Классный журнал

В развитие темы

04 сентября 2018 11:10

У режиссера Марлена Хуциева есть замечание к «Русскому пионеру», которое мы незамедлительно доводим до сведения читателей: автор уточняет, что он пишет не воспоминания, а «направленную фантазию». Автору кажется, что так интереснее. Так что же! Мы только приветствуем такое направление фантазии. Нам будет что вспомнить.

По коридору «Мосфильма» шел человек и нес в руках собственную голову.

Я посчитал это плохим знаком для своего дела. Дело было неприятное — я приехал просить пролонгацию. И это было уже не в первый раз.

Я написал сценарий о Пушкине. Придумал стиль будущей картины — «поэтическая хроника». Но сценарий не понравился. Мне говорили: «Ну какой это сценарий… это какое-то течение… да, свободное… но так ли нужно, такой ли должен быть сценарий о великом поэте? Нет драматургии». К моему удивлению, многие мои друзья, те, которых я считал людьми одних с собой взглядов, людьми тонкими, говорили то же самое. О драматургии. И я подумал: вдруг они правы, материал интереснейший, но он заслонил от меня… в общем, я, можно сказать, согласился. И стал править, переделывать, переписывать. А вот тут я был бесконечно не прав!
Талейран сказал: «Бойтесь первого впечатления — оно самое верное».

Я это понимаю так: настолько верное, что даже пугает.

Первый вариант сценария о Пушкине был самый лучший, такой, как я хотел, как я видел будущий фильм.

Те, кто советовал мне, даже, может быть, и толково, желая помочь, — они ошибались, ничего этого было не нужно.

«Это не ошибка, это преступление». Талейран.

Ну, преступление, не преступление — сценарий от переделок, добавлений, исторических уточнений из поэтической хроники превращался в ЖЗЛ. Мне это было не интересно. Работалось трудно, без удовольствия. А без удовольствия — какая работа? Я все думал: вот-вот, и выход найдется, еще чуть-чуть — и выйду на правильную дорогу. На самом же деле уходил с этой дороги все дальше…

Было лето, из Болшево, из дома творчества я должен был утром ехать в Москву, на студию. Я думал: это хорошо, поеду в электричке, буду смотреть в окно, продумаю разговор с главным редактором, слова мои будут убедительны и весомы… Дорога ведь всегда помогает думать — хорошее утро, мелькают за окном мосты, пристанционные домики… Но вышло не так.

Утесов, Леонид Осипович, в это утро тоже собрался в город. Его ждала черная «Волга».

— В Москву? — спросил Утесов. — Садитесь.

Мы симпатизировали друг другу.

И всю дорогу я слушал Утесова. Его бесконечно талантливые рассказы. И не важно, что он часто повторялся, совершенно не важно. Утесов рассказывал о Бабеле, увлекся.

— Что это, Лёдя? Деньги? Вы мне должны? Не возьму! Я, Лёдя, не возьму ваших денег, я хочу быть знаменитым! Да, я тщеславен! Будете потом говорить: «Ах да, я ведь должен Бабелю»… «А кто это?» — спросят вас (кто помнит писателей?). И вы расскажете, что был такой… одессит… не без способностей… и что-то собой представлял… в свое время…

Я попросил остановить у метро.

— Нет, — сказал Утесов. — Вам на «Мосфильм». Да, крюк, но довезу! Я тоже хочу быть знаменитым… Потом будете рассказывать: был такой Утесов Леонид, одессит, между прочим, это так, факт биографии… Не Шаляпин… но в свое время народ его заметил и полюбил… Так вот, этот Утесов, опаздывая на ответственнейшую репетицию оркестра имени Утесова, довез меня до студии, чтобы я мог сказать всем этим редакторам: «Дайте жить! Вы же видите! Что б вы делали без меня? Торговали на Привозе!» Хамите им, требуйте у них, не надо этих книксенов и политесов… Утрутся!

Напутствованный Утесовым, я шел по мосфильмовскому коридору, а навстречу мне шел прибалтийский актер и держал в руках собственную голову из папье-маше. У артиста было значительное готическое лицо — поэтому он и снимался в рыцарских фильмах. За ним, в белом халате, шел гример, время от времени поправляя голове какие-то необыкновенно затейливые усы железной расческой…

Вот так мы вошли в приемную главного редактора студии. Секретарша ахнула, вскочила, распахнула начальственную дверь…

— Ух ты! — послышался голос главного редактора. — Ну, Голливуд!

Я вошел в кабинет.

— Умеем же! — указывая мне на муляжную голову, приветственно взмахнул рукой редактор.

Дело в том, что он писал сценарий экранизации Вальтера Скотта. Был этим увлечен.

Голову оставили у редактора на столе. Во время нашего разговора он нет-нет да поглядывал на нее.

