Классный журнал

Быть Бауэром

28 сентября 2018 17:54

Дороги строят, потом они начинают жить своей жизнью. Но иногда жизнь дороги надо спасать. Тогда появляются такие люди, как главное действующее лицо очерка обозревателя «РП» Александра Рохлина, и совершают героизм. А потом возвращаются к своему обычному делу — тоже, если разобраться, вполне героическому.

Только последний дурак завидует Бауэру. И что удивительно — я знаю этого дурака. Этот малый такой дурак, что даже не скрывает своей зависти, а открыто говорит:

«Не быть мне Бауэром никогда. И горько от одной мысли… Хоть лоб об землю разобью, но никогда не стану как он, не вкусить мне его правды…»

Кто этот дурак, я позже скажу. Сначала о Бауэре и его правде.

Любите ли вы Родину как я? А ее арбузы — как я?

Тогда проверьте себя. Где находится самая северная точка на карте Родины, где эти арбузы произрастают в промышленных масштабах?

Ответ. В Камышинском уезде Волгоградской губернии. И именно местные, закаленные севером вам скажут: не верьте южным раннеплодным. Верьте северным поздним, они настоящие. Покупайте камышинские. И только после 15 августа.

Покупайте у Бауэра, добавлю я. Просто потому, что Бауэр не врет. Потому, что его земля не врет.

Но оставим бахчеводство на время. Увидим Бауэра как он есть, в рубашке и галстуке, за плоским канцелярским столом, при исполнении чиновничьей должности, в беспрерывном включении телефона. Ах, как скучно… Что делает здесь Александр Яковлевич? Он спасает человечество. Уточняю. Камышинское человечество. Последнее пострадало как раз за день до нашего появления. Случился обычный в Среднем Поволжье катаклизм. Не было дождя с апреля. А потом он заявился, обрушился на Камышин и затопил его. Население намокло, улицы утонули в грязи, земля из-под ног поехала к Волге, и все устройство городской жизни пришло во временную, но чувствительную негодность. А городские службы немедленно перешли на авральное несение своей службы. ЧП районного масштаба. Следует отметить, Бауэр Александр Яковлевич всегда оказывается на пути стихии. Будь то ливень, сель, пурга, засуха и даже пожар разбиваются о Бауэра, силятся выдернуть его с корнем, но стихают перед ним, теряют силу и уходят не солоно хлебавши. Так было и в этот раз. Александр Яковлевич, конечно, не разводил тучи руками. Он командовал мерами по скорейшему восстановлению жизнедеятельности камышинских обывателей, которых ливень лишил той самой обывательской жизнедеятельности. Сотни звонков от пострадавших и намокших… Кран не работает, «скорая» не приезжает, света белого не видно, картошка не цветет… Спасайте наши души.

А я даже не поинтересовался должностью. Не записал точного названия конторы. Я удивился, что он вообще здесь делает, за канцелярским столом на телефонном проводе. Ведь должен был, по предварительным данным, находиться в совершенно другой стихии — на полях, ветрах и в запахе ковыля, тракторного бензина и жаркой распаренной земли. Как он мог изменить этому? И с кем? У городской конторы, которую Бауэр сегодня возглавляет, долгое и нудное имя с кучей аббревиатур, но заканчивается оно словом «благо-устройство». Им объясняется и оправдывается местонахождение Бауэра. Это я позже пойму. «Благо» и «устройство» — код к пониманию героя. Дочитайте до конца…

Фамилия, понятно, немецкая. И история сулила быть архиинтересной, немецкой с волжским привкусом. Но стала всего лишь архитипичной с горьким волжским послевкусием. Потому что корней своих немецких Александр Яковлевич не ведает. И не чувствует. Он родился в семье поволжских немцев, на земле, где жили немцы с конца XVIII века, но уже после трагедии выселения и возвращения. Его родители — дети переселенцев, видевшие много своими глазами и пережившие много, — предпочитали молчать. И ничего не рассказывать своим детям о времени 40-х годов. Они и по-немецки разговаривали шепотом и только между собой. Голос крови, если он вообще есть, ни разу не заявил о себе внутри Александра Яковлевича. Более того, когда рухнул Союз, большинство его самых близких родственников — две сестры, младший брат, отец с матерью — и еще полсела дальних родственников уехали в Германию. А он остался… Зачем? Бауэр знает и не знает ответа на этот вопрос.

