120 километров в час под командой пьяного в ж… Юры. Свистел в открытое окно ветер.

В какой-то момент на повороте широкой дороги наш автомобиль выскочил на встречку и завилял задом, стараясь провалиться под землю. На нас неслись с большой скоростью, как гончие псы, с зажженными фарами две машины, за ними неслась третья — столкновение неминуемо.

Вернее сказать, не столкновение, а груда железа, оторванные колеса, загоревшийся бурно капот, вой полицейских машин, сварщики, достающие трупы из искореженных салонов, выжившие с трудом отдельные участники аварии, которых развозят по больницам фургоны «скорой помощи». Заторы, пробки, любопытные водители лезут головами из окон машин.

Раздались смертельные скрипы тормозов, густо завоняло резиной — из пяти вероятных процентов остаться в живых нам выпало то, что называется чудом. Фары несущейся на нас машины, нашего самого очевидного убийцы, скосились в сторону, и она пролетела в сантиметре от нас, другие обошли слева.

А наш антиводитель вынес своих пассажиров на обочину уже с той, правой стороны трассы. Мерзко захрустел гравий — мы дернулись разом вперед и встали. Матерясь, пьяный м…к Юра вылез из машины и захотел сам сесть за руль, но у него по-прежнему троилось в глазах. Он попробовал ехать — не получалось.

Мои возможные убийцы боялись, что сейчас объехавшие нас машины вернутся, из них выйдут люди и нас изобьют, — но никто не развернулся и нас не побили.

Тогда я сел за руль и повез себя в аэропорт, а также этих трех болванов по несчастью. Юра сел сзади и на какое-то время замолк. Я стал гнать, чтобы успеть на рейс.

В голове крутились всякие мысли — про семью, про Молдавию, про Юру, но почему-то перед собой я увидел толпу писателей. Вернее, так: не перед собой, иначе бы я их всех передавил, а они стояли на обочине, один за другим, и провожали меня поворотом головы.
Там были разные, известные всем писатели, не похожие друг на друга. Кто-то из них писал романы, кто-то рассказы, как Чехов, кто-то стоял в пальто и был Маяковским. Были и иностранцы, в основном тоже в пальто. Джойс, например. Или Золя. С Мопассаном. Попался Флобер. Рядом с Флобером — Цветаева. И вдруг Цветаева говорит, собственно, всем известное, но тихо так, чтобы никто не слышал:
— Поэта далеко заводит речь…

Тут все начинают кивать ей и аплодировать. И весь этот полк гениев оборачивается ко мне, хотя как они могли бы обернуться? Я же еду, а они стоят на обочине, но они как-то погнались за нами, бегут с двух сторон, в своих пальто несутся, и Золя говорит:
— Ну а ты что?

— Да вот, — отвечаю, — сами видите: чуть, б…ь, не разбился из-за этого молдавского м…ка…

— Да мы не про это, — говорит Бодлер.

— А про что?

— А про тайник. — Я смотрю: это Вениамин Александрович Каверин, мой давний-давний друг, несмотря на разницу лет. Как я любил ездить к нему в Переделкино!

— Про какой тайник? — спрашиваю.

— А про тот, что отличает писателя от неписателя.

— А я не опоздаю на самолет? — интересуюсь я.

— Да какая разница! — восклицает Каверин.

— Ну хорошо, — говорю я. — Чем лучше писатель, тем меньше он отвечает за свой текст. А совсем прекрасный писатель, ну вот как Лермонтов, он вообще за свой текст никак не отвечает.

— Почему? — ласково спрашивает Каверин.

— Ну вы как Вергилий, — смущаюсь я. — Нужно ли выставлять напоказ наше закулисье? Ведь так выставишь — а потом ничего не напишешь.

— Ты ведь чуть не разбился…

— А, я вас понял… — говорю я. — Чтобы не унести тайну ну понятно куда… Без пафоса. Есть два вида писателей. Одни — мастера слова. Это, в сущности, г…, это не писатели, их полно… Тут Булгаков явно ошибался со своим «Мастером и Маргаритой»… А есть — их всего пять процентов — опять пять процентов — выживаемости пять процентов — и чуда — в конце концов. Так вот, эти пять процентов — они похожи на радиоприемник. На старый радиоприемник. На лампах. С зеленым глазком. Помните? Он у вас, Вениамин Александрович, был на даче на чердаке.

— С зеленым глазком, — задумчиво пробормотал Каверин, — как в советских такси!

— Да при чем тут такси! — рассердился я на автора «Двух капитанов». — Я вам про радио, а вы мне про такси! Там в приемнике была такая панель. Где написано: Париж, Брюссель, Лондон…

— Верно! — выкрикнул Каверин.

— Только вот, — терпеливо продолжал я, — ни хрена не было слышно ни Парижа, ни Лондона. Стоит хрип и стон, воет что-то похожее на глушилку… И вот кто-то вдруг громко заговорил по-турецки, с придыханием турецким — и опять только треск и шум. Но сквозь этот треск и шум начинает проступать чей-то голос, который ты должен уловить и запомнить, расшифровать и записать, и ты никакой не мастер слова, а х… знает кто, энергия идет не от тебя, а к тебе, идет к тебе волна, и ты должен ее поймать, прислушаться к ней, отозваться. Горит зеленый глазок. Ни хрена не слышно. Дай я сам, надоело прислушиваться! Начинаешь писать, а утром встанешь — отсебятина! Воротит! Прижмешься к приемнику. Треск. Не уходи… Что? Не слышу!

— В аэропорт приехали! — орет м…к Юра.

Бросились мы со всех ног. Регистрация закрыта. В информацию. Девушка!

— Бегите на границу!

Бегу.

— А где посадочный?

Юра орет: какой посадочный, если он опаздывает. Видно — Юра здесь важная шишка. Бойцы на границе тушуются. Он тащит мою сумку до зала досмотра. Бросает сумку — и назад. Не попрощавшись. Я смотрю ему вслед. А мне кричат:
— Давай! Давай! Скорее! Скорее!

А Каверин говорит:
— Ну, лети. Пока! До следующего раза!

Колонка Виктора Ерофеева опубликована в журнале "Русский пионер" №86. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все