— Это для казни Барона, — сообщил редактор и заговорил о Вальтере Скотте, об отсутствии и важности приключенческого жанра в нашем кинематографе и трудности постановочных картин…

Потом перешли к моим делам. Мы были в хороших отношениях, он интересовался моими трудностями, рассказывал о своих, — разговор получился приятный, дружеский, я получил пролонгацию, тут же написал заявление, а редактор тут же его подписал.

В прекрасном настроении шел я по коридору «Мосфильма». И тут появился этот парень, Виктор, да, Виктор.

— Можно с вами поговорить?

— Конечно!

— Помните, в апреле мы говорили…

Я помнил. Он говорил что-то, что он со своими учениками (он преподавал что-то в школе рабочей молодежи) хочет снять современный вариант «Весны на Заречной улице». Не все, конечно, сцены. Не буду ли я против?

— А почему я должен быть против?

Теперь он спрашивал, не мог ли я посмотреть снятый материал.

Они уже сняли…

— А много? — спросил я.

— Две трети, — ответил он.

Они — я даже не знаю, кто они такие, — почти сняли картину… а я все переписываю и переписываю Михайловское!

Убираю, добавляю, отчаиваюсь — а люди за это время картину сняли!

— А когда? — спросил я.

— Когда вам удобно.

— Давайте созвонимся. У вас есть мой телефон?

Телефон у него был.

Ну а при чем здесь дорога?

Вот, вот прямо сейчас вспомнил, правда, прямо сейчас.

______________________________

Реприза

Неделя итальянского кино в Москве.

Все рвутся.

Привезли «Дорогу» Феллини!

(Да, наверно, это было давно, но не в этом дело.)

Где будут показывать?

В «Ударнике»? В «Метрополе»!

Билетов нет, народ рвется!

Изобретаются способы прохождения, хитроумные, дерзкие.

…И вот гаснет свет, зажигается экран…

Нелегалы крадутся по рядам…

На экране — дорога!

Шепот по рядам: «Ну, Феллини! Как просто начал! “Дорога” — и вот дорога! Гений!»

Появляется машина. Длинный кадр. Приближается «газик». «Газик» остановился. Из «газика» выходят трое монголов.

Восторг в зале! Ну! Монголы!

Ну, Феллини!

Вдруг — свет, погас экран. Немая сцена. Нелегалы обнаружены! Их выводят.

Перед экраном появляется человек.

Поднял руку:
— Не ту зарядили! Приносим извинения!

— А Феллини будет? — голос из зала.

— Будет, будет…

Рассказал Саша Бенкендорф.

______________________________

Так вот — дорога. Работа над фильмом — это всегда дорога, путешествие, и довольно опасное. Никогда не знаешь, на что наткнешься, что выскочит из-за угла. Вот выскочило оно, сжевало раскадровку (если была), переехало пару сцен, подтолкнуло к пропасти снятый материал…

…Лента дороги — стандартное словосочетание. Интересно, сколько тысяч раз появлялось оно на бумаге? Сотни тысяч… А все — молодо и свежо, и все как в первый раз, — какова сила штампа!

«Дорога в тысячу ли начинается с первого шага».

…Тянется пленка — кадрик — шаг — из пункта А в пункт Б вышел Х (Икс). Мне всегда казалось, кажется и сейчас, что дорога — замечательный сюжет. Вышел человек из дома… пошел… идет… Я попробовал это сделать в «Бесконечности». Кинопроизводство — тяжело разворашивающийся организм, а то можно было бы снять такой фильм, абсолютную импровизацию — дорога, — что получится. Мелькнуло — остановили мгновение, — и дальше! Ничего не придумывать заранее.

Несбыточно.
______________________________

В тот день я уходил с «Мосфильма» в хорошем настроении.

У проходной — небольшая толпа. Смех. Солирует Басов.

— Любовь ежей — всегда свежа, остра, тиха и… хороша! — декламирует он. — Кто автор?

Кого-то он копирует, закинул голову, взмахнул рукой…

Евтушенко.
______________________________

— Так кто же автор? — спрашивает Басов. Прищурился.

— Автор — неизвестен! — сверкнул оскалом. Зря Швейцер не стал снимать его Остапом. А ведь в Юрском есть что-то от Басова… Стоит Миша Швейцер, смеется.

— Уезжаем в Ленинград, — говорит Миша.

Я — свободный человек, пролонгация на полгода, почему бы и мне не съездить в город на Неве? Мойка, Адмиралтейство, Володя Венгеров, Царское Село — и всюду Пушкин!

— А может, мне с вами? А, Миша?

— Нужны ли тут слова?! — широкий жест.

______________________________

У меня есть небольшое замечание к «Русскому пионеру». Я не пишу воспоминаний. То, что я пишу, — это фантазия. Направленная фантазия. Мне кажется, так интереснее.