И я повременю…

Вся жизнь Бауэра, при всех ее героических и взрывоопасных составляющих, движется вокруг всего одной оси. Эта ось крепко вбита в степь, в землю вокруг населенного пункта Усть-Грязнуха, что в пятидесяти километрах к северу от Камышина. И в пятнадцати от границы с Саратовской областью. Малая родина Бауэра. Столица Бауэра. Берег Волги. Пуп Земли. Предполагаю, где-то здесь зарыт послед, детское мес-то моего героя… Штука, выкормившая его в утробе матери и похороненная в земле, выкормившей несколько поколений предыдущих Бауэров. Это я специально так концент-рирую, чтобы понятнее было, насколько связан-привязан Александр Яковлевич с местом своего существования.

Биографические вехи героя просты и скучны, как буквы в азбуке. Семья большая — семь человек. Отец — коммунист. Старший брат — танкист. Дослужился до полковника. Младший должен был идти в моряки — по плану Бауэра-отца. Сегодня младший работает на картонном заводе в городе Франкфурте-на-Майне. А средний, то есть сам Александр Яковлевич, направлялся в летчики. По зрению не прошел. Но отправился служить в армию на уссурийские аэродромы авиации Тихоокеанского флота. А вернулся, два дня гоголем походил в аксельбантах по степи — и все… за штурвал комбайна. В битву за родную землю, которая вырастила хлеб, который всему голова. И спустя тридцать лет Бауэр из танка «На Берлин» не вылезает. А продолжает воевать, почти в одиночку, на самой мирной и бесконечной войне земледельца.

Когда в 91-м году власть колхозная закончилась, эту власть — жить от труда на земле — Александр Яковлевич себе присвоил. То есть не присвоил, а обнаружил, что кроме него — некому. Велика и прекрасна усть-грязнухская земля, не видно ей краю, если от Волги смотреть, а хозяйствовать — то есть любить и служить — некому. Дураков больше нет… Нет, есть! И стал называться Бауэр по-новому — фермером, по-старому — крестьянином, по-нашему — кулаком. Что это была за жизнь? Сказка! Не видно ни зги, строчки плывут от слез в глазах. Кто там, в степи, Бауэр? Грозный витязь или Иван-дурак? Сколько пришлось пережить, претерпеть, потерять, быть битым, отчаяться, вставать… и опять терпеть… Кому нужна такая жизнь? В которой все идут против тебя свиньей: люди, время, деньги, зависть, власть и глупость, засуха и недород — вся дьявольская рать. А за Бауэра кто? Жена — пушка заряжена, трактор-друг «Кировец» да полынь-трава и вода-жива… А где Бог, спрашивается? Далеко, за небесной Усть-Грязнухой присматривает… И кто победил?

Здесь я намеренно обхожусь без подробностей. Небось, страшная сказка эта в каждом из нас живет. Стоит только ковырнуть шкурку городскую, из-под нее вылезет дерюжка деревенская… А вдруг стыдно станет до дрожи, что все мы по одним сусекам найдены, одним миром мазаны, из одного теста слеплены? Только на земле не стоим, как Бауэр, а в пустоте ползаем, как мухи на подоконнике?

Дальше-то что было? Долго ли, коротко ли, однажды стал Бауэр известен всему миру. От Уссурийска до Франкфурта-на-Майне.

Случилась зима. Эка невидаль! Но в окрестностях Усть-Грязнухи имеется Чертов бугор. Летом он и детям не страшен. Но зимой, в гололед с ним шутки плохи. Дальнобойные фуры вползти на него не могут. Дело в одночасье оборачивается многокилометровыми пробками. А если вдруг подует свежий ветерок из-за Волги, который здесь называют «назарбаевским», пиши кранты через «ы». За один час «посланец» из Казахстана нанесет несколько сотен тонн снега и укроет дорогу трехметровыми сугробами. Люди и машины попадают в снежный плен. Звучит красиво, но никому не весело кроме, черта-на-бугре. ЧП районного масштаба. И тут появляется кто? Правильно. Ледокол «Арктика». То есть трактор «Кировец» с ковшом. А за штурвалом Александр Яковлевич Бауэр. С горкой бутербродов и бидончиком чая… Бауэр помнит, что дело было в последних числах января. А год все время путает — то ли 10-й, то ли 12-й. История-то повторяется с завидным постоянством. Бауэр рассказывает:
— Двадцать седьмого числа случился первый занос, но мы довольно быстро справились. Растащили пробку по полям и без последствий. Но 2 февраля, под ночь, метель вернулась и свое взяла…

Во-первых, фура. Она пыталась влезть на бугор, но не справилась. Ее развернуло и положило аккурат поперек моста через овраг. Завыл ветер в овраге, и с Волги пришла метель. Видимость упала до трех метров. Снежный заряд в одно мгновение парализовал движение на трассе Волгоград—Саратов. Пробка растянулась на семь километров. В плену оказались водители, пассажиры, дорожники, гаишники — накрыло всех. И уже не машины надо было растаскивать, а людей спасать.

Но Бауэр не спал! У него по расписанию — подвиг. Погодная катавасия началась под вечер, а к чему она приведет на дороге, сомнений у него не вызывало. (Заметим в скобках, долголетние наблюдения отмечают, что любая беда с метелью на Волге заканчивается бедой на дороге только по причине винегрета из безалаберности водителей и нерасторопности дорожных служб.)

Короче, ночь-полночь, в Усть-Грязнухе снарядили спасательную экспедицию. В этот раз два ледокола-«Кировца», а вслед им два УАЗа (мини-«Кировцы») и ГАЗ-66. Температура за бортом минус 27 по Цельсию. Ветер, как уже говорилось, шквалистый. Ночь. То есть идеальные условия для кино и подвига… Понятно, что страна тоже не спала и областной МЧС был в курсе событий. Но первым к месту ЧП прибыл ледокол Бауэра с караваном помощи и питания (термосы, бутерброды, ящик водки). Они смогли пробиться только на 1 км внутрь пробки и вывезли назад первые двадцать человек, которым в ледяных коробочках на колесах старуха с косой уже улыбалась сладострастно. Бауэр отвез людей в село, где в это время в бывшей колхозной столовой его жена Наталья Васильевна Бауэр варила борщ и гречку с тушенкой на 100 человек. Там же, в Усть-Грязнухе, через некоторое время разместился штаб МЧС. А он так и ходил ледоколом вдоль трассы и снимал с льдин папанинцев и челюскинцев. Почти шестьдесят человек спасенных душ на его счету. На этом же счету один уставший и накормленный замгубернатора. И письмо от губернатора с благодарностью, грамота от дорожников и медаль от Шойгу, впоследствии.

Но это все цветочки. Можно сказать, рутина местной жизни. Вот когда Бауэр хлебнул лиха в одночасье, так это летом …дцатого года. Он опять не вспомнит, то ли 10-й, то ли 12-й год. А я намеренно не уточняю. Поскольку разницы не вижу. Тут опять про геройство будет, но с горьким вкусом, как в песне про крейсер «Варяг», который врагу не сдается. Дело было летом. А летом здесь другая напасть — засуха. Эх, Волга-матушка… почему ты не Нил? Не разливаешься по степи, как тот египетский кормилец, не оставляешь плодородного ила, чтобы собирать четыре урожая в год, а течешь, никого не замечая, в объятия равнодушного Каспия, и нам от тебя только грустные и протяжные песни, тоска по воле и свободе, всякие Пугачевы да Разины да странное чувство, что за Волгой для нас земли нет… А еще студеные ветры или суховеи, которые разносят по степи безжалостный огонь… Случился в степи пожар. Но Бауэр был к нему готов и выехал навстречу огню, как Пересвет к Челубею. Да не один, а во главе механизированной спецколонны: трактор, пожарная машина и телега с 16-кубовой цистерной воды — считай, целая армия. Только огненный Челубей оказался хитрее Пересвета. Он прыгнул ему через голову, через трассу, через железную дорогу и понесся на Усть-Грязнуху, подбрасывая горящие ветви деревьев на двадцать метров в небо, бешено улюлюкая и шипя как тысячи змей. Что ему три километра? И первой занялась ферма Бауэра, пошел огонь гулять, как Стенька по Волге, никого и ничего не жалея. Бились люди отчаянно, да враг сильнее. И когда увидел Бауэр, что подобрался огонь вплотную к родному селу, приказал: оставить ферму как есть и всем уйти тушить горящую землю, лишь бы не дать огню захватить дома… И ведь отбили село, всего пять домов сгорело, зато школу спасли и никто не погиб, кроме… всего того, что было у Бауэра. А было 300 свиней, новый коровник на 150 голов, фермы, сараи, техника и прочее добро… Через два часа он пришел взглянуть на свое крестьянское богатство. А оно все в пепел обратилось… Сел Бауэр на землю и… заплакал. (Этого Бауэр репортеру не говорил. Может, и не плакал он.) Так сидел и на степь смотрел. И бутылку коньяка в два приема уничтожил. Пытаясь услышать в степи ли, в ночи ли, внутри себя или еще где ответ на вопрос: за что, Господи?!