Вот теперешняя тема — дорога, дороги… Дорога — это глоток нового воздуха, ветер… Хочется передать это ощущение. Необязательность порыва, суматоха листвы, поезда дальнего следования…

Не знаю точно, что делали в то лето персонажи предыдущих отрывков, рассказов — это как кому нравится. Тугрик вроде бы снимался в Казахстане, играл Бригадира целинников, освоил трактор и, возвращаясь поездом со съемок, с каждой станции отправлял самому себе на московский адрес письмо. Зачем? Просто так. И ведь все пригодилось. В дальнейшем Моряк Ломов ехал в Москву из Владивостока, ехал в купе один (денег у него после плавания было много) и, пробуя новую пишущую машинку, неожиданно за дорогу через всю Россию написал пьесу, которая принесла ему недолгую искрометную славу у людей с обостренным чувством правды и критически настроенных к окружающей действительности.

Витольд, он же Виктор, собрался съездить в тот небольшой русский городок, из которого явился в столицу полный замыслов и счастливых заблуждений, — навестить родственников и знакомых.

Но — не доехал, вернулся с полдороги.

Вернулся потому, что давно уже в письмах врал, что дела у него идут замечательно и что их так много — дел, — потому и пишет письма коротко и урывками… Увидел себя в темном стекле, напряженного, неудачливого, в грязном воротничке со съехавшим набок галстуком, и тут же шагнул в ночь. Дождался утра в буфете, даже не поинтересовавшись названием станции, приютившей его, пьющего неумело и без разбора…

В Москве же отправил телеграмму: срочно вызвали в дирекцию студии. Подробно в письме…

______________________________

В Ленинграде неожиданно оказался Сергей Аполлинариевич Герасимов, какие-то были у него там дела.

И были замечательные гуляния белыми ночами, чтение «Медного всадника». С.А. читал, стоя перед памятником, читал со слезами на глазах, читал невероятно…

— Там у вас на «Мосфильме» есть такой парень, Виктор…

Я сказал, что знаю. Но — мало.

— Талантливый парень. Видел его короткометражку про стариков? Погляди, стоит… Собирался снимать по ранним стихам Заболоцкого… Утопист такой из провинции… А тут появился, есть, говорит, один замысел… Какой? Мечется человек… Хочется помочь… Два дня из жизни Толстого! А? Штуковина! Ну-ка, ну-ка?!

Рассказывает. Семейство уезжает на дачу. Из Хамовников. Летом, в Ясную. Ну, расселись по экипажам… А Л.Н. говорит: вы езжайте, а я пешком… И пошел. Вот такая история — Толстой и дорога. Здорово, а? Еще крепкий, без этой бороды дедморозовской. Небо, облака и Толстой. Идет — думает. Сидит — думает. А там — косьба, пахота, мужики. Остановился, разговаривает. Два дня шел. Ночевал в избе… И вот эту историю из «Хаджи-Мурата» репейником хочет вставить… Я возвращался полями… Помнишь? Так и надо, так и надо! Молодец парень!

— А Толстого кто будет играть, есть кандидатура?

— Есть.

— Кто?

— Хотел вас просить.

— Действительно, молодец!

— Не знаю… Боязно…

— Соглашайтесь, Сергей Аполлинариевич.

С.А. быстро глянул на меня. Качнул головой.

— Думаешь?

— Ваша роль.

— Думаешь? Да я сам думал… прикидывал, так сказать… Да по Сеньке ль шапка.

— В самый раз.

— Да… как говорится, была не была… А коленки-то дрожат… Тамара тоже говорит. В общем… одобряет… там ведь непросто все было, уж в дневниках писал: «Уйти, хорошо б уйти…» Тут — уже мотив ухода, тут в далеком далеке маячит станция Астапово… Да… штуковина.

— А чем кончается?

— Не ушел. Еще рано было. А финал вот какой: идет Л.Н. по липовой аллее, подходит к дому. Вечереет. Соня с семейством на балконе чай пьет. Дымок от самовара. Подошел, задрал бороду:

— И мне чаю налейте!

— Лёвушка! Папá! Папá!

Семейная идиллия.

— По-моему, хороша, — сказал я.

— Ты, Марлен, добрый. И ты прав — хорошо! Только ничего не получится у этого… Виктора, да?

— Виктора.

— Я его год тому назад первый раз увидел… А сейчас — другой человек… Робкий… Погоняли, помотали… по стежкам-дорожкам. Умеют у нас сделать из человека неудачника.

— От человека зависит.

— Да. Профессия у нас гордая. Гордая — это важно. Я тут в Париже был, делегация советских кинематографистов… И Василий был. Ну, Шукшин, он и в Париже Шукшин! Спрашиваю его: что делать-то будешь? Разина переписывать. Так закрыли же? Отказали и постановили. Они у меня запыхаются отказы писать. Измором возьму!

— Характер!

— Так и надо, так и надо! Эх, дорога наша трудная… Только гордостью и держимся… Ну, ничего!

Колонка Марлена Хуциева опубликована в журнале "Русский пионер" №84. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все