Бог по обыкновению молчал.

И алкоголь не брал Бауэра…

Всю ночь заливали водой тлеющие фермы. А потом Александр Яковлевич хоронил своих погибших бессловесных тварей. И может быть, самое горькое во всей этой истории даже не пожар и разорение, а то, что ни один человечек из спасенной им Усть-Грязнухи не пришел к нему с лопатой, не встал молча и не помог в скорбный час.

Один ты, Бауэр, на земле. Один и оставайся. Не жил богато — нечего и привыкать. Бог рассудит. Иди дальше…

Здесь бы мне и написать: с тех пор… оставил Бауэр это баловство-ребячество — землей жить, повесил на амбар замок, надел белую рубашку, галстук обязательно и пошел во скучную власть, на государеву службу, за канцелярским столом восседать и камышинским благоустройством командовать.

Так, да не так…

Вот он, Бауэр, сидит во дворе своего крестьянско-фермерского хозяйства, за Усть-Грязнухой, под навесиком из железной крыши. На столе хлеб и молоко, марлей накрытые от тьмы грязнухских мух. А за спиной плакатик выцветший, с границами и дорогами Волгоградской губернии, «Моя малая родина». Бауэр под родиной пребывает в задумчивости. День степной клонится к вечеру, поезд идет на север, к Саратову. А мне преподносится самодвижущаяся картинка из жизни Александра Яковлевича.

Известие: стадо не пришло. И пастух на телефонные звонки не отвечает. Куда его унесло? Чай, не сухая травинка, чтобы без вести пропасть. И пока мы за жизнь вполуха беседуем, в другие пол-уха ждем, не объявится ли пропащий пастух. А он все не появляется. И уже колеблется Бауэр: а не пора ли снаряжать поисковую экспедицию на розыски ценного хозяйственного кадра?

А потом приходит другое известие: нашелся пастух. Да не там, где надо… Значит, в обед перебрал пастух горькой и свалился под куст. А стадо без пастыря возьми и разбредись по всем дорогам. Проспался пастух, глядь — нет ни одной коровьей души. Понял он даже с больной головы, что не миновать ему нахлобучки от хозяина. И лучшего не выдумал, как податься в бега. Как говорится, гори оно синим пламенем, хозяйское добро! И убег… как был, в шлепанцах, рваных штанах, без рубля в кармане. Опомнился в 30 км дома, когда выветрился бес и башка зазвенела от пустоты и страха.

Бауэр встает. Бауэр разводит руками. Бауэр знает. Это случается с ним в одна тысяча четыреста шестьдесят третий раз. Это самая маленькая беда, что приключилась с русским крестьянством за последние сто лет.

Бог рассудил ему без помощи не остаться. Из восьми с половиной миллионов рублей убытка чуть меньше половины Бауэру возместили. Опять же, без Шойгу не обошлось. А дальше — помаленьку. Теперь — вместе с младшим сыном, Дмитрием Александровичем, с двумя высшими образованиями, юридическим и аграрным, стоят Бауэры на юру — лицами к ветру.

Он выкарабкивается. Восьмой год восстанавливает крестьянское хозяйство. Который раз упал, который раз поднимается. Доказывая, который раз, что неуничтожима она — тяга к земле. И, может быть, через эту самую тягу до конца неуничтожим народ, живущий на ней тысячу лет. Ведь он именуется прилагательным «русский» только потому, что к земле прилагается. Как ребенок к матери, а сказуемое к подлежащему.

Камышинская служба — копейка на старость.

Земля — о чем-то другом. Она — благо и устройство бауэровской души. Без нее душе Александра Яковлевича чистое разорение и смерть. Земля — это правда, без которой человек не живет, а только делает вид…

А тот последний дурак, что завидует Бауэру, он чему завидует-то? Тому, что Бауэр по правде живет. Пускай правда горькая на вкус и беспощадная к нему. И никаких надежд на богатство и уют ему не оставляет. Но через все это она его делает свободным. Душа в Бауэре живет как птица.

И как зовут этого дурака? А вот как…

…последний природный дурак Александр Рохлин.

Колонка Александра Рохлина опубликована в журнале "Русский пионер" №84. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все